Чук разрешил водителю ехать. Судя по физиономии, в этот момент лысый клялся впредь не спасать полоумных дедуль.
Оставшиеся вереницей вошли во двор. Петру Ивановичу не нравилось, как болтает представившийся Сергеем тип с милиционерами.
У них был нож, напомнил он на всякий пожарный.
Гек велел ждать, и потопал к заднему входу. Через минуту отворил парадную дверь.
Стул перевёрнут, сказал он.
Мне повезло, что девка пряталась где-то. Вдвоём они бы меня быстро пошинковали.
Сергей воздел к небесам страдальческий взгляд. Прошёл в дом, вежливо подвинув хозяина.
Эй, ты! рявкнул Коренев, Куда?
Виктория погладила его по плечу, он скинул её руку.
Ничего, ничего. Документы у меня есть, комар носа не подточит. Кто живёт, сколько живут. Количество де
Он ойкнул, когда в коридоре появился Сергей с ножом.
Ему и в голову не приходило, что маньяк может зарезать милиционеров. И взяться за него.
Но Сергей передал нож Геку. К лезвию прилипло колечко лука.
Я готовил салат, пояснил негодяй простодушно.
В моём доме! вскричал Коренев. Его терпение лопалось.
Конечно, в твоём, папуль, согласился Сергей.
Хватит! Коренев отпихнул родственника. И увидел кухню в конце коридора. Белоснежную громаду японского холодильника. Столешницу под мрамор. Жалюзи.
Он ущипнул себя за кисть, но мозг продолжал галлюцинировать.
А где его занавески в горошек? Где стол с перевязанной ножкой? Где грохочущий и подтекающий холодильник «Саратов»?
Пап, ты в порядке?
Прочь! он обогнул милиционеров, Викторию, возвращающуюся откуда-то из недр дома с пачкой документов («здесь паспорта, прописки»). Застыл на пороге спальни.
Пока он носился по улице, они сделали ремонт. Вышвырнули его вещи и книги и мебель, купленную ещё Ларисой. Заставили комнату пластиком. Зарубежной техникой. Постелили паркет. Внесли белые кожаные кресла.
Особенно жаль ему было служившего с девяностых телевизора «Sumsung», который они заменили на жидкокристаллический монитор той же фирмы.
«Как они провернули это?» спросил вкрадчивый голос в подкорке.
«Я не знаю», прошептал Коренев.
На подгибающихся ногах он пошёл к шкафу. Его манила фотография, подтягивала к себе, точно рыбак глупого карася. Рамку он приобрёл по акции в сувенирном магазине, но снимок, снимок, с которым он засыпал и просыпался в течение сорока пяти лет, исчез.
С фотографии ему улыбалась образцовая семья: плотного телосложения мужчина и миловидная молодая женщина. Сергей и Виктория. А между ними, вполне счастливый, стоял он сам. Стоял и словно подмигивал насмешливо. И вот с фотографией Коренев не сумел справиться.
Он обмочился. Не дебютировал в роли мокрого мальчика, но проделал это впервые прилюдно.
Господи, папочка, всплеснула руками Виктория.
Мы, наверное, пойдём, смущённо сказал Чук.
Нет, в наплывающем мареве Пётр Иванович побрёл к милиционерам, вцепился в спинку венского стула, Спросите соседей, моих знакомых Они они убьют меня! Включат газ и убьют
Даже своим агонизирующим разумом он понял, как нелепо звучат его мольбы.
Извините, сказал Сергей.
Ничего, ответил милиционер сочувственно, и зачем-то добавил: Моей бабушке девяносто лет.
Щёлкнула дверь, оставляя Коренева один на один с чужаками.
Он затравленно смотрел, как они приближаются. Обеспокоенные, взволнованные.
Кто вы такие? простонал он.
Мы твоя семья, мягко улыбнулся Сергей.
Силы покинули Петра Ивановича. Он позволил отвести себя в ванную. Прислонился к кафелю голубому, а не изумрудному, и разглядывал шеренги баночек и гелей, шампуней и кремов. Сознание усохло до горошины. Он ощущал прикосновения, он понимал, что его раздевают, что незнакомый мужик раздевает его.
Никогда прежде он не был таким потерянным и беззащитным.
Его помыли Сергей трижды проверил, чтобы струя была не слишком горячей. Краем уха он слушал подбадривающее слова новоиспечённого сына, краем зрения видел невестку в зеркале.
Мысли сбивались, склеивались в комок.
