Я верю в благодарность
Я хотел бы сказать спасибо за содействие, поддержку, дружбу, вдохновение и особенно помощь в написании, издании и продвижении этой книги следующим людям: моей жене, самой преданной поклоннице и идеальной читательнице, Мэри; Джеймсу Ньюману (чей «Полуночный дождь» послужил источником вдохновения для книги, которую вы только что прочитали), Джону Бодену (который случайно прислал мне экземпляр «Полуночного дождя»), Джеймсу Торну, Заку Бохэннону, Беттине Мелер, Джону Л. Монку, Джо Майнхардту, Марку Аллану Ганнелзу, Тому Адамсу, Ивонн Мейсон, Майклу Томасу Найту, Роберту С. Петтигрю, Шону Хаппу, Роберту Р. Маккаммону, Уильяму Голдману, Стивену Кингу, Джо Лансдэйлу и Келли Хадсон, чей стиль вдохновил меня писать от первого лица в настоящем времени, Джодин Тёрстон, Майку Перезу, Бетти Рокстеди как верной читательнице и за обратную связь, Мэтту Уэберу, Тому Адамсу, Скотту Уэббу, Дэну Падавоне, папе Луцке и моей матери, которая очень даже живая, бесконечно трезвая, спокойная, нежная, любящая и которую я ни за какие награды не завернул бы в полиэтилен; моему биологическому отцу, который продолжает вдохновлять меня на все, что я пишу, несмотря на то, что его нет в живых; друзьям детства, мичиганским грунтовым дорожкам, лесам и полям, черничному печенью «Поп-тартс» компании «Келлогс» и Зомби Аарону Магуайру, который не читает ничего из моего репертуара, но без которого мне не удалось бы пережить столько приключений, ставших источником идей,два года, вместившие воспоминания, которых хватило бы на целую жизнь. И, самое главное, Богу/Иисусу. Без вас мое существование было бы поистине одиноким и унылым. Спасибо!
Краткая заметка о таких книгах, как «Жизнь мальчишки» Роберта Маккаммона, «Храм золота» Уильяма Голдмана, «Полуночный дождь» Джеймса Ньюмана, «Тело» Стивена Кинга и «Лето джедаев» Джона Бодена, а также о фильмах «На берегу реки», «Бутылочная ракета» и «Призрачный мир»: благодаря им я продолжаю читать и писать. Истории взрослениямой любимый поджанр, и я надеюсь, что эта книга принесет вам то же ощущение волшебства, которое я испытал при чтении и просмотре всех вышеперечисленных книг и фильмов.
Пролог
Я видел много фильмов, в которых полицейские с отвращением морщились от запаха гниющего тела, прикрывая рты, чтобы удержать внутри обед. Но даже все изображенные голливудскими актерами реакции вместе взятые не могли подготовить меня к реальности. Случались моменты, когда я не был уверен, что выдержу, когда засыпал, высунув голову в окно или расставив вокруг себя зажженные ароматические палочки, чего мама никогда бы мне не позволила сделать. Но оставалось потерпеть всего несколько дней, и я знал, что оно того стоит.
Так оно и оказалось.
Пятница
Новый Орлеан, Луизиана
Будильник срабатывает в 7:10. На повтор я не нажимаю. Никогда. От этого только хуже. Я все равно усну и через десять минут буду еще более уставшим. Вместо этого я лежу в постели и слушаю, как он звенит, пока у меня не кончается терпение. Мама не жалуетсяона никогда его не слышит. Она спит внизу у себя в кресле перед телевизором, который играет роль ночника, а повторные показы серий «Я люблю Люси» и «Моя жена меня приворожила» действуют на нее как колыбельная.
Мой дядя Фрэнк однажды притащил ей креслотак он по-своему помог после того, как умер папа. Оно было почти новым. Раньше дядя Фрэнк владел мебельным магазином, и кресло стояло там как образец, прежде чем его убрали собирать пыль в глубину гаража, где к нему годами никто не прикасался. Когда дядя отдал его маме, кресло было обтянуто пленкой: она издает шум, когда мама в нем ерзает. Ей странным образом удается сидеть в этом кресле ровно, каким бы скользким оно ни было. И несмотря на десяток с лишним прожженных в пленке дырокот засыпания с горящей сигаретой в руке,мама ее не снимает. Мне кажется, что она по-своему пытается сберечь воспоминания и что кресло напоминает ей об отце. И хотя оно уже давно пожелтело от дыма сигарет, по две пачки выкуриваемых каждый день, мама по-прежнему уверена: пока она не снимает пленку, та сохраняет ее подарок новеньким и блестящим.
