Черные крылья Ктулху 2 - Джейсон В. Брок 25 стр.

Где-то там, в глубине этой пустыни, на самых дальних ее рубежах, которых только мог достичь самый острый человеческий взор, лежали затененные песчаные дюны и вышедшие на поверхность пласты каменистых пород, древние конусы пепла и меса  высящиеся на фоне неба холмы с плоской вершиной. Уокеру никогда не доводилось бывать в подобном месте, но именно оно преследовало его в снах большую часть жизни.

Каждый день Уокер садился в шезлонг, используя карнизные свесы крыши мотеля в качестве мало-мальского укрытия от палящего солнца, клал на колени блокнот, ставил перед собой переносной синий холодильник, полный пива, и созерцал те далекие, едва различимые ландшафты в ожидании каких-то изменений, или чьего-то явления, или хотя бы просто перемен в своем собственном восприятии. «Я строю планы на будущее, прикидываю наши финансовые возможности»  так он объяснял Энджи, и, разумеется, она верила. Если бы только она бросила взгляд на блокнот Уокера, она бы увидела в нем грубые наброски людей и животных  их пожирали мерзкие твари, чьей единственной целью в жизни было пожирать других,  или длинные письма, обращенные неизвестно кому и написанные языком, который могли бы воспроизвести лишь единицы из ныне живущих. Впрочем, в любом случае она бы, конечно же, ничего не поняла из увиденного. Имей Уокер чувство юмора, он мог бы сказать ей: «Это письмо от моего отца». Но он так не говорил, потому что никогда не видел смысла в шутках.

Энджи ни разу не задала вопрос, зачем им понадобилось уезжать в такую даль, чтобы сидеть здесь и дожидаться ответов на его резюме,  особенно если учесть, что никакой работы ни в «Перекрестке», ни где-либо в радиусе ближайших ста миль не было и в помине. Уокер даже не озаботился тем, чтобы состряпать какую-нибудь убедительную историю, так как был абсолютно уверен: она не спросит. Эта женщина пробуждала в нем лень.

Пару раз он прямо в лицо заявлял Энджи, какая она тупая. Вид у нее при этом был такой, будто она сейчас развалится. Часть его пыталась сожалеть по поводу произнесенных грубых слов. Другая часть жаждала узнать: каково это  ощущать, что твое лицо сейчас распадется. Но у него не было таких способностей. Уокер всегда полагал, что некоторые люди изначально рождаются жертвами. А другие люди рождаются похожими на него. «Хищник»  по его мнению, это было наиболее подходящее определение для таких людей, как он. И на этой планете существовало великое множество хищников.

Двое их детей от скуки лезли на стену. Не в буквальном смысле, разумеется, но так определяла их состояние Энджи. Единственным местом, в котором они должны были играть, являлась парковка перед мотелем. По мнению Уокера, детям следовало предоставить полную свободу  они вполне могли самостоятельно выучить несколько уроков, как позаботиться о себе. Если, например, они видят приближающийся автомобиль, пусть сами узнают, что нужно отойти с дороги. Но Энджи такого не позволит. Конечно, он был их отцом, и в жилах детей текла его мудрая кровь. Он мог бы настоять на своем. Просто иногда стоит оставить последнее слово за матерью, когда дело касается присмотра за детьми.

Самому Уокеру исполнилось шесть лет, когда мать разрешила ему гулять и играть где вздумается. Таковы были ее взгляды на воспитание. Это не означало, что мать совсем не проявляла о нем заботу. По правде сказать, Уокер понятия не имел, что было у нее на уме, чувствовала она что-либо по отношению к нему или нет. Просто она так жила.

Отца своего он никогда не встречал, но у него было такое ощущение, будто он его знает, он определенно мог его чувствовать. Мать переспала с доброй сотней мужчин, так что отцом Уокера мог оказаться кто угодно или что угодно, так он сам считал. Но Уокер не сомневался: он узнает отца, если вдруг его увидит, в каком бы обличье тот ни проявил себя. Он никогда не заморачивался этим. И если ему все же доведется увидеть это существо, своего отца он не был даже уверен, что скажет ему: привет! Но у него могут возникнуть вопросы. Он может захотеть взглянуть, какого цвета кровь у его отца. Может захотеть посмотреть, что случится, если он прольет кровь отца на песок рядом с «Перекрестком».