Его тщательного вытерли полотенцами и транспортировали на кухню.
Будем ужинать, весело объявила Виктория.
Жульен в горшочках. Рыба под шубой в салатнице с жар-птицами.
Тебе не звонили с работы? спросила Виктория мужа.
А я не говорил? заулыбался он, Там такая история! На склад привезли тренажёры, а наш заказчик
Пётр Иванович ковырялся в жульене, выискивая крупицы стрихнина.
«Соберись!» требовал он, «Сейчас же сосредоточься».
Пить, попросил хрипло. Виктория потянулась к графину.
Нет! Из крана.
Он осушил стакан, не сводя глаз с еды.
Живот урчал. Аромат грибов щекотал ноздри.
Яд? Стоило ли разыгрывать такой дорогущий спектакль с чудесами уровня Копперфильда, чтобы банально отравить? Нет, не яд
Он зачерпнул жульен, попробовал, сморщившись. Чертовски вкусно, не то, что его холостяцкая стряпня. Опустошил горшочек, а вот к салату не притронулся. В голове просветлело.
Утро вечера мудренее, решил. Утром он выведет чужаков на чистую воду.
Где мне спать?
Виктория озадаченно заморгала.
В своей постели, конечно.
Я провожу, сказал Сергей.
Ему постелили в гостиной на кожаном диване. Поставили стул и два стакана для питья и челюстей. Коробку с таблетками, его собственными.
Спокойной ночи, пап.
Он промолчал. Сергей клацнул выключателем.
Коренев лёг на диван и пробормотал, зажмурившись:
«Мамочка. Господи боже».
Его разбудила прыгнувшая в постель кошка. Щурясь от солнца, он выпрямился на диване. Обвёл глазами комнату и выругался в сердцах. Явь. Дурная, съехавшая с катушек явь.
Ты ещё кто? спросил у кошки.
Зверёк стал мурлыкать и ластиться.
Ты что, Марточка, мешаешь папе спать? это Виктория в оранжевом домашнем платье и в бигуди, Доброе утро, дядь Петь.
Дядь Петь, повторил Коренев и скривился, словно на язык попало дерьмо.
В дверях возник Сергей. Халат, дымящаяся чашка кофе. Хоть сейчас снимай для рекламы чего угодно в образе среднестатистического положительного мужа. Корнеев подумал с неприязнью, что зачёсывая к затылку волосы, Сергей маскирует лысину.
Ну, если все проснулись, айда завтракать?
Пётр Иванович не разделял оптимизма новой родни.
Мне надо позвонить, сказал он и двинулся на Сергея.
«Не отойдёт смету с дороги».
Сергей отошёл.
Телефон примостился на столике в коридоре. Не белый, как обычно, а коричневый, но Кореневу было плевать. Что его волновало, так это записная книга. К его радости, ветхий, сорящий страницами блокнот, оказался на месте.
Чужаки скучились за спиной, наблюдая.
Кому ты звонишь в такую рань?
Мало ли кому. Нинке, подруге моей. Она в курсе, есть у меня дети или нет. И в ветеранском комитете в курсе. Где же
Он листал блокнот деревенеющими пальцами. Почерк был его. И бессмысленные закорючки, какие малюют, треплясь по телефону. Но имена
Василий Семёнович? Геннадий Львович? Нестеров? Комышин? Михайловна? Кто эти люди?
Твои друзья, пап, терпеливо сказал Сергей.
Перестань! Коренев смял блокнот, Всё переписали, всё! Нет, так не бывает. Где-то вы просчитались! Прокололись где-то
Он поскрёб своё запястье. Заметил красные пятна, вроде крапивных ожогов, опоясывающие предплечье до локтя. Покрасневшие участки кожи слегка зудели.
Вот, констатировал Пётр Иванович, Я от вас уже лишай подхватил.
Сергей утомлённо вздохнул, а Виктория хлопнула в ладоши:
А теперь завтракать! На десерт «Наполеон» с малиной, по моему фирменному рецепту.
Пётр Иванович поплёлся за роднёй.
Тосты, чесночный суп и шпинат улучшили самочувствие. Он сделался злым и странно весёлым, как бывало после двухсот грамм водки в плохой компании.
Слизывал с ложки крем из маскапоне и ястребом смотрел на семейство. Сергей и Виктория чинно сидели напротив, поклёвывая торт.
Хорошо, откашлялся он, Хорошо, говорю, что вы жену мою с собой не притащили. Апартаменты у меня скромные, боюсь, теснились бы.
