Но продолжает безнадёжно перебирать частоты, пытаясь найти ту, на которой наводят артиллерию.
И отгоняет противную мысль, что его никто не послушает, а здесь, на крыше, во время артналёта от них с Ником останется мокрое место.
И то глубоко под обломками.
Загнать бы Ника вниз!
Русь открывает глаза, находит друга взглядом Тот безбашенно свесился через перила, разглядывая что-то внизу, во дворе, и размахивая руками.
Хочется крикнуть: «Уйди оттуда! Уйди с крыши, спрячься, уцелей! Уходи из Грозного и никогда сюда не возвращайся!»
Но вместо этого Русь снова щёлкает барабанами, раз за разом меняя частоту.
Иногда он вылавливает из каши радиопереговоров характерное: «видел разрывы? Видел? Куда пошло? Левее? Повтори! Левее?!» но почти тут же понимает: нет, эти не ударят вслепую по своим, тут корректировка, прямой контакт
Не то, всё не то.
И руки опускаются, и кажется, нет больше сил крутить настройки, потому что всё бессмысленно, всё безнадёжно, и колонна Зенита оттягивается по улице, пытаясь вырваться из засады и не зная, что жить им осталось считанные минуты, что скоро кто-то запросит артудар по квадрату такому-то, не подозревая, что тут ведёт бой «потерянная» колонна
И когда уже не остаётся ни сил, ни надежды, одно только монотонное «Господи, Господи, Господи!» и глухое, низкое небо над головой чьи-то руки сдвигают один наушник с его уха и рядом присаживается на корточки незнакомый парень в драном бушлате.
Проводник сказал, ты артеллу ищешь?
У незнакомца бездонные, полные дыма и огня глаза и яркие, как сорочье оперенье, седые пряди в чёрных волосах. Кровь на щеке и настолько исцарапанный и потёртый калаш, словно с ним в обнимку прошли целую вечность боёв.
Впрочем, кто сказал «словно»?..
Когда-то незнакомец был, кажется, ровесником Руся, может, старше на пару лет, но сейчас возраста у него нет вовсе.
И он немножко мёртви очень-очень жив. Вопреки. Назло. Сегодня.
А завтра для него никогда не наступит.
Я Мара, а ты Русь, да? парень протягивает руку, и Русь ошалело её пожимает. Пригодилась моя рация, значит Ну смотри, если ничего не забыл с тех ни разу не славных времён, когда я был здесь в первый раз, то артелла у них сидит вот тут, он ловко прокручивает барабаны частот, вжимает кнопку настройки
Русь тянется снять наушники, но Мара отмахивается: давай уж сам, раз взялся.
И белый шум уступает место голосам:
десят, Волга-70, дайте по улицеснова помехи, ской, дайте туда, сейчас!
Куда?! Десятый, десятый, сориентируй точнее! Какая улица? Номера домов какие?
Да хрен его знает, не видно тут номеров! Мы сквер прошли, вроде перекрёсток такой нас зажали огнём с высотки, туда влепите, туда, по высотке!
Десятый, десятый, давай точнее! Вы проспект Ленина пересекли? Проспект Ленина? Железка слева от вас? Вы её видите?
Хрен знает! Да вроде! Давайте скорее, нас тут раздолбают ща к чёртвой матери!
Десятый, мы ж мимо вас положим!
Да пох, у нас тут пять «двухсотых», «трёхсотых» десять одиннадцать! Мля, одиннадцать «трёхсотых» у нас, меня в ногу зацепили, с-суки Кроме нас тут нет никого, давайте, там разберёмся!
У Руся перехватывает горло.
Это тот самый запрос. Неизвестный «десятый» ошибся в своём местоположении и в утверждении, что кроме них тут никого нет.
И раньше, чем в голове успевает прокрутиться всё то безнадёжное «пошлют-не поверят-не отменят», Русь уже подносит тангенту ко рту, закрывает глаза и вжимает кнопку:
Я Русич, я Русич, кто меня слышит, приём
Чужой мир, чужой город Грозный, словно тонкая плёнка водной глади, натягивается, дрожит и лопается мыльным пузырём.
Я Русич, я Русич, кто меня слышит, приём
Русь обрушивается внутрь.
Я Русич, я Русич, кто меня слышит, приём
Больше нет своего и чужого, и ветер бьёт злее, сильнее, и ближе треск автоматных очередей, и забивает лёгкие запах гари и в наушниках раздаётся спутся несколько очень долгих секунд:
Слышу тебя, Русич, я Берег-10, приём!
