Запах гниющего дерева, слякоть, хлюпанье. Погодин нашёл в телефоне фонарик и высветил липкие стены. Что-то похожее на мокриц копошилось в зазорах. Пятерня нащупала карман, шелестящий листок.
Лестница застонала.
Сейчас фонарик уткнётся в чёрный дерматин, в пучащуюся ткань, словно с изнанки на неё напирают лицом, чудовищной личиной, и глазок становится глазом существа
Но луч свободно провалился в черноту. Дверное полотно исчезло. За пустым проёмом вырисовывалось жилище Тролля.
Оправдываясь любопытством, он переступил порог. Ковырнул фонариком темноту. Замшелые стены, дряхлый настил.
«Какого чёрта я тут забыл?» взъярился он на себя. Скомкал распечатку и швырнул через плечо. Двинулся к выходу.
Луч хлестнул по коморке в конце коридора. Озарил ржавое металлическое корыто и надтреснутое зеркало. Погодин оцепенел.
Стены ванной были практически не видны за слоем фотографий. Их носили сюда годами: большинство портретов выцвели до рыжих абстракций. Десятки, сотни лиц, мужчин и женщин, школьников и даже годовалых детей. Тех, кому завидовали, желали горя, кого ненавидели настолько, чтобы явиться в логово Тролля и пришпилить к коллажу их снимки. Стена ярости, вот что это было.
Давясь кислой слюной, Погодин вышел из коморки.
«Достаточно исследований», подумал он, шагая к подъезду.
В дальнем углу захихикало.
Фонарик впился в источник звука. Тьма пожрала свет. Кокон мрака в углу снова хихикнул: так хихикает заклятый школьный враг. Или двенадцатилетний мальчишка, которого обрекли на смерть, отдали в лапы Тролля.
Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.
Братик?
Юлька!
Он обнял сестру.
Как ты здесь очутилась?
Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идёшь к бараку. Как лунатик Я звала тебя с улицы
Я не слышал, он поцеловал её в висок, Зачем ты шла за мной, глупая?
Я подумала. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.
Да, сказал он, Да, так и есть.
До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о чёрном доме, нет.
Гуляли по парку днём и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.
Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.
Загремела электричка. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в коморке заброшенного барака.
Всё воскресение он провёл на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.
Остроты героев перемежались закадровым смехом.
Хихиканьем гиены.
Погодин уронил журнал.
Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха, впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагичной случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.
Привет, Погода, булькая гноем на букве «п», произнёс Касьян, Он сделает это.
Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.
В кресле, едва вмещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишённого буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.
В руках Дрол держал голенького ребёнка. Ребёнок хныкал и вырвался. Жёлтые ногти Дрола скользили по нежной коже.
Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.
Закричал истошно.
Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть и запихнул в неё голову мальчика.
Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И ещё полчаса лежал, уставившись в окно.
По пути на работу он пытался дозвониться сестре тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.
Абонент вне зоны.
Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?
Понедельник день тяжёлый? спросила Божена, Вить, ты в норме?
Он подёргал себя за воротник.
Плохо спал
Виктор!
Подобострастная ухмылка Щекачёва не предвещала ничего доброго. Только этого не доставало с утра.
Мы говорили о вас с боссом на летучке. Про ваш проект. У босса имеются кое-какие сомнения, я убеждал его, что вы ценный сотрудник и
Давайте быстрее? перебил Погодин.
Лицо Альберта Михайловича осунулось.
Что вы позволяете себе?
Шум в коридоре отвлёк внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.
Ренат? Божена приподнялась со стула.
Фатичев выглядел кошмарно: растрёпанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачёве и сверкнули. Одновременно чёрная сталь заблестела в его руке.
Старомодный, с тонким дулом пистолет.
«Игрушечный, наверное, подумал Погодин отрешённо, С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».
Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.
К стене, велел Фатичев устало.
Что вы себе позволяете? переадресовал Щекачёв свой недавний вопрос.