Я потягиваюсь и уже хочу поставить будильник на следующий день, как вспоминаю, что сегодня пятница, а значит"Отключить". Я шевелю ногами, готовясь встать, а там, в изножье моей кровати, лежит Ингрид. Это мамина собакамаленький пудель, который, живи он под другой крышей, клянусь, был бы на пару оттенков светлее. Ингрид никогда не спит со мной. Это был еще один подарок, который принесли из сочувствия после того, как умер папа, только на этот раз от тети Санни. Я думаю, тетя Санни подарила маме собаку в надежде, что мама полюбит животное, найдет причину жить и отложит бутылку. Она любит Ингрид, боготворит ее, готовит ей яичницу по утрам, а по вечерам делится с ней попкорном из своей тарелки. Но пить мама не перестала.
Я поднимаюсь с кровати и подхожу к календарю, который висит у меня на стене. Ему уже четыре года, но я каждый год вычеркиваю старые даты и подправляю их. Получается путано, но я его отладил. Папа привез этот календарь из Флориды, когда ездил в командировку. Он знал, что мне всегда хотелось в 'Мир Уолта Диснея', и, наверное, считал календарь лучшим подарком, помимо поездки туда. На каждой странице тут яркие и красочные изображения замка, 'Космической горы', Эпкот-Центра, Дома с привидениями и полдюжины разных персонажей, включая самого Микки.
Я беру маркер с комода, открываю его и вычеркиваю в календаре первое июня. До ежегодного конкурса произношения слов по буквам в Магуайрской начальной школе осталось пять дней. Я ждал его целый год. Это будет мой последний год в этой школе, а значит, я приложу все усилия, чтобы занять одно из призовых мест. Когда папа умер, я порылся в коробке с его старыми вещами, и в ней оказались какие-то трофеи, призовые ленточки и значки, которые он выигрывал за свои фотографии и за успехи в боулинге.
Я никогда не увлекался спортом и не знаю, что нужно, чтобы сделать достойное фото. Я в основном читаю и иногда даже пишу собственные истории. Готовясь к конкурсу, я за этот год прочитал больше, чем за всю жизнь. Даже начал читать книги, которые с трудом понимаю, такие, что не достанешь в школьной библиотеке,я покупаю их подержанными в 'Крикеттс', по четвертаку. Иногда читаю даже словари. Иногда. Весь этот год я получал пятерки с плюсом за каждую контрольную по правописанию. Если бы папа мог увидеть меня в среду там, на сцене, он бы прыгал от радости среди остальных родителей, выкрикивая мое имя, может даже со слезами на глазах. А может быть, и мама тоже. Может быть.
После того, как папа умер, тетя Санни часто говорила, что он наблюдает за мной сверху. Я никогда во все это по-настоящему не верил и до сих пор не верю. Но мысль приятная. Признаюсь, раз или два я пытался убедить себя, что он правда за мной наблюдает, одобрительно кивая. Знаю, он бы гордился, если бы я выиграл конкурс или хотя бы попытался это сделать.
В прошлом году я перенервничал и не записался на конкурс. И, скажу я вам, это чувство ни с чем не сравнишь: хочешь чего-то очень сильно, но отказываешься, когда уже почти этого добился, так и не узнав, что из этого могло бы выйти. С тех пор я об этом сильно жалею. Даже если бы я запнулся на первом же слове, стоя на сцене перед всеми моими товарищами и их родителями, это все равно не сравнилось бы с тем стыдом, который я испытывал из-за того, что ушел, даже не попытавшись. Я пообещал себе, что такого больше не повторится, и в этом году записался, как только о конкурсе объявили.
Мама не поддерживает мое увлечение чтением; она говорит, что это пустая трата времени. Какое занятие она таким не считает, мама не объясняет, а только с неодобрением перечисляет все, чем занимаюсь я. Она говорит, что наша семья проклята и если я планирую стать кем-то еще, кроме как заводской крысой, то меня ждет жестокое разочарование. И после пропуска прошлогоднего конкурса я начал ей верить.
Я смотрю на Ингрид. Она и не шелохнется. Просто лежит, свернувшись у меня на одеяле и прикрыв нос лапой, глядит на меня. Как я уже сказал, это на нее не похоже. Она спала со мной всего один раз. Мама не могла найти свою бутылку водкиили просто напрасно думала, что та вообще у нее осталась,а это было пасхальное воскресенье, и магазины не работали. Поэтому всю оставшуюся часть дняи весь вечерона провела в полупьяном состоянии, злая как черт. Срывалась даже на Ингрид, несколько раз ее пнула. Ингрид провела ночь у меня в ногах, затаив обиду и тихонько дрожа, как с ней обычно бывает во время бури. Я надеялся, что после всего этого мама на следующий день проснется с пониманием: ее пристрастие к выпивке стало проблемой. Но этого не случилось. Ни капельки она не поняла. Наоборот, на следующий день мама выпила больше обычного, чтобы возместить недостаток. И лелеяла свой стеклянный идол, будто это был новорожденный Иисус.