Пауза.
Я Волга-70, я Волга-70, Русич, ты кто вообще, свали с канала боевого управления!
Ты ждал другого, матрос?..
Но ты не отступишь. Морпехи не отступают, морпехи выполняют боевой приказ любой ценой. «Там, где мы, там победа».
Ну или смерть.
Ровно так же, как и десантники. Как папа. Как Гарин.
Как капитан Огарёв и сержант Ассанов.
Как не отступил Руслан.
Волга-70, Волга-70, вы этим заходом по своим ударите!
Русич, мля, ты кто? Назови позывной группы!
«Интересно, а наша бригада Хотя нет, наши во второй компании были. Да какая разница».
Остаётся только твердить своё:
Берег-10 не там, вы этим ударом своих разобьёте, вы по своим огонь откроете! Отмените удар!
Ты о чём, Русич, блин? Ты кто?!
Русь открывает глаза и смотрит в низкое серое небо. Облизывает пересохшие губы.
А потом опускает взгляд и ловит кривоватую, родную улыбку Руслана.
Мы на Трудовой, говорит Руслан. Колонна у восемнадцатой школы, пересечение Ленина и Левандовского, туда нельзя.
Мара рядом морщит лоб:
Берег-10, Берег-10 кажется, видел я их. Там, на Интернациональной и Ивановского, за площадью Борьбы. Там ещё «семьдесятдвойка» подбитая бортовой номер ща вспомню.
Волга-70, Волга-70, ну так вы по высотке дадите?! орёт в наушниках Берег-10.
Волга-70, Волга-70, Берег-10 не на Левандовского, а на Интернациональной, говорит Русь с неведомо откуда взявшимся спокойствием. Таким большим, что хватило бы укутать весь город, весь мир. У восемнадцатой школы не «духи», там свои. Спросите десятого про подбитый танк, сориентируйтесь. Не бейте сюда, не бейте. Можете мне не верить но удар по своим будет на вашей совести. Конец связи.
И, сдёрнув наушники, валится на спину на крышу.
Смотрит на небо.
Молчит и ждёт.
Очень-очень долго ждёт, до последнего не зная, поверили ему или нет, найдут ли Берег-10, ударят ли, а если ударятто куда.
Рядом застыл, запрокинув голову, Ник, и плечи его вздрагивают, словно под тяжестью этого самого серого неба.
Мара сидит, гладя кончиками пальцев радиостанцию, как кошку.
Руслан стоит на краю крышина пороге неба, и молча смотрит на свой город.
А потом где-то вдалеке вздымаются над крышами дымно-огненные цветки разрывов.
Не здесь.
На лице оседает мокрый снег. Русь только сейчас понимает, насколько же он замёрз и устал. Что крыша ледяная, что тело давно бьёт дрожь, что
Мара наклоняется и протягивает руку с невесёлой понимающей улыбкой. Русь позволяет поднять себя на ноги и тяжело опирается на плечо подскочившего Ника.
Выстрелы там, внизу, становятся реже. Колонна вырвалась из засады?..
Марапросит Ник.
Мара усмехается:
Ща выйду я к ним, не переживай. Выведу к этим которые Берег-10.
Руслан наконец отворачивается от панорамы города и подходит к ним.
Интернациональная в параллель Ленину идёт, вон там, машет он рукой.
Знаю, кивает Мара. Уже почти весь город выучил. Заняться мне, блин, больше нечем, и внезапно подмигивает Нику.
Тот дёргается, лицо его приобретает выражение мучительной вины, и тогда Мара делает то, что всегда хотел сделать Русь.
Ерошит Нику седые лохмы и уверенно говорит:
Всё будет хорошо.
Несколько секунд Ник расслабленно жмурится, потом отстраняется и серьёзнеет:
Нам пора. Всем.
А что будет дальше? вдруг напряжённо спрашивает Мара. Ну потом, после войны?
Руслан открывает рот но молчит, тяжело ссутулив плечи.
И тогда говорит Русь:
Я был тут в две тысячи шестом и потом, в десятом. Красивый, мирный город.
Правда? приободряется Мара.
Правда, кивает Русь.
И ни слова про Вторую компанию.
Зачем Маре это знать?
Это хорошо, Мара прикрывает глаза. Красивый мирный город То, что нужно. А то в девяносто седьмом, когда меня Проводник забрал, неспокойно было. По телеку передавали иногда всякое.
Русь пожимает плечами, стараясь не выдать ни грана истинных чувств.
