я покажу тебе нечто, отличное
От тени твоей, что утром идёт за тобою,
И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку.
Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.
Томас Элиот «Бесплодная земля»
ЧАСТЬ I Зарождение
Глава 1 Смирение
Шшшарк! Шшшарк! Скребок раз за разом скользил по сырому камню, каждым движением срывая с него тонкий слой слабо фосфорицирующей плесени и отправляя её в стоящую у ног корзину. Шшшарк, шшшаркодин участок. Шшшарк, шшшаркследующий. Переставить корзину и сновашшшарк, шшшарк. Кот чувствовал, как монотонная работа успокаивает воспалённый разум. Каждый раз, относя очередную корзину наверх, к скурпулёзно подсчитывавшему их Терьеру, он чувствовал, как боль, разливающаяся по плечам и спине, будто загоняет привычный ужас глубже в череп. Он никогда не исчезал полностью, но Кот знал, что на двенадцать часов монотонной работы он избавлен от самых страшных приступов. Иногда даже почти получалось заговорить с кем-то из работавших рядом ребят, но верхом успеха для него пока было постоять рядом несколько секунд открыв рот и безуспешно пытаясь выдавить хоть звук из сведённого спазмом горла. Все реагировали по-разному. Новенькие, а таких было немного, сочувственно смотрели на него и пытались угадать, что он хочет сказать. Те, что постарше в основном либо просто не обращали на него внимания, либо отпихивали в сторону и ворчали, что он мешает им работать. А к тем, с кем раньше был близок, Кот сам старался не подходить, ему было стыдно за себя нынешнего. В итоге он всегда уходил обратно на свой участок, так и не сказав никому ни слова и чувствуя спиной полусочувственные-полупрезрительные взгляды. Ему, по большому счёту, было всё равно. И к сочувствию, и к презрению он успел привыкнуть. Даже работа, которой он сейчас занимался, была хоть и важна для Своры, но занимались ей, в основном, дети под присмотром кого-то из старших, она считалась практически самой безопасной, хотя то один, то другой человек исчезал, зайдя в одиночку слишком далеко вглубь катакомб. Светящаяся плесень, которую они собирали, в отличие от других световых грибов, встречающихся повсюду в Городе, хоть и давала мало света, но сохраняла свои свойства почти втрое дольше. Её очень выгодно загоняли Менялам из окрестных районов, торгуясь за предметы, которые сама Свора не могла изготовить или найти в необходимых количествах. А плесени всегда было достаточно. И никто больше не находил такую в пределах трёх циклов пути. Росла она только здесь, в неглубоких, но обширных катакомбах под Шпилем.
Очередная корзина наполнилась и Кот, задумчиво потерев овальный ожог в середине лба, сквозь ставшее привычным отупение, сообразил, что если навалит в неё больше, то часть товара может упасть по дороге, и тогда Терьер будет буйствовать. Отложив скребок, он присел, подхватил сплетённую из гниющих волокон непойми чего корзину и, уперев увесистый груз в живот, начал подниматься по центральному, извивающемуся змеёй и будто проплавленному в каменистой породе центральному коридору, наверх.
Дойдя до первой, достаточно ярко освещённой несчищенным грибком площадки, он бухнул корзину под ноги Терьеру и стал терпеливо ждать, когда тот поставит на мягкой плесени очередную зарубку, напротив схематично нацарапанной кошки. Кот не любил работать под присмотром Терьера. Коротышка, значительно младше самого Кота, получил прозвище за вытянутые вперёд челюсти и вечно грустные, выпуклые глаза. Но Коту, в последние Циклы приобрётшему чувствительность в такого рода вещах, всегда виделась в них тщательно скрытая за грустью жестокость. Вот и сейчас
И это всё?! потирая рукой уже начавшую лысеть голову и брызгая слюной, визгливо прошептал коротышка. Да сюда вошло бы ещё как минимум вот столько!