Мальчик  они дали ему имя Джек  швырнул что-то в девочку. Ее звали Джиллиан или Джинджер, в зависимости от дня недели. Уокер так для себя и не определился, какое из имен ему больше нравится; он даже не помнил толком, в какой день как ее следует называть. Он не знал, что именно кинул в нее Джек,  он никогда ничего не видел. Конечно, он не следил, чем сейчас занимались дети. Спрашивать их тоже не имело никакого смысла, поскольку оба росли маленькими лгунишками. Для Уокера это не было проблемой  на собственном опыте он убедился, что большинство человеческих особей в основном не воспринимает правду. Для этих детей, пожалуй, и лучше было лгать.

Но Энджи смотрела на вещи иначе.

«Они вырастут настоящими чудовищами! Оба! Джек поднимает на нее руку, а Джиллиан пинает его ногами! И такая фигня происходит каждый день! Тебе вообще есть дело до того, в кого они могут превратиться?»

На это он спокойно солгал: «Конечно есть».

Для него было бы совсем некстати, если бы Энджи в полной мере осознала его истинное отношение к детям. Он не мог допустить, чтобы Энджи попыталась забрать детей и уехать отсюда прежде, чем здесь будут улажены все дела.

«Хорошо, я поговорю с ними»,  ответил Уокер и едва сдержал улыбку, увидев, как она с облегчением вздохнула.

Дети смотрели на него угрюмо и с явным вызовом. Уокеру это понравилось, так как большинство ребятишек его по-настоящему боялись.

 Джек, что ты бросил в нее?

 Это был камень,  ответила Джиллиан. Или Джинджер.

Уокер наотмашь ударил ее по лицу, так что маленькая головка девочки дернулась, точно у тряпичной куклы.

 Я спрашивал Джека,  пояснил он.

Девочка не заплакала, а просто стояла и смотрела на него. Из разбитого носа вытекла капелька крови.

 Это был камень,  тихо произнес Джек.

Уокер внимательно разглядывал лицо сына. Что-то темное и чужеродное, казалось, плескалось в его светло-зеленых глазах. У Энджи глаза были такого же цвета, но Уокер никогда не видел в них проявления жизни.

 Ты бы испытывал жалость, если бы действительно сделал ей больно?  спросил Уокер.

Джек отрешенно глядел на отца. Затем повернулся к сестре, и они посмотрели друг на друга. Потом оба вновь уставились на Уокера.

 Я не знаю,  ответил наконец Джек.

 Если ты будешь и дальше вести себя подобным образом там, где тебя могут увидеть другие люди, рано или поздно дело кончится тем, что тебя арестуют и посадят в тюрьму. Решать, конечно, тебе, но тут есть над чем призадуматься. Конкретно сейчас вы огорчаете свою мать. А вы же не хотите этого делать. Вы огорчаете ее, а она из-за этого становится проблемой для меня. Но вы же этого не хотите, вы меня понимаете?  (Мальчик и девочка кивнули.)  Отлично. А теперь пойдите и поиграйте некоторое время спокойно. И не попадайтесь мне на глаза!

После того как дети ушли, Уокер обнаружил, что из разбитого носа дочери упало несколько капель крови. Вытянув ногу, он присыпал их песком.

Когда они только заселились, мотель был практически пуст  в нем проживала лишь пожилая пара, съехавшая уже на следующий день. Однако за последующие дни «Перекресток» обрел новых постояльцев, которые прибывали как поодиночке, так и целыми семьями. Первое время их почти не было заметно, так как по большей части появлялись они ночью, но в последнюю пару дней в мотель хлынул настоящий поток, и к концу недели в «Перекрестке» яблоку было негде упасть. Впрочем, еще большее число людей останавливалось прямо на парковке или же на свободных участках вокруг здания. Одни приходили пешком с рюкзаками за спиной и ставили палатки  от одноместных до больших армейских, другие приезжали на машинах и в них же ночевали. Новые постояльцы мотеля, невзирая на многочисленность, вели себя достаточно тихо и большую часть времени оставались кто в своих комнатах, кто в палатках. Иногда они как бы невзначай собирались небольшими группками и вели меж собой негромкие беседы. Многие, казалось, не имели какой-то особой цели, однако некоторые из пришельцев часами глядели на раскинувшуюся позади мотеля пустыню, на дрожащие в горячем мареве едва угадываемые очертания далеких дюн и меса.