Иди к стене! рявкнул Фатичев.
Трясущийся Щекачёв повиновался.
Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.
Два часа назад умерла моя дочь, доверительно сказал Фатичев заместителю.
О, протянул Альберт Михайлович, Мне так
Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачёву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчинённого.
Божена пронзительно завизжала.
Фатичев бегло перекрестился, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.
Погодин смутно помнил, как выносили трупы, что говорил назойливому и хамоватому следователю. Домой попал в полдень и тут же включил компьютер.
Перед внутренним взором разводы крови на офисной стене, вспышка огня во рту Рената, падающая без сознания Долгушева.
Настрочил сообщение сестре: «переживаю, позвони немедленно».
Зашёл на страницу Божены, в новогодний альбом. Выбрал фотографию с Щекачёвым, ту самую.
Ну, разумеется, прошептал, Вот же ты.
Курсор потрогал силуэт ныне остывающего в морге замдиректора. Порхнул к окну на заднем фоне. В стекле отражался фотограф. Фатичев.
Двоих. Он отдал Троллю двоих.
Погодин зажмурился.
Позвонил телефон. Незнакомый номер.
Братик?
С души будто схлынула мазутная тьма.
С тобой всё хорошо, Юль?
Да. Всё по-старому.
А Паша?
Ест яблоки. Точнее, надкусывает.
Погодин вознёс небесам молитву.
Я звонил, но
Да, вздохнула Юля, Я такая раздолба. Потеряла свою мобилку.
Да ей же сто лет в обед! хохотнул счастливый Погодин, Копейки стоит.
Мобилка ерунда. Там была куча фотографий. Моих, твоих, Пашкиных
Сердце Погодина ёкнуло. Пальцы стиснули подлокотник кресла, чтобы тело не кувыркнулось куда-то вверх, в потолок.
К-когда ты её потеряла?
В пятницу, я думаю. Её не было, когда мы гуляли в парке, но я надеялась, что забыла дома и
Он сбил звонок. Телефон спикировал на ковёр. Погодин качнулся из стороны в сторону. И засмеялся дребезжащим механическим смехом.
В голову пришла показавшаяся забавной мысль: даже если Тролль не умеет пользоваться сотовым, Щекачёв, этот дохлый лизоблюд, охотно ему подсобит.
СнегириДмитрий Костюкевич
Казалось, на улице взлетает что-то большое и упрямое. Воздух комнаты дрожал от громкого мерного гула.
Да задолбали уже!
Артём отложил книгу, вскочил с дивана и захлопнул окно. Приглушил самую малость.
Под окнами лежала стройка. За ней, через дорогу, стояла ТЭЦ. Белая густая струя била в грязно-серое небо опять стравливали пар, или что там они делают? Ну, хоть по ночам прекратили пугать. Артём хорошо помнил, как однажды проснулся от непонятного грохота за окном и долго лежал в липкой темноте, гадая: война? авария? прибытие пришельцев?
Он опёрся руками о подоконник и стоял так; взгляд был злым и беспомощным, как сверло с тупым наконечником. О концертах ТЭЦ писали на новостных порталах: заменили котёл на более мощный, теперь сбрасывают давление, что-то в этом духе он не вникал. Привыкайте, новосёлы! Родовые схватки микрорайона были в самом разгаре: полгода назад они вытолкнули пятый по счёту дом, из окна которого сейчас смотрел Артём, и принялись за шестой.
Ремонт в своей однушке (двушку оставил Нелли и Маугли) сделал за два месяца; месяц жил на съёмной хате, пока шли черновые работы. Микрорайон ютился на загривке города, дальше только «железка», руины промзоны да лес.
ТЭЦ голосила. Рёв авиационных двигателей вот на что это было похоже, только гадские самолёты не улетали, висели над станцией. Прервался, громыхнул с новой силой.
