Я тобой горжусь. Думаю, ты займешь первое место.
Я не понимаю: она просто хочет сделать мне приятно или в самом деле считает, что я выиграю?
Было бы здорово. Но, если честно, я буду рад, даже если просто получу призовую ленточку.
Едва звучит последнее слово, мне становится стыдно, что я это сказал.
А ты хочешь прийти? На конкурс?
Я бы с удовольствием, Дэнни, но мне нужно ехать дальше. Я обещала родне, что буду на следующей неделе. Они думают, я поеду на автобусе и папа тоже.
А почему ты не на автобусе?
Так неинтересно. Для меня путешествиенечто большее, чем просто переезд из одного штата в другой.
А ты не боишься людей вроде того парня?
Не-а. Я умею с такими справляться.
Я задумываюсь о том, сколько жизненного опыта получила Сэм, сколько мерзких вещей она повидала. Я за нее глубоко тревожусь, беспокоюсь, что она, может быть, слишком хороша для этого мира, что он съест ее заживо. Помогает незнакомцам, которые встречаются ей на пути, доверяет тем, кому доверять нельзя. Она кажется совершенно открытой. Что внутри, то и снаружи. И хотя миру нужно больше людей вроде Сэм, лучше бы им не быть привлекательными и наивными девочками-подростками, которые и вполовину не подготовлены к жизни настолько, насколько им кажется.
Я показываю Сэм пруд в другой части парка. Мы несколько раз обходим его вокруг, разговариваем про школу, планы на будущее, наши цели. Сэм рассказывает про Джорджию, про то, как она около двух лет работала в кафе. Она рассказывает о людях, которые ей там встречались, вроде парня, что заказывал черный кофе, бросал туда мед и изюм, а потом поливал всем этим вафли. Она говорит, на чай он оставлял ей десять баксов и печенье с предсказанием. Каждое утро. А еще была мать-одиночка с четырьмя детьми, которая регулярно заходила, чтобы заказать только тосты с водой, но Сэм всегда приносила им еще яйца, картофельные оладьи и бекон, но никогда не говорила матери, что на самом деле тосты полагалось подавать без всего остального. Сэм говорит, что не хотела смутить женщину, не хотела, чтобы та чувствовала, будто мало дает своим детям.
Я вижу, что Сэм искренне любит людей и пытается им помогать. Даже от тех, кто ее обидел, она просто удаляетсяне ищет, как отомстить, не желает зла, а просто уходит и все. Она называет таких людей 'токсичными'. И в этом есть своя логика.
В итоге мы сидим под раскидистой плакучей ивойсамой большой из всех, что я когда-либо видел,уже стемнело и под кваканье лягушек вышла луна, а на зеркальной поверхности воды отражается небо. Некоторые, наверное, назвали бы это романтичным.
Сэм заговаривает о том, как иронично, что у нас с собой есть постельные принадлежности: у меня подушка, у нее спальный мешок, и что мы сидим под луной и сама природа укрывает нас и дает место, где можно улечься. Мы делим между собой мою подушку и ее спальник, беремся за руки. Сэм говорит о судьбе и тому подобном, но я почти все пропускаю мимо ушей. В ее словах есть глубокий смыслэто потрясно,и, хотя я почти ничего не понимаю, я чувствую красоту. Будто это стихи.
Будь я постарше, мы бы, наверное, целовались под луной, но нам хватает того, что мы просто лежим и разговариваемдвое ребят, которые оказались на разных этапах своей жизни и вглядываются сквозь гнетущий туман настоящего в будущее, что лучится яркими надеждами. В этот момент у нас есть именно то, чего мы хотим.
Наступает ночь, уже, должно быть, поздно, потому что мне хочется спать. А потом Сэм сжимает мою руку и говорит:
Споки, Дэнни. Сладких снов.
Я тоже желаю ей спокойной ночи и сладких снов, а потом у меня выступают слезы. Но она об этом не догадывается. Я отворачиваюсь от нее и задерживаю дыхание, чуть не давлюсь; я знаю, что если не буду этого делать, то совсем разрыдаюсь. Я чувствую, как слезы стекают по моим щекам на подушку, и сдерживаться становится тяжелее, ведь я боюсь, что она заметит, потому что лежит очень близко. И я понимаю, что Сэм замечает, потому что она поворачивается ко мне, обнимает рукой и прижимает к себе. И все не произнося ни слова. Как будто понимает. Я хочу рассказать ей, что у меня умерла мама, а я ничего не сделал, но я не могу говорить, не срываясь на рыдания. Поэтому просто закрываю рот и позволяю Сэм обнимать меня, поглаживая мои волосы и шепча, что все будет хорошо. Так я и засыпаюутешаемый ее объятиями и звучанием ее невинного, ангельского голоса.
Воскресенье
07:10
Я просыпаюсь, а Сэм еще спитмы лежим друг к другу спиной. Я осторожно сажусь и немного наблюдаю за тем, как она спит. Когда я в первый раз увидел ее возле 'Грека', она показалась мне красивой, но теперь, после того как я немного ее узнал, личность Сэм дополнила ее образ лучше любого макияжа, украшений или прически. Я сижу, благодарный за то, что встретил ее, но знаю, что сегодня она уедет, а я останусь здесьи все. Но как и в случае с папой, я стараюсь сосредоточиться на хороших воспоминаниях и быть благодарным, а не оплакивать потерю. Это передалось мне от тети Санни. И оно работает.
Наконец Сэм просыпается и, увидев меня, расплывается в улыбке. Ее влажные глаза сверкают на утреннем солнце.
Доброе утро,произносит она, потягиваясь.
Доброе утро. Как спала?
Как младенец.
И я.
Так что, где тут можно позавтракать?
Я говорю ей, что в 'Самбо' подают отличные завтраки, но что сам я не голоден. Это неправда. Ведь я знаю: денег у нее немного и, хотя ей самой они нужны больше, чем мне, она потратит половину, чтобы накормить меня как следует.
Я помогаю Сэм сложить спальник, после чего мы собираем вещи и отправляемся в 'Самбо'. Там стоит застарелый запах сигарет и картофельных оладий, половина мест уже занята. Большинство людей зашли по дороге в церковь, а некоторые просто завсегдатаи, которые могут целый день потягивать кофе, время от времени съедая по кусочку пирога, а может, и корзиночку картошки фри.
Я сомневаюсь, что Сэм верит, будто я не голоден, потому что она несколько раз спрашивает меня, точно ли я ничего не хочу, а потом, когда приносят еду, пытается заставить меня немного откусить от ее порции. Черничные блинчики. Наконец я говорю ей, что, даже если я голоден, у меня дома есть еда, а ей нужны все деньги, которые у нее остались.
Покажи-ка мне книгу, что я тебе дала,говорит Сэм.
Я достаю книгу из ранца и отдаю ей. Она вытаскивает из своего рюкзака красный фломастер, открывает книгу и начинает писать в ней, а потом возвращает мне и говорит, чтобы я заглянул в нее потом.
Думаю, тебе надо поехать на автобусе,говорю я ей.
Почему это?
Я минуту мешкаю, пытаясь придумать, как лучше объяснить.
Потому что мне кажется, что ты слишком добрая, и я очень не хочу, чтобы кто-нибудь этим воспользовался.
Это мило, Дэнни, но со мной все будет хорошо.
Но ты этого не знаешь. Мне кажется, ты слишком легко доверяешь людям. А они могут быть очень плохими.
Дэнни, я это знаю, и я повидала больше, чем, наверное, кажется. Но нельзя прожить так всю жизнь, опасаясь всего подряд. Я не могу допустить, чтобы вероятность чего-то плохого ограничивала мою свободу. И никому не следует такого допускать.
Я не могу с ней спорить. Я завидую ее мировоззрению и хочу смотреть на жизнь так же, не сосредоточиваясь на плохом и живя по собственным правилам вопреки тому, что может происходить вокруг.
Сэм протягивает руку через стол и накрывает мою ладонь своей.
Ты понимаешь, о чем я говорю, Дэнни? Ты не можешь прожить всю жизнь в страхе. Я знаю, ты это понимаешь, потому что сам прожил целый год, жалея о своем решении, которое принял, поддавшись страху. Но оно тебя кое-чему научило. И вот посмотри на себя. Ты борешься со страхом. И побеждаешь! Главное, чтобы это было не в последний раз. Пусть это станет частью тебя, повторяй это каждый день, чем бы ты ни занимался.
Слыша, что мою жизнь преподносят вот так, я сижу ошеломленный, смотря на все будто со стороны, и раздумываю над каждым словом, что говорит Сэм, словно мне открылись величайшие тайны Вселенной и необходимо все их в себя впитать.
Я ожидаю, что она отпустит мою руку, когда договорит, но вместо этого Сэм просовывает вторую ладонь под мою и нежно сжимает.
Дэнни, спасибо тебе за твое гостеприимство и за то, что составил мне компанию сегодня ночью. Я очень рада, что мы встретились, и в среду, когда у тебя будет конкурс, я буду мысленно тебя поддерживать.
