Переселившись в наш городской дом, Леонард начал внушать моему отцу, что спокойная обстановка пошла бы на пользу моей матери, ожидающей ребенка. Так почему бы не уехать из города на несколько недель, тем более что подходящее место было.
Мой отец был общительным человеком. Но он был склонен к меланхолии, периоды которой порой растягивались надолго. Как раз для таких случаев наша семья держала этот дом, который в то время не был мрачным, нет, совсем. Здесь было не безлюдно, но уединенно, не пусто, но спокойно. Сюда мы приглашали только самых близких друзей, моя мать выращивала здесь цветы. Мне кажется, все это было в прошлой жизни
До сих пор помню день прибытиятакой солнечный Все было как обычно разве что на этот раз нас сопровождал Леонард, прячущий под одеждой странные татуировки, о которых было известно только мне. Если бы кто-то из нас мог предположить, что мы уже не выберемся отсюда Но мы считали Леонарда членом нашей семьи, не ждали от него зла, даже я, хотя история с его родителями должна была меня вразумить. Тетя и дядя не были мне близки, их смерть меня не затронула. Но я не могла и подумать, что Леонард способен принести в жертву своим намереньям меня и людей, которые были мне ценны, к этому моменту рассказа Натали успела уполовинить вино. У нее начал заплетаться язык. Недели шли. В наш дом потянулись люди, приглашенные Леонардом Все неприятные, молчаливые, несуразно одетые, как будто бы прорвавшиеся в этот мир из параллельного. Многие из них даже не говорили по-английски. Мой отец протестовал, но потом весь дом наполнился сладким смрадом, от которого зрение теряло четкость, а мысли связность, и он перестал возражать. Чужестранцы хлынули потоком, и незаметно мы стали пленниками в нашем собственном доме. Мою мать я почти не видела. Они сразу отобрали ее у меня.
Целыми днями я лежала в своей комнате, но я не могу вспомнить, запирали ли меня или же у меня просто не было сил подняться. Я была как одурманенная. Леонард приходил ко мне, ложился со мной, разговаривал, гладил меня по волосам. Я смотрела на него, думала, что с моей семьей происходит что-то очень плохое, но не могла понять, что. Я даже не всегда могла вспомнить их, маму, папу, отчего мне начинало казаться, что семьи у меня не было вовсе. Я исхудала до костей, потому что едва могла естьменя постоянно тошнило из-за приторной вони, от которой нигде в доме не стало спасения. Собственная кожа казалась мне липкой, пропитавшейся этим сиропом, что уже был вместо воздуха. Я жаловалась Леонарду, но он сказал, что запах даже приятный, если привыкнуть. Его запах не беспокоил. И сброд, что спал на диванах, кушетках, даже на полу в гостиной, потому что спален не хватало на всех, тоже не беспокоил. К тому времени мой отец был уже мертв. Даже если бы я узнала, я вряд ли бы расстроилась. Потому что мужчинаНатали стиснула бутылку так, что костяшки ее пальцев побелели, настоящий мужчина должен защищать свой дом, свою семью. Если он не может это сделатьон ничто, его уже нет. Наверное, когда я встречусь с ним в аду, я только и смогу сказать: «Я тебя презираю, ты ничего не сделал!»
Когда родился Колин, Леонард был так оживлен, с ума сходил от радости. Прямо молодой папаша. Мою мать я по-прежнему не видела, но, странно, я чувствовала ее, лежа в своей комнате, захлебнувшаяся приторным воздухом, с мозгами, превратившимися в рыхлое месиво. Наши души как будто встречались в некоем отделенном от мрачной реальности пространстве. Иногда моя мать была оживленной, и мысли ее летали, как стрелы. Иногда она не отвечала мнеи тогда я гадала, что они делают с ней сейчас. А иногда я чувствовала ее агонию. Боль была такая, будто меня обливали кислотой. Мои кожа и кости растворялись, а я извивалась и скулила, как ослепленный щенок, и жалела тысячу раз, что вообще родилась на этот свет.
У моей матери не было ни капли любви к Колину, только страх. Когда ее заставляли прикасаться к нему, ее наизнанку выворачивало от отвращения. Она не признавала его своим сыном. Она воспринимала его как комочек плоти, внутри которого бьется жалкое крошечное сердце и огромное, непредставимое зло. Она начала мечтать о смерти как об избавлении. По ночам ее сны приходили ко мне, и я видела, как наши оранжерейные цветы, ставшие огромными и хищными, пожирают ее тело, или как она сама убивает себя тысячью разных способов.
