Внизу, по опустевшему залу кто-то шёл шаркающий звук проникал в помещение, пространство которого похитили киноустановка, раскладушка, стол и два стула. В шагах было не меньше мольбы, чем в глазах отца мальчика. Просили о разном: незваный гость хотел получить ответы, киномеханик никогда их не давать.
Теснота и духота обрели плотность и острые грани.
На меня смотри, сказал отец, не в зал.
Шаги приблизились и оборвались у порога проекционной. С едва слышимым стуком подалась на миллиметр-другой дверь, будто гость привалился к полотну от бессилия.
Мальчик взглянул на ручку. Та не двигалась. С другой стороны тяжело вздохнули нет, сымитировали вздох.
Папка, это к нам?
Да, Колька тихим, обескровленным голосом ответил киномеханик, к нам
* * *
Кинотеатр выпускал только мертвецов. Словно избавлял от экранного забвения, многократно повторённого, неизбежного. Раз в год в небольшой зал, на подмостки перед растрескавшимися дерматиновыми креслами, ступала нога почившего в ленте героя.
«Отыгравших», как в посёлке звали тех, кто прибыл с той стороны расцвеченного кинопроектором полотна, селили по хатам и квартирам, фильмы с их участием изымали из расписания, а пленку прятали в круглые короба, в холод иначе жди беды. Беды страшной и необъятной, несоизмеримой с той, что сулил визит мёртвого киногероя.
Кинотеатр в магаданском посёлке Ягодное появился в середине пятидесятых, на волне интенсивного строительства: гостиница, детский сад, дом культуры Назвали «Факел», посмотрели-полюбовались, да и окрестили самым красивым зданием Ягодного. О красоте и стройке писали в «Магаданской правде», да и в «Северной правде», кажется, была заметка.
Сам посёлок родился как база для дорожников и геологоразведчиков, исследующих колымский край. Место для застройки выбрали отменное: густо-лесистые долины ручьёв и подножия сопок, девственные тополя, берёзы и лиственницы, щедрое на бруснику, смородину, малину и голубику лето. Первозданная тайга.
Строить и жить в посёлке, как повелось, начали заключённые. Потом прибыли горняки, которых позвала партия или путёвка комсомола. Боролись с цингой, попивая горькую настойку из хвои стланика, возводили мост, прокладывали узкоколейку, разводили лошадей главные «механизмы» горных работ. Во время войны тоннами добывали колымское золото да принимали американских капиталистов, весьма заинтересованных в плодородности приисков.
А потом были новостройки, новостройки, новостройки и кинотеатр с красными буквами «Факел» над крышей. Сине-зелёные билетики, битком набитый по вечерам зал и «отыгравшие». Первый в 1961-м.
* * *
В проекционной Колька чувствовал себя как рыба в воде; «в некипячёной воде» любил уточнять отец, один из двух киномехаников «Факела». Мальчик знал о закулисье кинотеатра многое, казалось, всё. Как монтировать, проверять, регулировать и налаживать аппаратуру. Как следить за исправностью электрической сети, работать со звуком и цветом, быть главным не только в киноаппаратной, но и в зрительном зале. Что делать, если в кинопроекторе начинает плавиться плёнка и как услышать будущие неприятности.
Кольке нравилось в этом пыльном, душном, тесном, но безумно интересном мире, рождающем сонм других миров.
Отец часто говорил о кино, да что там, он говорил о нём всегда: в будке киномеханика, на кухне, на ходу. Даже в его сонном бормотании жили режиссёры, актёры и картины; шёпот был похож на шелест наматываемой на бобину киноплёнки.
Режиссёры-шестидесятники, им было проще, вольнее, объяснял отец, колдуя над «перемоточным столом». Кино пробудилось, стало доступней, и они ударились в идеализм. Параджанов, Абуладзе какие дебюты, какие мастера! А Тарковский, сынок, Тарковский! Они снимали и в семидесятых, но уже с некой тревогой, с трагизмом. Прошла «оттепель», прошла вместе с надеждами и мечтами. Шестидесятые это простая жизнь, это человек на войне, «Летят журавли», «Судьба человека» Семидесятые это суровая классика, это фильмы о юности, о столкновении миров детей и взрослых. Помнишь «Подранки»?
О сиротах?
О сиротах кивал отец, настоящая драма. Губенко знал, о чём снимает, у самого военное детство было, на своей шкуре ощутил. А «Айболит-66» Быкова? А «Приключения Буратино» Нечаева с музыкой Рыбникова? Тарковский в Венеции приз взял с «Ивановым детством»
«Солярис», говорил Колька. Он любил эту картину, длинную и малопонятную.