Протянув над корзиной руку, с прилипшими к пальцам пучками сальных волос и капельками гноя из язвочек на облысевших участках головы, Терьер отмерил высоту ещё сантиметров в десять-пятнадцать. Прекрасно понимая, что столько впихнуть в корзину было бы невозможно, Кот замотал головой из стороны в сторону и, промычав что-то нечленораздельное, попытался знаками показать, что остальные-то приносят ещё меньше
Кретин! Ты-ж здоровый, хоть и отупел! Значит, должен носить больше других! издевательски цедил Коротышка, пока Кот, с трясущимися руками, бессильно смотрел, как его обидчик ставит острым стеклом издевательскую половинку черты напротив его имени, а возле своегополноценную отметку.
Считай, одна такая корзина пойдёт только за половину, злобно хихикая проверещал он. Кот протянул скрючившиеся пальцы к коротышке и шагнул вперёд, чтобы тут же замеретьперед глазами заплясали грязные зубы осколка:
Ты чего, убогий, поверил в себя?! Что ты сделаешь? Пожалуешься на меня? Даже если бы ты мог выдавить сквозь свой блядский рот хоть звук, кому ты нужен?! всё более ярясь визжал коротышка. Улыбаки нет больше, а Хряку плевать, хоть ты сдохнешь здесь!
Продолжая верещать, Терьер размахивал стеклом в опасной близости от лица Кота и тот почувствовал, как проснувшаяся было злость уходит, сменяясь привычным ощущением липкого страха. Он униженно замычал и почувствовав, как ноги подгибаются, осел у стены, сдирая закутанной в мешковину спиной липкий, светящийся мох. Вконец осатаневший Терьер принялся осыпать его пинками, примериваясь попасть по яйцам, и Кот, поджав ноги и подвывая, окончательно скорчился на полу и заплакал.
Эх ты, падаль. опасно-вкрадчиво пробормотал коротышка. Подойдя, он сгрёб в горсть толстую косу Кошачьих волос, которую каждый день переплетала Лиса и заставил его поднять голову. Кот почувствовал, как стеклянное стило холодит шею, а лицо, напротив, обжигает жаркое смрадное дыхание. Почти отстранённо он подумал, что зубы у Терьера, паренька, которого он не так давно, утешая, похлопывал по плечу в общей комнате Шпиля, тоже начали сгнивать.
А может ты не очень-то и нужен? полился в уши вкрадчивый, зловонный шёпот. Может просто отволочь тебя в катакомбы и порешить? Кому ты такой сдался? Да и Лиса, шлюха эта, может погрустит чуть, да и обратит внимание на старину Терьера, а?
Этого Кот уже не мог вынести. Он забился на холодном полу, безуспешно борясь со сведёнными судорогой конечностями и чувствуя, как по оцарапанной шее бегут струйки чего-то тёплого и завыл. Долго и протяжно.
Спасением стал разговор на лестнице, преувеличенно громкий. Сквозь забивший нервы ужас Кот по голосам узнал Воробья и Розочку. Вечно встрёпанного, вихрастого мальчишку и его подругу, удивительно румяную девочку, оба лет тринадцати, которых Стая нашла около года назад и которые тоже сегодня работали на сборе плесени. Терьер тоже услышал их. Напоследок пнув скорчившегося Кота, он отошёл в сторону и сделал вид, что перебирает содержимое принесённой корзины.
Появившиеся на площадке дети на секунду застыли, после чего Воробей, пряча глаза, поставил корзину на площадке и повернулся, чтобы уйти. Но не Розочка Кот помнил, как они с Улыбакой нашли её, плачущую, как он сейчас, в подвале дома в двух кварталах отсюда, уже после Звона. Как, передавая друг-другу маленькое тельце, бежали по улицам в сторону Шпиля, пытаясь оторваться от Расколотых и лавируя, чтобы не попасться в объятия Теней. И в итоге таки добежали, спасли. Теперь эта маленькая девочка, как заботливая мать бросилась к Коту и принялась лохмотьями своей рубашонки промокать ему злые, бессильные слёзы и кровь, бегущую из порезов на шее. Каким-то посторонним, вечно наблюдающим участком сознания, Кот подумал, что со стороны это выглядит довольно комично. Девочка, ещё совсем ребёнок, утешающая здорового, мускулистого мужика
Ты что с ним сделал, п***р? злобно прошипела она, как маленький чайник, используя совсем не детские слова.