Не знаю, каким образом ей однажды удалось сбежать от них. Может быть, они просто перестали обращать на нее внимание с тех пор, как она стала ненужной. В кабинете моего отца на стене висели ножи. Они были бутафорские, с затупленными лезвиями. Но она наносила себе раны, снова и снова. Пусть ранения не были глубокими, они были многочисленными. Когда ее нашли, она была еще жива, но вскоре умерла от потери крови.
Боль и ярость, которые моя мать испытала при самоубийстве, отрезвили мой разум. Впервые за много месяцев дурман отпустил меня. Дверь была заперта, и я колотила в нее, не жалея кулаки. Если бы Леонард оказался рядом со мной, я бы перегрызла ему горло, вонзила ногти в его глазницы, разорвала бы его живот и запустила бы пальцы во внутренности. Мне хотелось сожрать его проклятое сердце. Я билась о чертову дверь до тех пор, пока не упала на пол, не способная подняться.
Спустя несколько дней Леонард пришел ко мне. Я кричала на него так, как будто он меня убивал. Фактически, именно это он и делал. Я всё возненавидела, я была в ужасе, у меня не было сил ни на что, иногда я даже не понимала кто я, где я. Но главное, чего я не могла понятькак он мог поступить так со мной? А он смотрел на меня ясными глазами: «Однажды, когда мы заберемся на самую вершину, ты будешь благодарна мне, Натали. Почему ты так сердита на меня? Я не причинил тебе зла». Он использовал моего брата для осуществления своих отвратительных планов, убил моего отца, довел до смерти мою мать, но мне он не причинил вреда, ведь мои руки-ноги были целы! Он действительно так считал! Только тогда я поняла, что представляет собой Леонард, Натали бросила опустевшую бутылку на пол и устало уткнулась лицом в подушку. Он испепелил мою душу, но даже не заметил этого, настолько незначительными ему представлялись мои потери. В этом суть наших отношений. Вскоре его помощники, участвовавшие в проводимых над моей матерью ритуалах, уехали. Остались только Уотерстоуны. Как сложилась жизнь дальше, ты видишь собственными глазами. Темнеет. Иди.
Во рту все еще сохранялся вкус сигареты. Какая гадость; больше никогда не буду курить.
В моей комнате я сделала то, чего не делала уже давнопомолилась. От молитв я отказалась еще в детстве, когда поняла, что, сколько ни молись, папа не вернется раньше, чем потратит все свои деньги. Бог так далеко, решила я, что все равно не услышит меня. Но сейчас, в доме, наполненном злом, я знала, что Он должен быть где-то поблизости. Разве может Он оставаться равнодушным к тому, что Леонард взращивает демона, чтобы однажды сразиться с Ним?
Глава 10: Планы
Натали ничего не ела с самого утра, видимо, сберегая место для того, чтобы пить. Сегодня ее сознание с упорством большим обычного берегло свою ясность, заставляя Натали скрежетать зубами от раздражения.
Целая бутылка и ноль эффекта, пожаловалась она, когда я пришла к ней в полдень. За две недели, прошедшие после столкновения с Леонардом в моей комнате, Натали ни разу не выходила из дома. То на улице было слишком холодно, то ветер дул слишком сильно, то снег шел. Не помню, чтобы погода останавливала ее прежде, будь хоть трижды ненастной.
Натали лежала на кровати, поставив на живот пепельницу, и курила. Одетая в мятую безразмерную мужскую рубашку, вытянувшая длинные, покрытые синяками и ссадинами ноги, Натали выглядела неряшливо и вызывающе. Комната была задымлена как при пожаре. Я вошла и сразу закашлялась.
Натали, опять ты
Знаю-знаю, Натали стряхнула уже грозивший обрушиться пепел, промахиваясь и щедро рассыпая его по рубашке, уже прожженной во многих местах. Я свинья.
Можно я открою окно?
Не трави меня свежим воздухом, отмахнулась Натали.
А дымом себя и меня травить можно?
Дымэто наша судьба, Умертвие, философски изрекла Натали. Он неизбежен, как моя последующая реинкарнация в мерзкого червяка.
Он плохо влияет на здоровье, еще раз попыталась я воспротивиться ей. Снижает продолжительность жизни.
Поверь мне, снижение продолжительности наших жизней от вдыхания сигаретного дымане то, что должно нас беспокоить, осклабилась Натали, откровенно веселясь, и я почувствовала неловкость, как будто действительно ляпнула глупость.