И если для Ингрид в ту ночь попасть под горячую руку было внове, то для меня это дело привычное. Ложиться спать с синяками, покрасневшей щекой или звоном в ушах мне случалось по меньшей мере раз в неделю, а иногда и по два-три, в зависимости от количества выпитого и того, показывался ли я маме на глаза, пока она была в сознании.
Бьет меня мама всегда по ночам. А иногда, очень поздно, она встает с кресла, когда я уже давно сплю, и извиняется единственным способом, который допустим для ее пьяной гордости: подогревает черничные 'Поп-тартс', мои любимые. Я просыпаюсь, чтобы пойти школу, и вижу парочку печений, поджаренных и несколько часов как остывших, аккуратно уложенных на бумажную тарелку в центре стола. Единственное блюдо, что она вообще 'готовит'. Признаюсь, иногда я назло разламываю их на куски и скармливаю Ингрид, которая лежит у мамы на коленях, пока та спит. А потом иду в школу голодный и обиженный.
Но я не люблю себя жалеть и устраивать, как выражается мама, 'праздники жалости'. На самом деле, я не плакал уже два года. Не уверен в том, как именно это меня характеризует. Я как-то читал книгу, где главный герой держал все глубоко в себе, а потом оно вырвалось наружу со страшным убийственным гневом. Но это не про меня. Я просто не плачу и все. Уже даже по папе. Конечно, на меня иногда накатывает грусть, но я ей не поддаюсь. Думаю о хороших временах.
Я одеваюсь и чищу зубы. Отражение в зеркале напоминает мне, что я только вчера подстригся. Невероятно прямая челка так и бросается в глаза. Ей предстоит пробыть в таком неловком виде еще по крайней мере две недели. Это как носить новенькие белые кроссовки: все видят, что они новые, и так и пялятся на них, когда ты проходишь мимо.
Друг дяди Фрэнка, Рон, держит парикмахерскую для мужчин и всегда меня стрижет. И делает это бесплатно. Мне кажется, ему меня жалко, не столько потому, что умер папа, а потому, что у меня осталась мама. Она ему не нравится. Они ссорятся из-за стопки журналов с женщинами, которые Рон держит под прилавком рядом со стульями. Мама говорит, они не должны лежать в месте, где их могут увидеть дети. Но я никогда их не вижу. Они всегда лежат передней стороной обложки вниз, а сверху только реклама сигарет. Хотя, как по мне, смотреть на заманчивые картинки, которые призывают покупать табак, хуже, чем пялиться минут десять на пару сисек.
Я делаю все, что могу, чтобы растрепать челку и придать ей более естественный вид. Без особого успеха. Затем беру из комнаты ранец и запихиваю в него книгу, которую сейчас читаю,'Ялегенда'. Она классная. И намного лучше, чем другие книги про вампиров, которые я читал. Иногда мне хотелось бы жить в мире, где я сам по себе, как главный герой, Роберт Невилл. В этом есть определенная романтика. А если не считать людей, которых я вижу вне дома, моя жизнь внутри него, наверное, не так уж отличается от одинокого существования Невилла. Несмотря на то, что мама постоянно обрушивает на меня шквал ругани, я один в этих стенах. У себя дома япоследний человек на Земле.
Спускаясь по лестнице, я слышу тихий шлепок, когда Ингрид спрыгивает с кровати, а потом следует за мной, осторожно переступая лапами по ступенькам. Я останавливаюсь на полпути, и она тоже замирает: не хочет проходить вперед. Я еще не достигаю конца лестницы, как до меня доносится запах. Ингрид наделала дел где-то в доме. Я не знаю, вырвало ли ее, или она наложила кучу, или и то и другое. Но, судя по тому, насколько запах сильный, этого там много. Я смотрю на Ингрид. Хвост у нее опущен, будто приклеился к заду, уши испуганно прижаты. Она не забыла тот день, когда мама ее пинала.
Не считая света от телевизора и тонких солнечных лучей, проникающих сквозь шторы, гостиная погружена в темноту. Мама каждую ночь перед тем, как идти спать, проверяет, чтобы жалюзи были опущены, шторы плотно сдвинуты, а телефон отключен. Сама она редко встает до полудня. А когда я выхожу в школу, она обычно спит беспробудным сном после ночной попойки, сидя ровно у себя в кресле, несмотря на скользкую пленку, и храпя с отвисшей челюстью.