А Маугли шум нравился. Маугли залезал на подоконник и гудел, передразнивая. Сын он увидит послезавтра, в субботу, если только Маугли не засопливит или что-нибудь в духе детсадовских болячек. Артём попытался разобраться в том, что чувствует, думая о предстоящем дне с сыном. Любовь и нежность были какими-то сонными, придавленными житейским хламом.
Небо темнело, загорались фонари. Москитная сетка лоснилась от пыли проклятие строек. Копируя повадки Маугли, он залез на подоконник с ногами и положил руки на колени. Детям всё интересно: и круглые плафоны, наполненные жёлтым светом, и лампочки в решётчатых клетушках на строительных лесах Взгляд Артёма остановился на двух рабочих.
Строители сидели на досках третьего яруса, светильник висел на диагональной стяжке выше и левее. К рамам конструкции вертикально крепились лестницы. Артём вспомнил старую компьютерную игру, в которой человечек бегал по уровням и собирал кирпичики золота. Человечек умел выкапывать ямы, в которых застревали противники. Рабочие на строительных лесах не двигались, будто угодили в одну из таких ям, точнее, в две. Неподвижно сидели на корточках. Артём прищурился они что, сидят лицом к фасаду? Он не мог разглядеть лиц, хотя бы светлых пятен, которыми кажутся лица на таком расстоянии.
И что они всё-таки там строят? Строительные леса опоясывали не типовую жилую десятиэтажку, а четырёхэтажное здание без окон с внешней стороны. Окна смотрели только во внутренний дворик. На них были решётки. Возвращаясь с работы и проходя мимо высокого забора с навесом из кровельной стали, он часто задавался вопросом о назначении слепого здания. Хотел спросить у отца, но постоянно забывал.
Рабочие не шевелились. Коконы из роб, красные с чёрным. Словно огромные нахохлившиеся снегири. Снегири хм, а что, забавно. Вот только ничего забавного в двух шарообразных фигурах не было. Когда кто-то, по твоему разумению, должен двигаться, но не двигается Жутковато было.
Он по-прежнему не мог различить ни голов, ни рук, ни ног. Спят, надвинув на лицо каску? Курят? А почему лицом к утеплителю?
ТЭЦ смолкла, протяжный звук оборвался, словно дыхание мертвеца, и тогда «снегири» покатились. Зрелище было настолько сюрреалистичным, что он даже не пытался его осмыслить. Открыв рот, смотрел, как большие красно-чёрные шары катятся по доскам, перепрыгивают через металлические перекладины, исчезают за углом здания. Смотрел, словно окно было экраном, внутри которого жила по своим законам реальность компьютерной игры или фантастического фильма.
Артём взял книгу и прошёл в кухню, придвинул стул к кухонной столешнице (стол ещё не выбрал), сел и принялся читать, в напряжённой позе, медленно, перечитывая некоторые места, потому что не улавливал смысл. Сумерки сгустились до черноты. Света единственной лампочки не хватало, и он включил светодиодную ленту под шкафчиком над раковиной. По страницам ползли красноватые тени.
В непривычно глухой тишине, в сумерках сознания, горела мысль: что, к чертям собачьим, я видел?
Что-то
Что-то прокатилось по доскам. Может быть, комья старой одежды, строительное перекати-поле Объяснение наверняка до банальности смешно, по-шерлокохолмски элементарно. Просто слишком мало данных для анализа. К тому же было темно
Он какое-то время прислушивался к звукам улицы. Потом взял книгу и снова стал читать, упорно перелистывая страницы и изумляясь тому, что ещё вчера ему казалось совершенно не страшной, в чём-то даже смешной история о зубастых созданиях, поедающих прошлое.
* * *
Закончил в семь, позже обычного. Сдавали отделами срочный объект (реконструкция порта), чтобы не выходить в субботу.
Артём очень соскучился по сыну, по их бессмысленно-бестолковому (характеристика Нелли) времяпрепровождению. Перспектива провести выходные в одиночестве на диване перед телевизором уже не устраивала. Замешаны ли здесь
Да, да, долбаные «снегири» были очень даже при чём; грёбаный стыд, они испугали его он сознался в этом самому себе. И закрыл тему. Попытался.