И все равно, не стоит столько курить. Вчера ты опять заснула с сигаретой. Устроишь пожар.
Сука-судьба меня бережет, отмахнулась Натали. Пока самым страшным последствием было то, что однажды я здорово подавилась окурком. Где этот штопорона спустила ногу с кровати, пытаясь найти штопор на ощупь.
Я села, грустно наблюдая, как Натали, запрокидывая голову, приканчивает из горлышка вторую бутылку. Когда хотела, она могла вести себя как аристократка, но сейчас манеры ее испарились, как вода на раскаленной сковороде, и вместе с ними исчезла необходимость в бокале.
От выпитого ее глаза затуманились и заблестели, мышцы лица расслабились. Она вытянулась, укладывая голову на подушку.
Я вот иногда смотрю на тебя и думаю: осознаешь ли ты в действительности, во что оказалась ввязана?
Разумеется.
Понимаешь ли, что в любой день можешь оказаться зарытой под ближайшим кустом?
Понимаю. Если они не согласны ждать до весны, им придется потрудиться. Земля уже совсем мерзлая.
Натали расширила затуманенные винными парами глаза и ухмыльнулась.
Оказывается, твой ответ может меня удивить.
Если серьезно, Натали, то я, конечно, могла бы панически бегать кругами и вопить, но что это изменит? на самом деле, я иногда думала о предстоящей смерти. Когда это произойдет? Кто это сделает? Будет ли мне больно? Сколько времени будет продолжаться?
Ты бесчувственна, как камень.
Вовсе нет, но я стараюсь не демонстрировать эмоции, когда считаю это нецелесообразным.
Божжесть, пробормотала Натали. Не-це-ле-соо-браз-ным. Ты воспитываешь Чудовище. Это целесообразно?
Он не чудовище, Натали, возразила я, устало, так как говорила ей это уже тысячу раз.
Избыток алкоголя и переживания усугубили ненависть Натали к Колину, и запылало до небес. Она бранила его по сотне раз в день. Общаясь с ними обоими, замечая, как они похожи, я жалела, что не могу заставить Натали хотя бы взглянуть на брата. Когда я заговаривала о нем, Натали грубо прерывала меня.
С ее братом я теперь проводила больше времени, мы вместе завтракали, обедали и ужинали. Наши отношения вдруг стали легкими-легкими, что я не сразу смогла себе объяснить. Надменность Колина, его ехидство и привычка грубить испарились, и, вспоминая, как он вел себя в прошлом, я едва верила своей памяти. У Колина обнаружилось мрачноватое чувство юмора. Отнюдь не все его шутки были удачными, но сам факт, что он пытается, поражал воображение. Мы подолгу обсуждали все подряд: людей, животных, мир, исторические происшествия, книги, которые прочли. Мы придумывали истории. Колин, как выяснилось, обладал богатой фантазией. «Ты мог бы писать книги», сказала я ему, не уточняя, что, скорее всего, только романы ужасов. Вместе мы как будто перемещались в пространство и время, отделенные от этого хмурого, быстротечного «сейчас».
Тсс, предупредил он меня как-то, когда я вошла в комнату.
Жюстина сидела у него на плече. И тогда мне стала ясна причина его преображения. Годами Колин жил под гнетом восприятия себя как чудовища, убежденный, что симпатию к нему могут проявлять только по неосведомленности. Наконец-то он дождался, когда кто-то (пусть всего лишь гувернантка и канарейка) симпатизировал ему такому, какой он есть.
Все как будто бы нормализовалось, и я привыкла к тревоге. Но фальшивый покой не продлился долго. Очередной кошмар начался обыденно: я спустилась в кухню и увидела миссис Пибоди, сидящую за столом, спиной ко мне.
Она не оглянулась, хотя должна была слышать мои шаги, и я позвала ее:
Миссис Пибоди
Когда она не откликнулась, я обошла стол и посмотрела на нее. Миссис Пибоди плакала. Слезы были такими жгучими, что все ее лицо опухло и покраснело от них.
Что случилось? тихо спросила я.
Миссис Пибоди подняла на меня страдальческий взгляд. Я прочла в нем страх, удивление и обреченность. Она все знала уже давно. Просто до сих пор ей удавалось не признаваться себе в этом.
Грэм Джоб трубы в подвале старые над одной из них земля начала мокнуть. Тогда, чтобы залатать трубу, Грэм Джоб разрыл землю
Она запнулась, но я не нуждалась в пояснении, что именно Грэм Джоб нашел в подвале.