Руслан молчит, снова отвернувшись, словно не может наглядеться на родной Грозный с высоты городских крыш.
Ник вздыхает и говорит наконец:
Ладно, давайте. Всем пора.
И мне? не оборачиваясь, спрашивает Руслан напряжённым голосом.
И тебе, кивает Ник. Давно пора. Русь вон какой большой и занудный вырос.
Руслан разворачивается и оглядывает Руся.
Тот смущённо разводит руками.
Он на полголовы выше Руслана и ощутимо шире в плечах. Ему девятнадцать.
Руслану вот уже девятнадцать лет, как всё те же неизменные пятнадцать.
Ладно, идёмте, берёт командование в свои руки Русь и ловит Ника за локоть: Стой. Я вперёд. Мара замыкающий, ага?
Мара понимающе хмыкает и привычно вскидывает автомат.
Они прощаются у подъезда. Стоя на подножке своего автобуса, Ник хмурится, заглядывая Маре в глаза:
Ты не пожалел? Ну, о своём выборе
Я? Никогда! Мара хлопает его по плечу левой рукой. Он вообще пользуется в основном только ей, словно забывая о существовании правой. Никогда Ник. Это даже лучше, чем я хотел. Поверь. Не переживай. Я починил тебе радиостанцию, а ты починил меня. Если снова будешь здесьзови! Только не как в этот раз, с крыши. Я уж думал, глюки Ладно, всё, всё, что ты деи смущённо замолкает на полуслове, когда Ник обхватывает его руками, утыкаясь в грудь. Блин, вот только сырость мне тут не разводи!
Не буду, невнятно обещает Ник, не отпуская Мару ещё долго-долго.
Потом отстраняется, вздыхает и лезет в салон.
Следом, кивнув, забирается Руслан.
Мара заботливо подхватывает соскользнувшую с плеча у Руся антенну и вешает ему на шею.
Спасибо, Русь неловко улыбается.
Рад, что моя рация пригодилась, улыбается в ответ Мара. И что Проводнику везёт на нашего брата-радиста.
Они пожимают друг другу руки, и Мара уходит, не оборачиваясь, в свой вечный бой, который если и закончится когда-тото только с трубным ангельским гласом.
Русь поднимается в салон, дверь захлопывается, автобус резко стартует с места.
Прочь из Грозного.
***
Когда мотор затихает и хмарь за окнами рассеивается, снаружи оказывается ночь.
Русь первым спрыгивает вниз и удивлённо проводит рукой по метёлкам серебристых трав.
Хочется разуться, пройтись босиком, закатав штаны, как в детстве, когда с папой и Гариным на пикник выбирались.
Гарин учил стрелять из пневматического пистолета по пивным банкам, папа запекал в золе картошку и рыбу, а мама изредка названивала на мобильный: вы как там, десантное братство? Живы-здоровы? От комаров Руся запшикали? Ну, давайте, отдыхайте, я в гости к Наташе, потом на маникюр, не звоните, сама ещё позвоню.
Двинься, выдёргивает из раздумий голос Руслана. О милое местечко! Смотри, костровище, даже дрова кто-то оставил спички есть?
Зажигалка пойдёт? хмыкает Ник, вылезая следом. Только бумаги нет.
Ничё, сухой травы и веток сейчас насоберём А сосисок никто прихватить не догадался?
Сосисок у Ника нет. Есть пачка чесночных сухариков, бутылка советского лимонада, сигареты и тишина. Даже плеер у Руслана молчит.
Искры костра взмывают в тёмное небо, трава под порывами ветра перекатывается шуршащими серебряными волнами. Пахнет табаком и ладаном.
Удивительным образом не нарушая тишины, Руслан вполголоса, со своей фирменной кривоватой усмешкой вдруг начинает рассказыватьпро жаркий июньский день, Лейли, отцовский плеер и мамину выпечку, страшную и странную военную осень, про первую свою смерть, про встречу с папой Руся в декабре, про
А разницу вам ведь пояснять не надо, правда?.. Ну а дальше всё было хорошо, и жил я потом долго и счастливо, пока маленький Русенька не вырос большим и занудным морпехом.
А потом?..
А потомсуп с котом. Вот оно, твоё потом, прямо сейчас
Как здесь спокойно, произносит вдруг незнакомый голос. Хорошее место ты выбрал, Проводник, да. Хорошее. Простите, что перебил.
Русь настороженно разглядывает подошедшего.
Панама-афганка, выцветшая горка, смутно-знакомое восточное лицо.
Тельник с полосами цвета афганского неба.