Я подхожу к раздвижной стеклянной двери и выпускаю Ингрид. Меня обдает жаром. Еще нет и семи утра, а старый ржавый градусник на стене гаража показывает 76 градусов. Воздух плотный, влажный и неприветливый. Я прожил в Луизиане всю жизнь, но здесь бывают такие дни, к которым никак не удается привыкнуть. Сегодня, уже понятно, будет один из таких.
Ингрид выбегает на заросшую высокой травой лужайку в нашем крошечном дворике, и я закрываю дверь. Я надеюсь найти источник запаха и убрать все до того, как уйду в школу, чтобы мама ничего не прознала. Смотрю у дверикогда Ингрид не может терпеть, она ходит туда. Ничего. Захожу в кухню, запах вроде бы слабеет. Возвращаюсь к лестнице и иду в гостиную. Это похоже на игру в 'Холодногорячо', только здесь я носом ищу малоприятный приз.
У входа в гостиную я замираю. Игра окончена. Мама молча сидит в кресле с разинутым ртом. По подбородку тянется что-то напоминающее засохшую овсяную реку, а на груди, на фланелевой ткани, собралась целая лужица. Веки широко распахнуты, в сухих глазах видно тусклое отражение кадров из старого вестерна. Я понимаю, что она умерла. Не только по открытым глазам и разинутому рту, но и по застывшему перепуганному взгляду, будто она наблюдала за подступающей смертью. Свет телевизора только усиливает синий оттенок ее лица. Я не обращаю внимания на беспорядочные звуки стрельбы, что доносятся из стоящего перед ней ящика, а только задумываюсь, почему это не случилось раньше.
Я поражаюсь тому, сколько вредных привычек может вынести человеческое тело. И хотя в свои двенадцать я не имею медицинского образования, я знаю: бутылка алкоголя и две пачки сигарет в день никому не помогут достичь долголетия. Ее тело годами боролось за жизнь, боролось вопреки головным болям и тошноте, вопреки кашлю и упадку сил, недоеданию и недосыпу. И проиграло. Хотя и нельзя сказать, что сдалось. Оно продолжало жить, даже когда все обстоятельства были против него.
Ингрид скребется в дверь у меня за спиной. Значит, она не боялась, по крайней мере не того, что мама опять ее ударит. Собака знает, что мамы больше нет, что она не будет за ней ухаживать, не покормит яичницей и не поделится попкорном. Я медленно возвращаюсь к двери и впускаю Ингрид. Она бежит в кухню, где ее ждет свежая еда и вода. Об этом мама всегда заботилась. Не будь я осторожен, то со временем стал бы завидовать тому вниманию, что получает собака. Это было бы очень легко. Но я не завидую. Ингрид не виновата, что со мной происходили все эти вещи.
Я подхожу к двери и выглядываю наружу. Высокая трава слегка колышется: по ней бежит легкий ветерок. Если верить Старому Ржавику, температура уже поднялась. С тревогой задумавшись, насколько жарко будет днем, я мгновенно отвлекаюсь от ужасного осознания того, что остался совершенно один: я хотел этого раньше, но не теперь. Только не так.
Это же неправильно, что я не бросился сразу к телефону и не стал набирать 911? Я даже не проверил ее пульс, как делают в кино, и не стал взывать к Богу от страха и злости. Вместо этого я впустил собаку и посмотрел во двор, думая о том, что нашу маленькую лужайку пора бы подстричь.
Разве я плохой сын?
Я забываю, что телефон с ночи отключен, и набираю 911. Подношу трубку к уху, стою, загипнотизированный колышущейся травой, целую минуту, прежде чем понимаю, что в трубке нет ни гудков, ни вообще каких-либо звуков. Я наклоняюсь и подключаю провод к разъему над полом. Задумываюсь над тем, в каком порядке будут разворачиваться события, если я позвоню.
Они пришлют скорую? Или один из тех черных фургонов, на которых яркими буквами написано: 'Коронер'? Соседи, наверное, соберутся снаружи и будут стараться заглянуть внутрь каждый раз, как кто-нибудь из медиков откроет дверь. Дядя Фрэнк умер меньше чем через год после папы, а тетя Санни переехала в Калифорнию следовать своим мечтам. Остался только я. Когда они заберут мамино тело и поймут, что я остался совсем один... Что они со мной тогда сделают?
Отправят в детдом, как мальчика с Колледж-стрит, туда, где везде кривые, побитые ставни на окнах. Где дети, у которых нет родителей, сидят в темных комнатах и смотрят на мир из этих окон. Где у них только матрацы на полу и тарелки с недоеденными бутербродами с маслом, где они плачут до тех пор, пока не уснут. По крайней мере, я так себе это представляю.