 Почему они все собрались здесь?  решилась наконец задать вопрос Энджи.

 Они принадлежат к какой-то странствующей религиозной секте. Здесь они недолго передохнут и отправятся дальше. Так мне говорили.

В первый раз на ее лице появилась тень сомнения в правдивости очередной импровизации Уокера, но вслух Энджи ничего не сказала.

По мере того как в «Перекресток» прибывало все больше народу, сын и дочь Уокера становились все более подавленными и в конце концов превратились лишь в жалкие тени прежних самих себя. Медленно бродили они в толпе вновь прибывших и внимательно разглядывали каждого, но ни с кем не заговаривали, даже если кто-нибудь обращался к ним с вопросом.

Так продолжалось день или два, и, хотя Уокер примечал среди пришельцев повышенную нервозность, постоянные беспокойные телодвижения и бессмысленные перешептывания; хотя от ощущения огромной энергии, сконцентрированной, точно в закупоренной бутылке, в «Перекрестке», его собственные нервы неожиданно для него тоже расшатались, взрыва не происходило, так же как не было и заметных проявлений насилия. Некоторые казались буквально парализованными. Один молодой человек с темной бородкой простоял два дня, прислонившись к стене мотеля, и  Уокер готов был в этом поклясться  ни разу за все это время не пошевелился. Щеки его сделались ярко-красного цвета и покрылись волдырями.

Уокер обратил внимание, что чем дольше люди находятся здесь, чем больше общаются между собой и словно бы впитывают в себя частички другого человека, тем больше они кажутся похожими друг на друга, на него и на его детей, будто в «Перекрестке» собралась после длительной разлуки большая семья. Уокер гадал: если он нанесет одному из постояльцев мотеля ранение, будет ли его кровь так же двигаться, как его собственная? И он почти не сомневался, что будет.

Этим утром он совершал свою обычную прогулку босиком возле «невидимого бассейна». Почему, несмотря на палящий зной, на его ступнях не появлялись ожоги, Уокер не представлял  ему это было даже неинтересно. По пути он повстречал пожилую женщину, припавшую к земле, будто большая обезьяна. Сначала ему показалось, что женщина напевает про себя, но, приблизившись, он понял: она что-то говорит низким голосом, быстро и практически нечленораздельно. Похоже было на немецкий, однако Уокер подозревал, что, кроме самой старухи, никто другой этого языка понять не сможет.

Вскоре Уокер осознал, что уже некоторое время ощущает висящую в сухом, горячем воздухе тошнотворную вонь. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что те постояльцы «Перекрестка», которые решили остановиться не в убогих номерах, а на улице, все находятся на ногах и медленно бродят вокруг. Когда он приблизился к ним, то сразу же понял, что они-то и являются источником ужасного запаха.

К Уокеру подошла высокая женщина с длинными черными волосами.

 Вы мне кажетесь знакомым,  еле слышно произнесла она и подняла руку, словно намеревалась дотронуться до его лица.

Уокер проворно отступил назад, и не столько из-за того  как он разглядел вблизи,  что одна щека во всем остальном красивого лица женщины частично казалась точно оплавленной, а потому что вообще избегал физических контактов с чужими людьми. Он понимал, что это глупо, так как всегда был одиночкой среди чужаков. С его точки зрения, Энджи, конечно, относилась к чужакам, да и его дети, Джек и как-там-зовут-эту-девчонку, тоже.

Внезапно за спиной женщины появился мужчина в годах и с ним мальчик, вся кожа которого пузырилась, пораженная каким-то недугом. Уокер бросился бежать от них и угодил в самую гущу толпы. Его окружил лес рук с искривленными пальцами, которые пытались вцепиться в него; волдыри лопались на их огрубевшей, будто бы обожженной коже. Он все же сумел ужом проскользнуть мимо всех этих людей, но при этом перепачкался в их выделениях.

Уокер пришел в замешательство от своей брезгливости. Неужели он так уж отличается от них? В их глазах, заметил он, мелькают знакомые мрачные образы  как отражения вечно видоизменяющихся жизненных форм. Несомненно, он больше не был одинок в этом мире. Во всех этих людях Уокер наблюдал не просто знакомые, но  он мог бы в этом поклясться  родственные черты. Осознание этого факта пробуждало в нем чувство тревоги, даже приводило в смятение.