Я умоляла его молчать, но его как прорвало, и
Хмыканье подошедшего Леонарда прозвучало в тишине отчетливо и резко, как удар хлыста. Он встал, облокотившись о дверной проем:
Беседуете, дамочки? Что обсуждаетеюбки, нитки, папильотки?
Выс нажимом произнесла миссис Пибоди, тяжело поднимаясь. Двигаясь заторможенно, как сомнамбула, она развернулась к Леонарду. Вы убили его!
Не стану же я терпеть слугу, разговаривающего со мной в таком тоне, усмехнулся Леонард.
Миссис Пибоди продолжала наступать на него.
Не надо, я схватила ее за руку.
Миссис Пибоди вырвалась. Леонард все еще усмехался, но выражение его лица моментально изменилось, когда миссис Пибоди толкнула его в грудь ладонями.
Убийца! Колдун! закричала она, и ее слова потонули во всхлипе, когда Леонард ударил ее. Очки миссис Пибоди пролетели через всю кухню и звякнули, разбиваясь о плиточный пол. Полуслепая, миссис Пибоди продолжала наступать на Леонарда с отвагой обезумевшего существа (пока все это происходило, мне было не до размышлений, но после я предположила, что Грэм Джоб был ей дороже, чем она это показывала).
Я вцепилась в нее, пытаясь оттащить подальше от безжалостных кулаков Леонарда, и, когда Леонард толкнул миссис Пибоди, мне удалось пусть не остановить, но хотя бы замедлить ее падение. Когда я наклонилась к плачущей, растерзанной старухе, во мне точно что-то сдвинулось. Я зашипела громко, как разъяренная кошка:
Тоже мне, властелин мира! Избивающий кухарок!
Леонард подступил ко мне, но тут в кухню вплыла Натали, весело помахивающая полупустой винной бутылкой. Оглядев поле боя, она уперла одну руку в бок и сказала с ослепительной улыбкой:
Развлекаешься, Леонард? Сильный мальчик, всех побил в этой детской, а ведь тебе едва тридцать стукнуло.
Леонард помрачнел, опуская руки.
Ты мне не мамочка, чтобы следить за моим поведением, Натали.
Да, я тебе не мамочка, согласилась Натали и, когда Леонард развернулся к двери, звонко шлепнула его по заду.
Леонард так и взвился.
Не будь вульгарной, Натали!
О, я забыла, что мне разрешается быть вульгарной только в специально отведенных местах.
Оставив этих двоих на кухне, я отвела миссис Пибоди в ее комнату, уложила, накрыла одеялом. Долгие месяцы эта женщина раздражала меня своей неумолчной трескотней. Глядя на нее, погруженную в состояние, больше похожее на кому, чем на сон, я мечтала услышать ее голос. Если она заговорит, значит, с ней все в порядке, значит, она сможет принять эту действительность.
Но миссис Пибоди молчала. Ближе к вечеру мне пришлось оставить ее чтобы неумело сготовить какой-никакой ужиня боялась, что, если он не будет подан, и вовремя, это навлечет на миссис Пибоди негативные последствияЛеонард был достаточно жесток для этого. И для чего угодно. Кроме того, мне хотелось отвлечься от мыслей о Грэме Джобе, погружавших меня в уныние, темное, как вода на дне океана. Но я не плакала. Слезы хорошие помощники в преходящем горе; в бессрочной безнадежности они становятся бесполезны.
На следующее утро миссис Пибоди вернулась в кухню. С лицом, покрытым синяками, она приступила к выполнению своих обязанностей, но за три последующих дня произнесла, кажется, единственное слово: «Лусия». Никуда-то та не уехала, бедная.
Но больше я тревожилась о Натали. Она совершенно запустила себя. Целыми днями она лежала в кровати и пила винопомятая и неприглядная, в грязной одежде и с нечесаными волосами. Всем своим видом Натали выражала апатию, и только ее глаза лихорадочно сверкали. Она часто заговаривала о Колине, но направление ее разговоров мне совсем не нравилось.
Эта дрянь, что сидит в нем, жрет его изнутри. Он, наверное, и не знает, как этокогда ничего нигде не болит. Уверена, не постарайся всеми нами любимый Леонард, он был бы здоров как бык. Леонард говорил, что шанс, что после всех этих ритуалов ребенок хотя бы родится живым, не говоря уже о том, чтобы выдержать все последующее, один из ста. Так что Колин превзошел все ожидания и самого себя, ага, Натали сощурила глаза, не заметив, что впервые назвала брата по имени.