После работы заехал в магазин игрушек. Выбирать подарок для Маугли было здорово: вернулось уютное чувство предвкушение радости, улыбки сына (до развода он не мог продержаться и недели, чтобы не принести Маугли новую игрушку; Нелли боролась-боролась, да не) так что спасибо, «снегири». Спасибо, и ещё раз до свидания.
Артём долго ходил вдоль стеллажей, высматривал, выжидал поймёт, когда увидит, услышит подсказку: это я! сегодня это я! И он услышал, и довольный пошёл к кассе, и положил на ленту затянутую в полиэтилен большую коробку.
Со стороны пустыря налетали злые порывы ветра. Над узкой полосой тротуара (всё, что оставила пешеходам стройка) дребезжали листы оцинкованной стали. Артём вёл взглядом по деревянному забору, ладные строганые доски идеально прилегали друг к другу. Артём глянул налево, через дорогу. В промежутках между занозистыми подкосами плыла ТЭЦ. Из раздвоенных на конце, похожих на пароходные труб почти бесшумно станция не любила быть предсказуемой валил белый дым. Артём свернул за угол.
На запертых воротах (из толстой вагонки, как и остальной забор) висел огрызок «АСПОРТ ОБЪЕК». Артём покачал головой, достал телефон и долго листал журнал вызовов. Давно отцу не звонил, давно. Интересно, как часто будет звонить ему Маугли, когда вырастет?
Привет, пап.
Привет. Всё хорошо?
«Относительно чего?» подумал Артём.
Порядок.
Как Маугли?
Отец сразу подхватил прозвище внука: «А что, похож». Мама не приняла: «Клички только у животных. У моего единственного внука имя есть». Но ведь Маугли, Маугли! Тот, что из советского мультика: длинноволосый (Нелли предупредила, что до десяти лет волосы сына её забота), смуглый, разговорчивый только с животными.
Хорошо, поспешил Артём; не хотел про Маугли слишком близко к разводу и одиночеству. Пап, ты не
Отец опередил:
А ты как?
И я хорошо. Улочка клонилась к новостройкам. Навес закончился, ступенчатый забор нет. Над слепым зданием темнело небо, затхлое и отёчное; сумерки редко к лицу окраинам. Не в курсе, что у меня тут на Охотничьей хитрое достраивают?
А подробнее?
Ну, здание подковой, без окон. На пустыре напротив ТЭЦ.
Понял. В голосе отца появился профессиональный интерес: как-никак, больше сорока лет в архитектуре. Там областной суд новое здание планировал, но в итоге не срослось. Много построили?
Уже стены утепляют. А кто планировку района делал?
Столица. Институт градостроительства.
Ясно. Можешь узнать, по итогу что и кому? А то каждый вечер прохожу, даже паспорта объекта нет.
Конечно. В понедельник спрошу у Романыча. Только напомни.
Добро Пап, алё?
Артём слышал голос мамы и нетерпеливые ответы отца. Ветер раздул ветровку, будто под ней пряталось ещё одно тело; Артём застегнулся под горло.
Мама спрашивает, когда Маугли к нам приведёшь?
В отдалении от телефона мама сказала что-то вроде «а то одичает совсем».
Подожди
Что такое? спросил отец видимо, что-то почувствовал в его голосе.
Действительно что?
Артём сделал два шага и резко остановился. Рука с телефоном опустилась к бедру. Он прислушался к тому, что происходило за временным ограждением.
С чего он взял, что там что-то
Этот звук
Артём не мог его опознать. Быть может, звуков было несколько, из разных источников привычные звуки стройки на сильном ветру, и вместе они звучали по-новому, как-то тревожно имитируя жизнь. Преследование.
Он смотрел на ворота (эти были из профнастила). Через несколько метров пути человека и забора расходились: забор сворачивал направо, Артёму же надо было прямо.