Здрасте, Ник подвигается, уступая место у костра. Лимонад будете?
Спасибо, усмехается десантник. Не надо Я за племянником.
Вы?.. привстаёт с места Руслан.
Русь переводит взгляд с него на гостя и обратнои кивает сам себе. Одно лицо, только глаза разные. У его Русланасерые, в отца.
Я, кивает Руслан-старший. Здравствуй, что ли. Как ты похож на Юльку, Боже мой А глаза как у Дуба. У Олега. Знаешь оттуда таких деталей не видно. Эх, жаль, детей у тебя нет ну да на всё воля Божья, да.
Зато Русь есть, кривовато улыбается Руслан. За всех нас. Да, Русь?
Русь напрасно сглатывает горячий комок в горле и только молча мотает головой.
Ну, идём, Руслан-старший протягивает руку племяннику. Дуб тебя ждёт. И гордится тобой, знай это.
Да я чего, смущённо бормочет Руслан. Просто не хотел помирать, как собака
Знаю, кивает Руслан-старший. Идём.
И они уходят в ночь, по колено в серебристой траве.
Руслан! вскакивает Русь. Хочет что-то сказать, но слова все куда-то разбежались.
Руслан останавливается. Оборачивается.
Снимает с шеи наушники, вытаскивает из кармана плеер, подходит, суёт в руки Русю, молча хлопает по плечу.
Мы ещё увидимся? тихо, безнадёжно спрашивает Русь вслед.
Руслан был с ним всегда.
С детства.
Но детство кончилось.
Всё в твоих руках, матрос! доносит ветер голос Руслана-старшего.
А потом раздаётся хлопок. То ли парашют раскрылся, то ли белоснежные крылья зачерпнули воздух
И Русь с Ником остаются одни.
Холодно, говорит Русь внезапно. Боже, как холодно
В Сирии ещё с тоской вспоминать эту прохладу будешь, хмыкает Ник, аккуратно раскатывая угли по костровищу.
Костёр гаснет.
Не верю, Русь не может сдержать нелепой улыбки, стискивая в руках Русланов плеер.
Ха! Спорим?
На что?
Ты меня на концерт «Алисы» сводишь.
Э, ну замётано!
Звонкий хлопок сомкнувшихся в рукопожатии ладоней.
Рокот мотора.
Эпилог
Русь просыпается минут за пять до крика «Ротападъё-о-ом!». Несколько секунд лежит неподвижно, пялясь в потолок, потом чешет нос.
Руки пахнут табаком и ладаном.
Нащупав под подушкой плеер Руслана, Русь улыбается, сглатывая мигом набухший ком в горле, и натягивает наушники. Поправляет. Затаив дыхание, нажимает на кнопку
Раздаётся не Янка.
А почему-то совершенно живой и недавний Баста:
Это небо вместо сцены, здесь все вверх ногами,
И эти звёзды в темнотетобой зажжённый фонарь, эй!
Тысяча меня до меня и после меня будет,
Тысяча меня, и в тысячах не менятыща меня
И мы снова вдребезги, и нас не починить.
Плевать, ведь наши дети будут лучше, чем мы.
Лучше, чем мы.
Лучше, чем мы
А потом наступает самое обычное утрошумное, армейское, безжалостное к смутным сонным воспоминаниям.
И тут бы Русю выбросить всё несбывшееся из головы, да во дворе торчат две БРДМки и навороченный пикап, у которого флегматично беседуют о чём-то с Папой трое военных в понтовой снаряге.
У двоих из них незнакомыеЧВКшныешевроны.
Матрос! окликает третий, ажно целый майор. Взводного своего позови!
Ротный жестом подтверждает: давай, мухой!
Есть! козыряет Русь, вглядываясь в лицо офицера.
Майор внезапно ловит его взгляд и усмехается: мол, мы-то с тобой знаем, что происходит, верно, Кинчев?
Русь удивлённо моргает и «грохоча копытами» уносится за Родиным, не слишком старательно убеждая себя, что всё это ему показалось.
Неслучившееся скребётся в памяти когтистой лапой. Ноет в сердце осколок Грозного.
А через десять минут Русь, Алабай, Бекас, Митяй и Хохол, замерев перед ротным по стойке смирно, получают боевую задачу.
Слушаетесь товарища майора, как своих папу с мамой, Господа Бога и Папу Римскогопривычно глаголет Папа.
Русь гоняет от себя чувство дежавю и старательно пялится мимо «товарища майора».
Тот усмехается уж больно понимающе. А когда Папа заканчивает речь, просит негромко: