Мысль о том, что такое слово легко могло попасться мне, обескураживает, и я подхожу к микрофону неуверенный в себе. Готовый к поражению. Зрители, которых мне удается разглядеть за ярким светом прожектора, не улыбаются. Каждый напряжен, чуть не хмурится, будто им неудобно смотреть на происходящее. Я вижу Картера. Он что-то жуетнаверное, карандаш. Не улыбается, не кривляется, только напряженно жует, потом сплевывает.
Декомпозиция.
У меня едва не подгибаются колени, когда я это слышу. Мне кажется, это какая-то жестокая шутка, будто судья надо мной насмехается. Я, должно быть, выгляжу так, будто мне нужна дополнительная помощь, потому что он повторяет слово, теперь громче:
Декомпозиция.
А потом произносит предложение:
Гниющий фрукт находился в состоянии декомпозиции.
Это похоже на заговор, и все зрители будто знают, что моя мать гниет дома, пока я стою здесь на сцене, пытаясь выиграть что-то на память о временах, проведенных в Магуайрской школе. Я чувствую, как меня бросает в жар. Наверное, так бывает, когда кто-то краснеет или когда случается прилив крови, на который жалуются Хелен и Джерри за картами, обмахивая журналами свои покрасневшие лица.
В зале гробовая тишина. Пусть я вижу не всех, но ощущаю присутствие каждого. У меня стучит в висках, пересыхает в горле. Последние шесть дней сказываются на мне сильнее, чем я мог вообразить, и у меня на глазах наворачиваются слезы, готовые вот-вот скатиться по щекам.
Мама,говорю я прямо в микрофон, и мой голос усиливается, достигая каждого уха в зале, звуча гораздо громче, чем нужно. У меня дрожит подбородок, сдерживать слезы я больше не могу, перед глазами плывет. Я слышу, как кто-то фыркает, хихикает, перешептывается. Взгляд на вещи полностью меняется, и я чувствую, что победа была бы незаслуженной. И прежде чем проиграть у всех на глазах, я решаю положить всему конец.
Де Декомпозиция. Д-Е-К-О-М-ПИ-З-И-Ц-И-Я.
Слышится всеобщий вздох, и судья говорит, что ему жаль, но ответ неверный. Я ухожу за кулисы, миссис Пенни следует за мной. Догнав меня, она кладет руку мне на плечо и спрашивает, все ли у меня хорошо. Я говорю, что да. Она успокаивает меня: ничего страшного, если я не знаю, как пишется слово, я победитель уже потому, что занял второе место, и, если бы даже не занял, все равно был бы победителем просто потому, что попытался. Она говорит, что гордится мной. Я благодарю ее в ответ: пусть она думает, что это все только из-за того, что я неправильно произнес слово.
Вот, милый. Ты заслужил.Она вручает мне красную ленточку с дощечки с призами.Поздравляю, Дэнни. А теперь иди домой и расскажи всем, какой ты молодец.
Я беру ленточку и провожу по ней большим пальцем. Она жесткая и шероховатая. Золотистая надпись: '2-е место'сияет даже в темноте. Куда бы я ни отправился, я повешу ее на стену.
Я слышу, как судья объявляет Трейси Шепард победителем и зал взрывается аплодисментами. Я спускаюсь со сцены через боковой выход и незаметно прохожу в дальний конец помещения. Картер видит меня и встречает у двустворчатой двери.
Эй, Дэнни. Ты в порядке?
Я ничего ему не объясняю. И вообще избегаю ответа. Скоро он и так все узнает.
Спасибо, Картер.
За что?
Просто за дружбу. Ты хороший друг.
Я протягиваю ему руку. Он странно на меня смотрит, будто не понимает ничего из того, что происходит последние пять минут. Мы пожимаем руки, и я похлопываю его по спине, а потом выхожу из зала.
Я не иду длинным путем. Хочу поскорее со всем закончить. Я устал, голоден, хочу кричать, вопитьвыплеснуть всю злость, все огорчение и печаль. Я понимаю, что держать все это в себе можно лишь до определенного времени, а потом оно вырвется наружу, еще и в неподходящий момент.
Я киваю мистеру Артуэллуон поднимает свое пиво и выдыхает облачко дыма, которое окутывает его лицо, а потом уносится ветром. Я отпираю дверь и, задержав дыхание, вхожу в дом. В этот раз я оставляю дверь открытой. Стою и смотрю на маму: странный шар под полиэтиленом сидит на полу, будто как попало завернутая скульптура, ждущая, когда с нее снимут покрывало. Повсюду суетятся мухи: копошатся под пленкой, летают по комнате, как безумные, словно не могут решить, садиться им или нет.
Я прохожу мимо мамы в столовую и открываю раздвижную дверь. В дом врывается сильный порыв ветра, словно желая продуть, очистить его. Я наклоняюсь, подключаю телефон к разъему на стене и набираю 911. Слышу три гудка, после чего женщина на другом конце берет трубку и спрашивает, что у меня случилось. Я говорю ей, что у меня умерла мама, и называю свой адрес. Женщина начинает дальше задавать вопросы, и я вешаю трубку.
Я беру школьный ранец к себе в комнату и складываю в него несколько любимых футболок, запасную пару джинсов, календарь и 'Храм золота', который дала мне Сэм. Затем оглядываю комнату и понимаю, что у меня не так уж много хороших воспоминаний о ней. Это была не столько комната, сколько жалкая гробница для растущего мальчика. Больше всего я буду скучать по дому Картера, грунтовым дорожкам и, уж конечно, Кемпер-парку и 'Самбо': эти два дня с Сэм я не забуду никогда.
Я спускаюсь вниз и еще раз смотрю на маму. Подумываю снять полиэтилен, но зачем? Как бы плохо ни выглядела эта пленка, с таким-то запахом, даже после всех моих неуклюжих стараний его скрыть, если ее развернуть, менее ужасным зрелище не станет. И суть будет все та же: я всю свою жизнь жил, притворяясь, будто у меня есть мать.
Я слышу сирены вдали. Кладу ленту в ранец и застегиваю молнию. Я готов.
Выхожу на крыльцо, сажусь на ступеньки и жду. Сирены становятся громче, их как минимум две. Не проходит минуты, как перед домом паркуются скорая и полиция. Ко мне подходят полицейский и два врача скорой. Полицейский начинает говорить, что в участок поступил звонок с сообщением о смерти, но вдруг чует запах, заглядывает в дверной проем и видит кишащий мухами пленочный шар.
Полицейский подносит руку к пистолету, будто это происходит в кино, и спрашивает:
Что под пленкой, парень?
Я говорю ему, что там моя мама и она мертва уже некоторое время. Я говорю, что сам завернул ее, и объясняю почему. Пока я говорю, подъезжает еще одна полицейская машина. Первый полицейский заходит в дом, его рука так и хочет схватиться за пистолет. Врачи идут следом. На руках у них белые перчатки, у одного с собой чемоданчик. Когда они проходят мимо меня, я чувствую запах латекса.
Я не смотрю на них, но слышу, как они сзади разворачивают плотную пленку, а мухи жужжат, как сумасшедшие. Слышу, как врачей чуть не тошнит, а потом полицейский спрашивает:
Это ты ее завернул?Будто не может в это поверить.
Потом он передает что-то по рациия не все разбираю,что-то вроде сообщения, что обнаружено тело, женщина, и нужен фургон. Второй полицейский к этому времени тоже заходит в дом: кажется, и его начинает тошнить. Потом все четверо выходят и закрывают дверь. Врачи направляются к машине скорой и околачиваются возле нее, будто чего-то ждут, а полицейские спускаются с крыльца и останавливаются на тротуаре. Один достает небольшой блокнот и начинает задавать мне вопросы.
Он спрашивает, что случилось с мамой и где был я, нашел ли я ее только сегодня, где мой папа, потом еще раз спрашивает про полиэтилен и почему я ее завернул. Я рассказываю ему, что случилось шесть дней назад и почему я не звонил. Полицейские переглядываются, будто это одна из тех невероятных историй, которые можно рассказать в участке, а потом один из них возвращается к своим записям. Я не говорю им ни о плохом обращении, ни о пьянстве, ни о том, что мама хотела, чтобы меня у нее не было. Я не упоминаю ни об Ингрид, ни о том, как провалил конкурс, потому что у меня сдали нервы, ни о греке, который выставил цену в два доллара за колу, когда все вокруг умирают от жары.
Вокруг постепенно начинают собираться любопытствующие: одни показывают пальцами и выражают догадки, другие смотрят молча. Я вижу: полицейские не знают, что делать и как себя со мной вестикак с преступником или как с несчастным ребенком, оставшимся без родителей. Наконец один из них говорит, что мне нужно пройти с ним, и берет меня за предплечье, не жестко и не грубо, но достаточно твердо, чтобы дать понять: кроме как с ним, я никуда пойти не могу.
Когда полицейский подводит меня к своей патрульной машине, мистер Артуэлл улыбается мне со своего мятно-зеленого кресла. Мягкой, понимающей, оптимистичной улыбкой. Будто он знает, что, несмотря на мою ситуацию, жизнь еще только начинается. Мистер Артуэлл кричит, продолжая улыбаться: 'Ты сможешь, Дэнни! Ты сможешь!' Это мантра, которую я буду повторять в последующие годы. А потом поднимает пиво и делает долгий глоток.
Полицейский открывает заднюю дверцу, берет мой ранец, ждет, пока я сяду, и захлопывает ее. Автомобиль уже заведен, и когда я чувствую запах горячего винила, то понимаю, что не сидел в машине уже минимум год, а то и два. У мамы машины не было, а все, что нам было нужно, находилось поблизости.
Полицейский бросает мой ранец внутрь через открытое окно со стороны пассажирского сиденья, просовывает руку в машину и включает кондиционер, а потом отходит к скорой, где другой полицейский совещается с врачами.
Растущая толпа пялится на меня, когда я сижу в той же клетке, что и убийцы с насильниками; в основном люди смотрят с печалью и сочувствуем, некоторые с равнодушием, только высказывают предположения, виновен ли я в чем-то или нет и почему я тут сижу, если невиновен. Я как кровожадный зверь на выставке.
Держитесь подальше, ребята. Не дразните зверя. Не подходите к стеклу. И пожалуйста, не кормите его, особенно черничными 'Поп-тартс'. Не то он увидит, что вы умерли, и завернет в полиэтилен, пока в вас будут копошиться личинки.
Боковым зрением я вижу, как по ступенькам крыльца поднимается несколько полицейских. Загорелая женщина на каблуках и в гигантских солнцезащитных очках, окруженных густыми кучерявыми волосами, выбегает наружу. Она что-то кричит и поднимает суматоху. Но из-за шума кондиционера и двигателя я не разбираю что. Полицейские подхватывают ее и усаживают на ступеньки. Все трое, толкаясь на скрипучих досках, стараются прикрывать себе рты и зажимать носы.
Полицейские держат женщину, а она кричит все громче и громче и, будто кошка, которую с головой окунули в воду, дико от них отбивается: вырывается у них из рук, пинает их по ногам.
А потом я слышутак же отчетливо, как гудок поезда возле моего дома:
Дэнни! ДЭННИ!
Это тетя Санни, калифорнийская мечтательница собственной персоной, безумно озирается по сторонам. Она замечает меня на заднем сиденье и бежит в мою сторону, в глазах у нее отражается душевная боль. Она тянет заднюю дверцу автомобиля на себя, но полицейский не позволяет ее открыть: он просит тетю Санни сохранять спокойствие, уверяет, что они все выяснят, при этом через слово называя ее 'мэм'. Тетя Санни кричит, сквернословит и требует открыть дверь и сиюминутно меня выпустить. Она стучит по кузову ладонями, и ее тяжелые металлические браслеты лязгают о машину. Потом крепко толкает полицейского локтем в живот, и тот отпускает дверь. Тетя Санни открывает ее и забирается на заднее сиденье ко мне, обнимает, треплет меня за щеки и приглаживает чрезмерно ровную челку, оглядывая меня сверху донизу, желая убедиться, что со мной все хорошо. И пытается убедить меня, что все в порядке.
Милый, я звонила целыми днями, и никто не отвечал, и ох, милый, как жалко твою маму. Я всегда знала, что так будет.
Мне теперь все кажется похожим на сон, и я пытаюсь спросить, как она оказалась здесь, но не могу произнести ни слова. Она видит, что я в смятении, и поясняет сама:
Я говорила твоей маме, что приеду летом на неделю или две, в апреле посылала открытку. Я знала, что, если позвоню, она забудет. Ох, милый мне так жаль.
Я утыкаюсь тете Санни в грудь и, если не считать нескольких слезинок, что выпали у меня за эти дни, выплескиваю все, что держал в себе последние два года. Сквозь рыдания я рассказываю ей обо всем. О том, каково было жить с мамой, о блокноте, полиэтилене, мухах, об Ингрид, о конкурсе. Обо всем.
Она слушает каждое мое слово и ни разу не морщится от омерзения, боль в ее глазах не утихает, и тетя Санни обнимает меня еще крепче, когда я говорю вещи, которые, как мне кажется, могут ее шокировать, заставить думать, что я плохой. А когда я заканчиваю, она плачет, просит прощения и говорит, что больше мне никогда не придется обо всем этом переживать.
За это время, по-видимому, коронер успевает прибыть и забрать маму, потому что когда я поднимаю глаза, то вижу, как от дома отъезжает большой черный фургон. На нем не написано 'Коронер', как я думал, но я точно знаю, что это он. Скорая тоже уезжает, полицейские перестают разговаривать и расходятся. Потом открывается задняя дверца и полицейский, которого толкнула тетя Санни, говорит ей, что она может идти, и советует никогда больше не препятствовать сотрудникам правоохранительных органов, добавляя, что при сложившихся обстоятельствах отпускает ее с предупреждением. А потом говорит, что я должен поехать с ним для дальнейшего опроса, чтобы 'все уладить'. Я точно не знаю, означает ли это, что меня посадят в камеру, или нет.
Тетя Санни злобно смотрит на полицейского и говорит, что ему должно быть стыдно, потому что он запер маленького мальчика, а потом добавляет, обращаясь ко мне, что будет ехать за нами и мы скоро увидимся.
Когда мы приезжаем в участок, полицейский отводит меня в комнату и велит ждать. Потом приходит другой полицейский и задает множество тех же вопросов, что задавал первый. Я все ему рассказываю. Даже говорю, что он, если хочет, может залезть в мой ранец и посмотреть на ленточку за второе место, будто это подтверждает мое алиби. Закончив, он поворачивается и открывает дверьтам стоит тетя Санни. Полицейский говорит, что я могу идти, но добавляет, обращаясь к тете Санни, что мне следует остаться в городе как минимум на неделю.
Она бросает на него сердитый взгляд, обнимает меня за плечи, выводит из участка и сажает в свою машину. Я спрашиваю ее, почему меня не отправляют в приют или к приемной семье.
Милый, пока я жива, ты и близко к этим гадюшникам не подойдешь.
Затем она спрашивает, где бы я хотел поесть. Я отвечаю, что в 'Самбо'.
Суббота
Остаток недели мы с тетей Санни проводим в гостинице. Она не заставляет меня ходить последние два дня в школу, но мне нужно увидеться с Картером. Сначала он ведет себя со мной странно, но потом говорит, что ему жаль и ему не по себе от того, что он не понимал, через какие трудности я был вынужден пройти. Картер добавляет, что, будь он другом получше, обязательно бы заметил и попытался помочь. Но я говорю, что он не прав. Он именно тот, кто был мне нужен, разве что ему следовало бы просто быть собой и перестать врать. Я вижу, что это задевает его чувства, но он благодарен мне за честность.
Тетя Санни постоянно повторяет, что я худой и мне надо больше есть, поэтому заказывает много еды в гостинице и мы как минимум раз в день ходим есть куда-нибудь еще.
В субботу вечером тете Санни звонят из участка. Я слышу в трубке голос полицейского. Он говорит ей, что после тщательного расследования, включавшего допрос потенциальных свидетелей, в полиции пришли к выводу: я никоим образом не виноват в трагедии и не буду привлечен к ответственности за несообщение о смерти мамы, но они настоятельно рекомендуют тете Санни обеспечить мне профессиональную помощь. Тетя Санни благодарит полицейского за звонок и говорит, что он идиот, раз советует подобное, и что мне просто нужна любовь. И вешает трубку.
Воскресенье
В воскресенье утром мы отправляемся в церковь. Перед началом проповеди тетя Санни замечает несколько человек, которые пялятся на меня, показывают пальцами и шепчутся между собой. Она их не трогает. Только произносит несколько слов, которые я раньше даже не слышал, и я не думаю, что они хорошие. Потом начинается служба.
Проповедь посвящена прощению и любви к своим врагам. После нее тетя Санни говорит, что когда-нибудь мне нужно будет простить маму, если я еще этого не сделал. И добавляет, что обида как яд и будет давить на меня всю жизнь, если я ее не отпущу.
Мы выходим обедать. Место в этот раз выбирает она. Еда там дорогая, и тетя Санни ловит меня на том, что я пытаюсь заказать самое дешевое блюдо в меню, и грозит, что если я не передумаю, то она закажет четыре порции и мне придется съесть их все. Пока мы ждем, когда принесут еду, тетя Санни говорит, что мы поедем с ней в Калифорнию. Она добавляет, что мне там очень понравится, там не так жарко и влажно, как в Новом Орлеане, хотя солнце и светит целыми днями. Тетя Санни рассказывает, что живет возле пляжа и мы будем ходить туда сколько угодно, я даже могу научиться кататься на серфе, если захочу.
Заработаешь себе приз за серфинг, малыш.
Когда мы доедаем, она говорит, что у нее есть для меня сюрприз. Мы уходим и направляемся в сторону маминого дома, а потом сворачиваем на 32-ю улицу и останавливаемся у Общества защиты животных Ривервью.