Сам Уокер был полукровкой, результатом скрещения двух несхожих биологических видов, но и все эти постояльцы мотеля были такими же. Он сомневался, знал ли кто-нибудь из них своего отца. Его собственные дети были им кровной родней, но они, по крайней мере, знали, кто их отец.

Двое знакомых детей вышли из толпы и уставились на Уокера. Лица их претерпели трансформацию с той поры, когда он видел их последний раз. Внезапно он испытал чувство непостижимой утраты, понял, как ему будет не хватать близости этих мальчика и девочки (хотя они и не были никогда особо близки), не будет хватать привычного человеческого мира пикников солнечным воскресным днем,  теперь это навсегда осталось в прошлом.

Следом появилась Энджи  забрать детей назад. Она издавала глухое, немелодичное мычание  точь-в-точь обезумевшая корова,  и Уокер нанес ей несколько ударов, молча, хладнокровно, вмиг налившимися свинцовой тяжестью кулаками. Энджи оставалась его единственной надеждой, последней дверью, через которую можно было вернуться в привычный человеческий мир, и он захлопнул ее, решительно и бесповоротно. Ее дети взирали на происходящее с бесстрастностью каменных истуканов.

И вот они явились из самого сердца пустыни, с тех далеких меса на горизонте, явились на своих ужасающих крыльях, явились о тысяче ног. Пасти их были распахнуты, и они гудели, и гудение их напоминало жужжание десятков тысяч возбужденных близкой жертвой насекомых, рев многоголовой стаи диких зверей, еле сдерживающих инстинкт убивать, бурление горячей крови, рвущейся на волю из ставших тесными вен,  крови, которая объединила всех, кто собрался сейчас в мотеле «Перекресток», всех, для кого завершилась долгая-долгая ночь.

И далекий горизонт исторг из себя их, и в мгновение ока они преодолели дрожащее марево раскаленного воздуха над пустыней  Отцы, явившиеся вернуть своих детей, хранителей их черной крови. И Уокер вынужден был пасть на колени пред этими Древними Отцами, которые вышли прямиком из полных отчаяния и безнадежности ночных кошмаров, которые не подчиняются физическим законам нашей Вселенной. И эти Отцы, эти жестокие Отцы поглотили их

Неликвид УилкоксаБрайан ЭвенсонПеревод С. Лихачевой

1

Не так давно, когда я навещал тетушку на другом конце Провиденса, в том месте, которое сама она называет домом отдыха, но которое на самом-то деле, как свидетельствует табличка на входе, является психоневрологической лечебницей (еще несколько десятилетий назад называлось оно, просто и без обиняков, Батлеровским домом умалишенных), меня взял за пуговицу какой-то тип, которого я поначалу принял за санитара. И доверительно зашептал, что хочет-де кое-что мне сообщить. Подумав, что речь пойдет о моей тетушке и о ее стремительно ухудшающемся состоянии, я согласился. По мере того как речь незнакомца убыстрялась и делалась все более бессвязной, а жестикуляция  все более беспорядочной, я осознал свою ошибку. Однако, опасаясь спровоцировать его на агрессию, я изобразил внимание и не делал резких движений до того самого момента, когда появились трое настоящих санитаров и после короткой борьбы обездвижили и потащили вопящего пациента прочь.

Лишь ближе к концу этого эпизода, когда я заметил, как человек вытащил из кармана острый осколок стекла, с одной стороны неаккуратно обмотанный тряпкой, и с его помощью какое-то время удерживал санитаров на расстоянии, я осознал, какой опасности подвергался. После того как пациент был обездвижен, ему попытались перевязать изрезанную ладонь, а у меня подкосились ноги, и я вынужден был прислониться к стене. Должно быть, я побелел как полотно, потому что один из санитаров, уводивших больного, отошел от своих спутников и вернулся удостовериться, все ли со мной в порядке. Убедившись, что я отчасти пришел в себя, он повел меня не к выходу, но в кабинет директора. Он вручил мне пластиковый стаканчик с водой, заставил присесть и взял с меня слово подождать там, пока мне не станет лучше.