Откинувшись на подушки, Колин закрыл глаза.
Ему плевать на меня.
Это не так. Ты сам знаешь.
А ты не знаешь ничего. Он не хочет, чтобы я был здоров и счастлив. Он хочет, чтобы я оставался больным и послушным, привыкшим во всем зависеть от него.
Я молчала. Слова Колина звучали неразумно, но именно сегодня я была не в том настроении, чтобы защищать Леонарда. Сон еще довлел надо мной, накрывал меня, как черная занавесь.
Если бы я не был ему нужен, он бы убил меня, свистяще прошипел Колин.
Серьезное обвинение. Слишком серьезное, чтобы быть правдой. Мне почему-то представились белые манжеты Леонарда и его длинные, хрупкие пальцы. Мне хотелось бы прервать поток откровений, но Колин продолжал со всевозрастающей горечью:
А как он разговаривает со мной. Стоит возле самой двери, как можно дальше от меня. Никогда не прикасается ко мне, будто моя кожа ядовита.
Я молчала. Что я могла сказать на это? Любые слова утешения прозвучали бы слащаво и лживо.
Я ему противен, как и всем. Все были бы рады оставить меня в моей комнате и забыть навсегда. Все ненавидят меня.
Он закрыл лицо краем одеяла, но по голосу я поняла, что Колин плачет.
Колин, тихо позвала я.
Он плакал совершенно беззвучнокакой контраст с его обычными воплями, сотрясающими весь дом. Но одна тихая слезинка стоила потоков, проливаемых ранее, и мое сердце сжалось в болезненной судороге. Едва ли Колин мог представить, какую жалость способен вызывать. Он, с его господскими замашками, живущий в надменной уверенности, что однажды весь мир покорно устремится за его прихотями. С его невыносимым эгоизмом. Все его черты, отталкивающие и вызывающие страх, были камнями в стенах крепости его одиночества, где он был заточен с самого его рождения. Он жил, сдавленный между своей отвратностью и своей неутихающей потребностью в симпатии, но, осведомленный о первом, не догадывался о втором.
Я попыталась представить его повзрослевшим, лет двадцати трех: странный, угрюмый, замкнутый, истощенный молодой человек, вечно в компании своей нелюдимости. Если только его здоровье позволит ему дожить до такого возраста.
Я тебя не ненавижу, сказала я и, потянувшись к нему, обняла. Удивительно, каким Колин был маленьким: хрупкий скелетик, обтянутый прохладной бледной кожей. Так откуда же это чувство, будто я обнимаю тигра, равно способного мурлыкнуть или сорвать с меня лицо одним укусом? Усилием воли я заставила свою тревогу умолкнуть, ведь это так глупобояться невесть чего.
Тихий скрип двери заставил меня отпрянуть от Колина. Леонард вошел беззвучной поступью, следом за ним простучал когтями Бист, а Колин все смотрел на меня удивленными расширенными глазами.
Вы здесь, констатировал Леонард. Здравствуйте.
Он был самый обычный. Совсем не походил на ужасного человека из моего сна. Я беззвучно выдохнула. Все в порядке. И нет у него никаких татуировок по всему телу.
Здравствуйте.
Я слышал, вы приболели?
Да, немного, я заставила себя посмотреть прямо в глаза Леонарду. Мигрень. Но сейчас мне гораздо лучше.
Рад слышать. Мне нужно кое-что обсудить с вами. Пожалуйста, поднимитесь в мой кабинет сразу, как закончите здесь, на еще мокрое лицо Колина Леонард даже не взглянул.
Хорошо.
Колин, свет тебе не мешает? спросил Леонард. Сдвинуть шторы?
Пусть будут как есть, ответил Колин замороженным голосом.
Бесстрастно кивнув, Леонард вышел, оставив меня напуганной. О чем он собирается со мной поговорить?
Когда придешь к нему, не отпирайся, если он начнет задавать вопросы, посоветовал Колин шепотом. Но сама ему ничего не рассказывай. И не бойсяя не позволю ему избавиться от тебя. Помоги мне сесть.
Я помогла ему приподняться. Расположившись удобнее, Колин вперился в пространство перед собой рассеянным, но холодным и ясным взглядом.
В случае, если он решит меня ослушаться, я избавлюсь от него самого, эти слова Колин произнес громко, как будто Леонард все еще стоял за дверью. Советую ему запомнить это раз и навсегда.
Сила едва проступила в Колине, как сразу исчезла. Он утомленно опустил затылок на подушки.