Мне кажется неправильным, что она меня благодарит. Я ведь ничего особенного для нее не сделал, не считая того, что поделился половиной подушки. Я трясу головой в знак протеста и говорю, что ей не за что меня благодарить. Тогда она улыбается и замечает, что ей пора. Я почти злюсь, когда слышу это, не на нее, а на жизнь вообще, наверное.
Благодарность.
Я хочу заплатить за ее завтрак, подвезти на велике, придержать перед ней каждую дверь отсюда до самой Вентуры, но ничего не могу поделать. Я чувствую себя беспомощным. Сэм кладет три доллара на стол и встает. Я вскакиваю с места и обнимаю ее. Мы обнимаемся, наверное, целую минуту, а то и две. Я не плачу: стискиваю зубы, раздуваю ноздри и дышу тяжелее, чем следовало бы, но не плачу. Я благодарен.
Удачи, Дэнни.
И тебеЯ хочу добавить что-то еще, но понимаю, что сказать нечего. Я задерживаю ее. Она идет к прилавку и платит за еду. Потом, улыбаясь, машет мне рукой и выходит из кафе.
11:30
Я сижу в 'Самбо' еще два часа, заказываю чашку кофепотому что это единственное, что я могу себе позволить за доллар и двадцать пять центов,и слежу за тем, как приходят и уходят люди. За соседним столиком сидят мужчина и женщина, и я слышу, как они обсуждают детские имена. Они ждут ребенка. Она хочет девочку, он хочет мальчика. Но когда дело дойдет до рождения, для нее это не будет иметь большой разницы. Она просто хочет стать матерью. Они доедают завтрак и уходят. Потом появляется компания пожилых женщин. Они обсуждают церковную службу, на которой только что были, и как им нравилось все, что делал старый пастор, и что нового слишком заботят мирские проблемы и теперь им едва хочется ходить в эту церковь: может быть, их новой обителью станет та, что на Олив-стрит, тем более в той церкви есть программа помощи бездомным, тогда как эта собирает деньги только на то, чтобы отправлять молодежь на рок-концерты, фестивали и в лагеря.
Вообще я кофе не пью, поэтому сейчас кофеин на меня быстро действует. Мне становится тяжелее усидеть на месте, хочется уйти, но идти домой я боюсь, поэтому заказываю еще одну чашку, хоть и знаю, что не стану пить. Вместо этого я начинаю понемногу потягивать кофе, пока вдруг не осознаю, что чашка опустела и я больше не могу усидеть, а затем выхожу, решив, что кофене мое.
Сначала я иду к Картеру, но потом, уже неподалеку от его улицы, вспоминаю, что его семья по воскресеньям после церкви перекусывает где-то вне дома, поэтому направляюсь к грунтовым дорожкам, что тянутся за школой. Я не знаю: это из-за кофеина или я сам делаю все, лишь бы не возвращаться домой, но я провожу день на дорожках, топча землю, вырывая сорняки и охотясь за непрочно торчащими на пути камнями. Потом я направляюсь к большому скоплению деревьев, вырываю там траву и объявляю это место новой точкой сбора, куда мы будем приходить с Картером. Оно в тени, уединенное, а теперь еще и уютное и привлекательное. Я снимаю веревку, которую отыскал на дереве, делаю крест из длинных тростин и вывешиваю его в нашем новом форте, словно флаг, объявляющий это место собственностью Картера Скофилда и Дэнни Ньюмана. Про крест я узнал в воскресной школе, когда меня туда водил папа. Думаю, он смотрится здесь вполне уместно, тем более что сегодня воскресенье, к тому же из куска веревки и палок сделать можно не так уж много.
Когда эффекты от кофеина полностью проходят, я сажусь в свой новый форт и размышляю. Я сижу и думаю гораздо дольше, чем, как мне казалось, я вообще мог бы размышлять. И здесь я понимаю, что все, чем я занимался весь день, было пустой тратой времени. В среду мне здесь уже не бывать. И крест с этой поляной будет не более чем дружеским посланием для Картера и напоминанием о том времени, что мы провели вместе.
16:30
Вместо того, чтобы срезать через поле, я решаю не идти привычным путем и возвращаюсь домой длинной дорогой. Прохожу мимо парикмахерской Ронаставни плотно сдвинуты и висит табличка: 'Закрыто. Увидимся завтра'. Отсюда я вижу 32-ю улицу, и мне становится дурно при мысли об Обществе защиты животных и Ингрид, которой предстоит сидеть в клетке до завтра. Проходя мимо 'Самбо', я вижу там только двух человек. Заглядываю в кабинку, где утром мы сидели с Сэм. Там никого нет.