Сергей не уловил сарказма.
Мама умерла, сказал он, напрягшись.
Знаю! стукнул Коренев кулаком по столу. Зазвенели чашечки и блюдца, Я не о твоей чёртовой маме, а о своей жене. О Ларисе.
Маму твою жену, звали Таня, произнёс Сергей.
Пётр Иванович закряхтел. Встал тяжело:
Спасибо, девушка. Жрать вы готовить умеете.
Виктория улыбнулась сконфуженно.
Он обувал туфли, когда Сергей поинтересовался из кухни:
Ты куда, пап?
На Кудыкину гору, процедил Коренев и сжал в кармане плаща килограммовую гантель. Сойдёт за кастет, если они попробуют его остановить. А они попробуют, Прогуляюсь, сказал он громче.
Хорошо. Только шарф намотай.
«Идеальный сын», фыркнул Пётр Иванович ехидно и толкнул дверь. На пороге стояла девочка лет пяти. В громадных бантах и с куклой наперевес.
Деда! восторженно завопила девочка и уткнулась носом в бок обескураженного Коренева, Я плоголодалась, мам! крикнула она вглубь дома без паузы. Задрала к Кореневу румяную мордашку. Она была в равной степени похожа на Викторию и Сергея, но больше на самого Петра Ивановича.
Толтик есть?
Да, выдавил Коренев.
Девочка пробежала к комнате, пустующей со дня смерти Ларисы. Вдовец сохранил помещение в первозданном виде, и не выбрасывал ни швейную машинку, ни пылящиеся рулоны ситца и вафельной ткани.
Или выбрасывал?
Он пялился на убранство комнаты. Прощупал зрачками обои с принцессами, ряды разномастных кукол, детскую кровать и девичьи плакаты. Шумно сглотнул.
А! сказала Виктория из-за плеча, Вы тут с Вандочкой играете.
И с дедуской, уточнила Ванда, роясь в кукольном домике.
Виктория хихикнула.
Стало быть, внучка, подытожил Коренев, А где она была вчера?
Вчера?
Да. Вчера вечером.
Виктория повернулась к дочери.
Дедушка спрашивает, где ты была вчера вечером?
Там, пухлый пальчик указал на пол.
Виктория расшифровала:
Дома была, где же ещё. Гуляла, так ведь?
Да, серьёзно кивнула Ванда, с дедуской.
Коренев, стаскивая на ходу одежду, пошёл в спальню. Сгорбившийся, с едва волочащимися ногами, он выглядел старым, ужасно старым.
Доченька, окликнул он Викторию дребезжащим голосом, Накапай-ка мне валерьянки.
Я мигом, пап! заторопилась невестка.
Он сидел в кресле, поглаживая одной рукой кошку Марту, а другой скобля зудящее запястье. Наблюдал рассеянно за слоняющимися по дому людьми. Сергей переговаривался с коллегами по телефону, Виктория стирала, Ванда возилась с куклами.
В какой-то момент кошку на его коленях заменил толстый фотоальбом.
Я решил, что тебе захочется посмотреть, потупившись, произнёс Сергей.
Пётр Иванович молча открыл альбом.
На первой фотографии он был запечатлён рядом с женой Таней, красивой женщиной, намного красивее Ларисы. Дальше были будни молодой семьи, родственники, друзья. Рыбалка и Новый Год, октябрьские праздники и рождение сына.
Почему я всё это забыл? прошелестели губы.
Слух, в отличие от памяти, был у него в порядке, и он расслышал за стеной:
Мы должны ему сказать.
Вика, он сейчас не в лучшей форме.
Но он твой отец. Он обрадуется. Дядя Петя всегда мечтал о внуке.
Слеза упала на снимок покойной Тани, любимой женщины.
Они укладывали его спать втроём. Ванда принесла плюшевого медведя для холёсых снов. Сергей подбил подушку. Виктория нежно поцеловала в висок.
Он натянул одеяло до подбородка и смотрел на них смятённо.
Я люблю тебя, пап, сказал Сергей.
Я люблю тебя, сказала Ванда.
Мы тебя любим, сказала Виктория.
Коренев уснул раньше, чем выключился свет.
Ему снилась Танюша с новорождённым Серёжей в конвертике, букет лилий, фотография на ступеньках роддома.
Он проснулся ночью в процеженной лунным светом полутьме. Хотел поменять позу, но мышцы не подчинялись. Спина приросла к кровати, и взбунтовавшиеся конечности были чужими и холодными. С усилием он разлепил веки.