Почитай мне немного про пиратов и можешь идти. Но с завтрашнего дня ты будешь оставаться со мной на два часа дольше. Мне нужен компаньон.
«Просто друг», подумала я, уходя. Как сказала бы Натали, «называй уже вещи своими именами, трусливый хвост».
В коридоре третьего этажа я потратила несколько минут, собираясь с духомкак и во сне, все двери были закрыты, и только одна, приоткрытая, звала меня светом. Та самая. Я вспомнила слова Колина и, как ни странно, они приободрили меня. Широкими шагами я приблизилась к кабинету Леонарда, коротко стукнув в дверь, вошла, и на меня нахлынуло облегчение: ничего общего. Заставленный высокими, до потолка, стеллажами с книгами, кабинет Леонарда был много меньше помещения, увиденного мною в кошмаре. Вместо чадящих свечей его освещали лампы с голубыми абажурами, распространяющие чистый, холодный свет. Сам Леонард сидел за широким столом, заставленным стопками книг. Некоторые из этих книг были мне знакомыя сама же принесла их Колину.
Садитесь, предложил он.
Я села, догадываясь, что хвалить меня не собираются. Но Леонард начал мягко:
Вчера я увидел в комнате Колина несколько книг, содержание которых показалось мне неподобающим. Например, вот эти, он протянул мне книги.
«Интересно, чем Леонарду не угодил Том Сойер? растерялась я. А Оливер Твист?»
Кроме того, я обнаружил, что у него сформировались некоторые сомнительные и потенциально вредные идеи, которые не могли возникнуть иначе, как под вашим влиянием, вздохнув, Леонард положил на стол руки, ладонями вверх. Я уже говорил вам, что Колин очень болен.
«Менее, чем вы думаете», вдруг услышала я в своей голове ехидный голос Натали.
Когда он родился, то был так слаб, что никто не верил, что его удастся сохранить. Но мы берегли его, как самую хрупкую драгоценность, и он выжил. Сейчас может сложиться впечатление, что жизнь Колина вне опасности. Но не стоит заблуждаться. Он все еще очень хрупок. И, как необычный ребенок, нуждается в необычном к нему отношении.
«Конечно-конечно, продолжила Натали озвучивать мои мысли, он необычный ребенок. Но все, что ему требуетсяэто самые обычные вещи. Такие простые, что вы, Леонард, о них и не подумали!»
Он никогда не станет таким, как другие дети. Он никогда не будет вести нормальную жизнь. Пытаясь приободрить его, вы только делаете ему хуже, внушая ложные надежды. Он дажеЛеонард наморщил лоб, заявил, что однажды сможет снова ходить. Никогда, слышите, никогда прежде я не слышал от него подобной чуши.
Я втянула воздух.
Но если его ноги не повреждены
Оставьте эти доводы. Они сгодятся только для наивных книжонок вроде этой, Леонард постучал пальцем по обложке «Заповедного сада». Как могли вы предложить ему такое чтение?
Это добрая, оптимистичная книга, и я подумала
Избыток как физической, так и умственной нагрузки усугубляет его болезнь! прервал меня Леонард.
Мне хотелось начать кричать. Слова жгли язык. Утомление! Все в своей жизни испытывают утомление, и это нормально. Колин не умрет, если научится держаться на собственных ногах. Я же не заставляю его пересечь Сахару! А что касается книг
Он плохо спит после чтения, еще бы, так измотав себя днем! возразил Леонард прямиком моим мыслям.
Я заерзала на стуле и крепко сцепила пальцыменя так и тянуло стукнуть кулаком по столу. Надо же, от чтения Колин рассыпается прямо на глазах. А раньше, по словам миссис Пибоди, он у вас со скуки орал, будто раненый вепрь. Считаете, это его не утомляло, Леонард?
Игнорирование вызванных его нездоровьем ограничений непрофессионально и совершенно недопустимо, Леонард вонзился в меня колким взглядом, и я, хотя была с ним не согласна, малодушно кивнула.
«Просто выскажи ему все, посоветовал голос Натали (ему хорошо было советовать, ему ничего не угрожало, ни потеря крыши над головой, ни нищета, ни голод). Он рассуждает как глупец. Или как плохой человек».
С этого дня все списки заказов, которые вы составляете для Немого, будут проходить через мой контроль, объявил Леонард, Все, что я сочту неподобающим, будет вычеркнуто. Да, это жесткая мера, но, ради Колина, я должен ее принять. Часть книг из тех, что вы успели приобрести, я изымаю. Они уже причинили достаточно неприятностей. На первый раз я прощаю вам вашу безответственность. Но если после нашего разговора вы не сделаете правильные выводы, я буду вынужден с вами распрощаться.