«Солярис», сынок, о другом. О том, как ладят или нет мораль и наука, человек и прогресс.
Во как.
Вот так. Мажор и минор так звучали шестидесятые и семидесятые. Ты поймёшь, потом. Сейчас тебе не до этого, из шестидесятых у тебя есть «Человек-Амфибия» и «Кавказская пленница», жандармы и «Фантомас». Из семидесятых есть «Иван Васильевич меняет профессию» и комедии с Пьером Ришаром, «Чингачгук Большой Змей» и «Апачи». Даже «Пираты ХХ века», «Синьор Робинзон» и «Легенда о динозавре» из начала восьмидесятых. А потом
Что, папка, что потом?
А потом восьмидесятые перешагнули через середину десятилетия. Фильмы по-прежнему снимали и много, но кинотеатры уже не заполнялись, аншлаги канули в прошлое, а светящиеся окошки позади зрительных залов утратили свою магию. Тепло покидало остывающее тело советского кинематографа.
А потом, Колька, закат.
* * *
А потом пришёл их «отыгравший». Появился из картины «Подвиг Одессы».
То, что мёртвый киногерой поселится в их доме, отец знал заранее так решил жребий. Случайность, которой взрослые доверяют самое дорогое.
Колька был уже достаточно смышлён и глазаст, чтобы понимать: кто-то пришёл, кто-то ушёл. Таково правило, о котором старались не говорить вслух. Мёртвый герой в обмен на живого ягоднинца.
Чаще всего кинотеатр забирал детей. В семье, приютившей «отыгравшего», через неделю или две лились слёзы и слова оправданий. В такие моменты взрослые почти не думали, услышат ли их дети, старались свыкнуться: «А по-другому никак, никак меньшее зло все помнят Оловянниковых, помнят как пошли супроть, в лес вывели лётчика вернувшегося закопали всех потом экран пожрал, всех только старика не тронул, не позвал»
Иногда «Факел» забирал пса или кота, в которых души не чаяла малышня. Иногда. На то и надеялись заводили домашних питомцев, усы и хвосты всех мастей, лелеяли, откармливали, точно для будущих жертвоприношений.
А если не кот, не пёс, если дочурка, сыночек плакали, уткнувшись в шерсть любимца. Соглашаясь, смиряясь. Пока в соседней комнате истуканом сидел чужой человек, человек ли, с лицом советского актёра. С неизбежностью, которую он приволок за собой.
Двадцать пятый «отыгравший» стоял в проходе, прислонившись к дверному косяку. Молодой высокий краснофлотец со щёточкой чёрных усов. Он смотрел на киномеханика, на мальчика, задвинутого отцом в угол коморки. Волевое лицо искажала мольба, глаза под тёмными бровями требовали вернуть всё обратно, в плоскость реальности. Вернуть войну, атаку, товарища, которого минуту назад он прикрыл собой, ощутил проникающий в тело свинец. Так почему же не обещанное атеистической пропагандой ничто, да и не боженька на облачке, не побасенки одесской бабушки, почему после пули в сердце кинотеатр? Почему он здесь, и где здесь?
Рука матроса Жоры Коляды судорожно ощупала грудь в поисках ран. Тельняшка была целёхонькой, ни крови, ни отверстий, ни ответов.
У Кольки перехватило дыхание. Вот же он, этот день, важный, главный. Гость, прошедший километры лентопротяжного тракта, выпорхнувший через кадровое окно, разорвавший сделанную шосткинским химкомбинатом пуповину. Частичка того мира. Доказательство.
Где я? спросил краснофлотец сипло. Где Костя? Где все?
Колька подумал про актёра Александра Бондаренко, которого запомнил по отличному военному фильму «Дожить до рассвета». Чем сейчас занимается Бондаренко? Читает сценарий, готовясь к очередным съёмкам? Выпивает с Игорем Скляром в ресторане «Дом Актёров»? Что бы он сказал, узнай, что его персонаж не только не погиб, но и зажил своей парадоксальной жизнью?
Отец, сгорбившийся от невыносимого груза вопросов, взялся растолковывать. А мог бы немного подождать: «отыгравшие» паникуют, умоляют, мечутся лишь вначале. Память об экранном прошлом испаряется за час. Они становятся тихими, блеклыми, безропотными. Как лётчик из «Торпедоносцев», идущий в тайгу за старшим Оловянниковым. Послушно подставляющий горло сапожному ножу.
Примечания
1
Протоиерей Серафим Слободской «Закон Божий».
2
От английского «warning», с которого начинаются важные предупреждения на американских дорожных знаках.