И увидел в десяти сантиметрах от своего лица широкую белую совершенно голую задницу Виктории.
И понял, что сам он голый и уязвимый.
«Какой чудной эротический сон», подумалось отстранённо.
Женщина ползла на четвереньках вдоль его тела, пробираясь от головы к ногам. Она тёрлась о дряблую старческую кожу грудью и языком. Да, она облизывала его, в лунном свете парализованный Коренев различил влажный след, какой оставляет улитка или крапива. Кожа, там, где прошлась Виктория, краснела и набухала.
Голосовые связки Петра Ивановича вступили в сговор с руками он онемел.
Виктория переползла к коленям, и тут Коренев увидел сына, доселе скрытого женскими прелестями. Обнажённый Сергей устроился между его раскинутых тощих ляжек. С отёкшим, как у лунатика лицом и растрёпанными блестящими от лака волосами. Сергей вылизывал его гениталии. Яростно работал языком: лобок, пенис, яички, и вниз, к стариковским ягодицам. Слюна пенилась в складках плоти.
«Мне надо проснуться», подумал Коренев, «Иначе во сне я захлебнусь рвотными массами».
Виктория взяла его босую ступню и бережно, как младенца, поднесла к себе. Налитые груди с бледно-розовыми сосками раскачивались, когда она трапезничала, по очереди обсасывая его пальцы, обкусывая ногти и алчно глотая их. Наконец вся ступня оказалась у неё в пасти, и она заурчала от такого лакомства. Закатила глаза к потолку. Они были чёрными, её глаза, её зрачки и белки, чёрными и пульсирующими.
Пётр Иванович свистяще выдохнул.
Эй, деда! прочавкало над ухом.
Он покосился на стоящую у дивана внучку.
Рот Ванды был чем-то плотно набит, щёки вздулись. Она приподняла верхнюю губу, оскалив непомерно крупные зубы. Он узнал свою вставную челюсть, помещённую в детский рот.
Личико Ванды медленно наплывало, кончик языка сновал по резцам.
Пётр Иванович раскололся душераздирающим воплем и потерял сознание.
На праздники они пошли в парк. Погода была прекрасной, и пахло нарциссами и сладкой ватой, и оркестр играл военные песни.
Коренев сидел на лавочке, чесал шею и следил, как невестка ест пломбир, лакая длинным в крошечных присосках языком.
Что? смутилась Виктория, Я перепачкалась?
Нет, сказал он.
Подбежала Ванда, сопровождаемая Сергеем.
Протянула картонную маску Шрека.
Смотли!
Красивая, промычал Коренев.
Надень!
Нет, я
Надень, пап, попросил Сергей укоризненно, порадуй внучку.
Он вымученно улыбнулся и надел картон на лицо. Резинка впилась в затылок.
А теперь кино! скомандовала Виктория.
Навстречу им по аллее шла семья: мама с папой под ручку, дедушка в орденах, с взобравшимся на закорки внуком. Малыш держал деда за уши и погонял, смеясь.
Ветеран перехватил взгляд идущего мимо Коренева. И прежде чем они разошлись, как в море корабли, произнёс:
Помогите мне. Я не знаю, кто они такие.
Под пустым небомМаксим Кабир, Дмитрий Костюкевич
Немногочисленные зрители расходились спешно, будто спасаясь от тягости давней боли. Струились в проходе, задевая стену, кресла, соседей; главное не коснуться гостя, проникшего в зал через ведущую в подвал дверь, поскорей обогнуть рождённое тьмой неправильное присутствие. Убегали, опасливо глядя под ноги, точно реальность истёртых ковровых дорожек зависела от беспрестанности их взгляда. Один поднял голову и с тревогой посмотрел на окошко в будке киномеханика.
Диск подкатного устройства выбрал из кинопроектора всю плёнку, и в аппаратной стало оглушительно тихо, как за секунду до взрыва ксеноновой лампы. Пыль царапала потускневшее золото электрического света.
Светловолосый мальчик обратил к отцу веснушчатое лицо. Киномеханик смотрел на бобину с фильмокопией «Подвига Одессы», словно боялся её касаться. В этом была своя правда. И приговор. Картина Владимира Стрелкова больше не попадёт на экран, не здесь, не в «Факеле». А ведь и недели не прошло, как он привёз в посёлок новую ленту Одесской киностудии, склеил и промаркировал все части, проверил на брак.