Опустив голову, я встала. «Несправедливо, несправедливо», крутилось у меня в голове. Я так бы и удалилась, покорная и подавленная, но вопрос вырвался сам собой:
Можно обратиться к вам с просьбой?
Какой? Леонард поднял бровь.
Колину так одиноко в его комнате и я подумала может, его жизнь скрасит какое-нибудь животное?
От животных одна грязь, как и его слова, лицо Леонарда выражало неодобрение, но я торопливо продолжила:
Хотя бы птичку, крошечную птичку. Канарейку, например. Она не будет мешать. Если Колину она не понравится, я заберу ее к себе.
Леонард хмурился.
Пожалуйста, сказала я. Какой вред может быть от маленькой канарейки?
Леонард колебался, считал черные камни и белые. Я ждала его решения, задыхаясь от волнения. Надо же, я обнаружила, что действительно переживаю за Колина. Прежде я заставляла себя симпатизировать ему. Но сегодня, когда он плакал, открытый и беззащитный, я впервые ощутила к нему тепло. Я даже подумала, что когда-нибудь смогу полюбить его.
Ладно, решил Леонард. От одной канарейки вреда, скорее всего, действительно не будет.
Спасибо, спасибо, спасибо! выпалила я, удивив своей внезапной эмоциональностью Леонарда (и себя саму), и вылетела из кабинета.
Я добежала до оранжереи, слегка запыхавшись. Натали я не нашла, но разруха в оранжерее заставила меня позабыть о ней на время. Растения выглядели так, как будто их не поливали как минимум неделю. Цветы с крупными желтыми лепестками (я не знала их названия) казались безнадежно увядшими. Фиалки грустно опустили поблекшие фиолетовые чашечки.
Что здесь случилось? произнесла я вслух, и услышала застарелый, надрывный кашель Грэма Джоба.
Грэм Джоб стоял на лестнице, занавешенный побегами вьющегося растения.
Здравствуйте, сказала я, но он не ответил, яростно щелкая ножницами. Побуревшие безжизненные листья сыпались на пол.
Все в тлен обращает, что за дьявольское существо, проворчал Грэм Джоб, спускаясь с лестницы.
О ком это он? О Колине?
Почему они увядают? спросила я.
Грэм Джоб, сощурившись, посмотрел на меня. Глаза у него были маленькие, темные и внимательные, как у птицы.
Цветы все чувствуют. Как овце тошно жить рядом с волком, так и им.
Грэм Джоб сложил инструменты в большой карман его холщового фартука и прошел мимо.
Подождите! решилась я. У меня есть еще один вопрос. Что вы думаете о мистере Леонарде?
Грэм Джоб замер. Когда он повернулся, я увидела кривоватую усмешку на его морщинистых губах.
Был тут один любитель задавать вопросы.
И куда он делся?
Да никуда не делся. Ты его знаешь.
Я смотрела на Грэма Джоба, не понимая.
Немой, уточнил Грэм Джоб.
Так он умел говорить?
А что ему мешало? не погасив сардонической ухмылки, осведомился Грэм Джоб и оставил меня в одиночестве.
Мое горло сжал спазм. От слез меня удерживали только остатки здравомыслия. «Не происходит ничего, о чем стоит беспокоиться» попыталась утешить себя я. Если мне становится страшно с наступлением ночи или даже среди белого дня, так в том виноваты только эти люди, что все время намекают на что-то, никогда ничего не проясняя. Они сговорились пугать меня? Может быть, это какая-то шутка? «Давайте проверим, как быстро она запаникует». От Натали такого еще можно ожидать, но от миссис Пибоди Мне вспомнились бесцветные глаза Немого, его серое пустое лицо, и тот иррациональный страх, что я испытывала каждый раз, как вынуждена была к нему обратиться
Бу, услышала я за своей спиной и подскочила, как кролик. Натали захохотала, разворачивая меня к себе.
Нервы сдают, Умертвие? весело начала она, но, увидев мое лицо, перестала смеяться. Что-то случилось?
Да нет, ответила я, зачарованно глядя в ее серебристо-серые глаза.
Здесь можно говорить, напомнила Натали, переходя на шепот.
Я скрестила на груди руки.
Мне приснился кошмар, я быстро пересказала увиденное Натали. Все было настолько реалистично, что я не могла понять, сон это или явь. Мои сомнения развеялись, только когда утром я увидела мою лампу на столе, а ключ в двери. И кабинет Леонарда выглядел совсем не так, как во сне Да и вообще, все это глупости.