Всю дорогу домой я ощущаю, что у меня в животе пусто; меня трясет от голода. Подходя к своей улице, я отчасти ожидаю увидеть бригаду полицейских, коронеров и соцработников: все оцеплено как место преступления, мать лежит на каталке, руки у нее все еще торчат спереди и образуют навес под белоснежной простыней. Я подхожу к своей улице и сворачиваю за угол. Там ничего такого нет. Мистер Артуэлл моет машину, а мое крыльцо торчит из ряда домов, будто крошащаяся пасть, которая поджидает добычу. Меня.
Когда я прохожу мимо дома мистера Артуэлла, он меня не замечает. И хорошо. Я боюсь, что он спросит про Ингрид. Он проводит на улице столько времени, что наверняка заметит: меня не было дома с тех пор, как я ушел с ней, а вернулся я один. Я копошусь с ключами, пытаясь отпереть дверь, когда мистер Артуэлл меня замечает. Он зовет меня по имени, но я делаю вид, будто не слышу, и влетаю в дом, захлопнув за собой дверь. Пожалуй, мне не нужно рассказывать, каким стал воздух в доме после того, как мама протушилась в нем двое суток. Я справляюсь с рвотным позывом, бегу к раздвижной двери и выскакиваю наружу. Останавливаюсь на заднем крыльце и заглядываю внутрь. Все выглядит нереальным: 'Поп-тартс' на столе, кучка, которую на полу оставила Ингрид, мама, будто призрак под простыней, перед телевизором. Каждая из этих картинчасть одной ужасающей истории.
Слева от меня, между моим домом и соседним, вырастает тень. Я замираю на месте, зная, что это мистер Артуэлл. Я слышу, как он шаркает и напевает себе под нос. Он всегда напевает, целыми днями, темы из старых сериалов: 'Шоу Мэри Тайлер Мур', 'Флинстоунов', 'МЭШ'. Но сейчас его пение кажется мне криком банши, призывающим в мир непроглядной тьмы. Я стою, прижавшись к стеклянной двери, мои глаза плотно закрыты, будто я страус, который спрятал голову в песок. Пение приближается.
Я выглядываю одним глазком, совсем чуть-чуть. Мистер Артуэлл выключил кран и теперь стоит возле своего дома, сматывая садовый шланг. Я хватаюсь за ручку двери и сдвигаю ее вбок. Медленно. Если толкать ее слишком резко, она скрипит так громко, что может заглушить пение любых сериальных мотивов. Я толкаю медленно, и она открывается на несколько дюймов. Я чувствую запах мамы и начинаю беспокоиться, что рано или поздно мистер Артуэлл тоже его почувствует. Со скрипом или безмне нужно забраться внутрь. Я больше не могу стоять на пороге, пока вонь разложения маминого трупа выходит наружу, прямо к моему любопытному соседу. Я сдвигаю дверь рывком и вбегаю внутрь, а потом закрываю ее, вместе с тяжелой занавеской, погружая дом в еще большую темноту.
В панике я наступаю на все, что оставила на полу Ингрид. Но это меня не волнует. Вонь в доме стоит хуже некуда. Я снимаю ботинки. Хочу выбросить их прочь, но представляю мистера Артуэлла, который, напевая музыкальную тему из 'Троеэто компания', прижимается лицом к стеклу и хочет спросить, что случилось с Ингрид и откуда взялась эта вонь.
Постучись в нашу дверь. Мы тебя ждали.
Вместо этого я запираю дверь, оставляю туфли на полу и иду к холодильнику взять молока. Но как только берусь за ручку, понимаю: он не работает. Открываю его, и меня сносит волной запаха испортившихся яиц, молока и мяса. Я закрываю дверцу и иду в кладовку, где стоит электрощиток. Там выбило пробки. Я понимаю, что это, должно быть, случилось, когда я напортачил с кондиционером в пятницу. Я включаю электричество, и холодильник оживает. На меня накатывает жажда, и мне срочно нужно что-нибудь выпить. Я знаю, что в холодильнике есть кола, но открывать его снова я не собираюсь. Не сейчас. Я быстро наливаю стакан воды, хватаю из буфета упаковку крекеров и поднимаюсь наверх.
Стены моей комнаты едва спасают от запаха, и то лишь если закрыть дверь и открыть окно. У меня пропадает аппетит, и я кладу крекеры на комод. Я убираю с кровати учебники и усаживаюсь на нее, прислонившись к спинке. Открываю папку, где у меня собраны все слова, которые были на конкурсах за последние два годы. Теперь они стали для меня слишком легкими, поэтому я просто их просматриваю, ненадолго задерживаясь на тех, которые раньше вызывали у меня трудности.