Натали приподняла бровь.
Говоришь, Мария лежала на столе?
Да. И сначала мне показалось, что у нее рана на животе. Потом я поняла, что по ее коже размазаны кровь и внутренности какого-то животного. Это все походило на языческий ритуал, и я не знаю, я положила на лоб ладонь. Голова болит.
Любопытные сны тебе снятся, съехидничала Натали. Или не сны. Не мешает лишний раз проверить, и, шокировав меня, начала расстегивать пуговицы на моем платье.
Я шарахнулась.
Что ты делаешь?
Если он хватал тебя за плечи, должны остаться синяки.
Я вцепилась в платье, пытаясь удержать расходящиеся половины лифа.
Ты что, разденешь меня? Здесь?
Да ладно, протянула Натали, игнорируя мое сопротивление. Не сомневаюсь, что на тебе есть белье. Ты же такая зануда. Уверена, ты даже саму себя никогда голой не видела.
Я предприняла очередную попытку помешать ей, но руки у Натали были точно железные.
Не дергайся, а то пуговицы полетят, предупредила она. Что за зажатая девица. Вот Агнесс, та в момент выпрыгивала из одежки.
После этого заявления я впала в ступор, чем Натали воспользовалась, чтобы завершить свое скверное дело.
Синяки! торжествующе воскликнула она, оголив мои плечи.
Где? я завертела головой, но никаких синяков не увидела.
Вот, Натали ткнула пальцем в овальные бледно-желтые отметины.
Если это и синяки, то давние. Вчерашние не смогли бы разойтись так быстро.
Да где ты могла их поставить?
Мало ли, где, я суетливо застегивала платье. Под ним на мне был корсаж, но стоять в таком виде перед Натали все равно было очень стыдно. Я стала красная, как помидор.
Что значит «выпрыгивала из одежки»? помолчав, спросила я, хотя мой здравый смысл протестовал в голос.
Натали запрокинула голову и рассмеялась, открывая белые ровные зубы.
Не люблю объяснений. Давай я лучше покажу.
Нет, сдавленно пробормотала я и обратилась в бегство.
По пути меня стукнуло. Пробудившись сегодня, я обнаружила ключ в двери но разве перед отходом ко сну я не оставила его в ящике?
Глава 7: На свету
Что это? осведомился Колин с деланным безразличием.
Я стянула с клетки покрывало. Дремавшая на жердочке канарейка встрепенулась. Яркая и изящная, она походила на фарфоровую статуэтку. С минуту Колин молча смотрел на птицу, а я с замершим сердцем смотрела на него. Наконец, Колин высказался:
Мне не нужна птица, и отвернулся.
Я растерялась.
Она тебе не нравится?
Почему она должна мне нравиться?
Она красивая. За ней интересно наблюдать. Она забавно чирикает. Я поставлю ее на стол, сюда, рядом с тобой. Ты сможешь заботиться о ней, кормить.
Да, я понимаю. Но зачем мне это? Колин был сама рациональность. Когда он обрастал льдом, как сейчас, я не знала, что делать.
Ты же говорил, тебе бывает одиноко, когда я ухожу. Теперь ты не останешься один.
Я одинок, потому что в этом мире нет равного мне собеседника. И потому развеять мое одиночество не способны ни ты, ни тем более какая-то птица.
Я сжала губы. По опыту я знала, что, если Колин ударяется в манию величия, попытки образумить его бесполезны. Иногда мне казалось, что он изображает из себя невесть кого вовсе не из желания разозлить, а потому что действительно считаетон такой и есть. Самый могущественный человек, которому однажды подчинится всё и вся. Например, когда я указывала на допущенную им орфографическую ошибку, он мог ответить: «Мне все равно, как оно пишется. Я сам стану правилом. Все будут писать это слово так, как пишу я». Поначалу подобные заявления оглушали. Потом я привыкла.
Если канарейка тебе не нравится, после занятия я отнесу ее к себе.
Такого Колин явно не ожидал, но из принципа согласился:
Унеси.
Сегодня с утра был мороз, сказала я, отходя от скользкой темы. Я вышла прогуляться. Воздух был свежий-свежий. Лужи замерзли, и лед хрустел под ногами, как леденцы. А деревьяна них уже совсем не осталось листьевстояли совсем белые от инея. Это было красиво. Как будто я уже и не здесь, а перенеслась куда-то в волшебный мир.