Что? А, с этим? Да он же припадочный, не знаешь что ли? Дотащил корзину и упал. Слабак стал, чего уж там. забормотал Терьер, потом спохватился. Хватит уже с ним возиться! Пошли вон! Работать!
Воробей снова дёрнулся, но Розочка осталась, где была и продолжала злобно смотреть на Терьера:
Порезал он себя тоже сам что ли?
И что ты сделаешь, козявка мелкая?
Да я-то ничего, просто расскажу всё Лисе. малышка вскинула ручку, и метнувшийся было к ней Терьер, замер, будто наткнулся на стену. Что? Скажешь, что в твою смену пропало сразу трое? Даже Хряк такого не спустит, тебя просто выкинут наружу после Звона! А ты чего зассал? обращаясь к Воробью.
Д-да! мальчишка шагнул обратно на площадку и, устыдившись, выпятил тощую грудь. Мы Лисе скажем, если ты не перестанешь.
Терьер опять заорал, но в этом крике было больше бессилия, чем злости, Лису он побаивался. Пошли вон! Все! Работать! и, напоследок пнув Кота, отвернулся к стене, будто проверяя записи.
Дети помогли ему подняться и Кот, пошатываясь и стараясь не смотреть на придерживавшую его за локоть Розочку, поковылял вниз. Там, среди разбегающихся паутиной, сырых коридоров он взял очередную корзину из общей кучи и похромал в свой угол, снедаемый стыдом и страхом. Всё тем же, маленьким оставшимся незамутнённым участком загнанного разума он подумал, что в словах Терьера кое-что было правдой. При Улыбаке такого бы не случилось
Интерлюдия: Свора
и оказался в незнакомом месте. Голова раскалывалась от ноющей боли, а открыв глаза, я испугался, что ослеп. Но нет, просто вокруг было темно, хоть глаз коли. Пошарил руками под собой. Дощатый пол. Доски рассохлись и между ними, рассекая толстый слой пыли, зияют, голодными пастями, щели. Ругнувшись и посадив пару заноз, встал. И понял, что ни черта не помню. Вся память, до момента пробуждения, была будто срезана ножом и, пытаясь выудить из сознания какие-то факты, я натыкался на гладкую, холодную стену. Почувствовав поднимающуюся в груди волну паники, пока-ещё-не-Кот (я) зажмурился (что было совершенно лишено смысла в темноте) и сделал несколько глубоких вдохов. «В конце концов я же жив. И цел, не считая головной боли». Эта мысль немного успокоила, кулаки разжались, хотя в голове продолжали крутиться множество гипотез: похищение, розыгрыш, амнезия, лунатизм? На мне были только грубые, мешковатые штаны до колен, ничего, что указывало бы на то, кто я и как тут оказался. Хотелось закричать что-нибудь банальное, вроде «Есть здесь кто-нибудь?!», но было страшновато. К тому же за всё это время не было ни единого звука, кроме скрипа досок и моего тяжёлого дыхания. В целом успокоившись и философски пожав плечами, я вытянул руки и осторожно, ощупывая пол босыми ногами (ещё не хватало провалиться в какую-нибудь яму), побрёл вперёд. Помещение оказалось на удивление маленьким. Просто комнатка, четыре на шесть шагов, со стенами, вроде из кирпича. Но самое приятноездесь была дверь. Обычная, обитая дермантином, как в старых квартирах. Сознание подбрасывало эти ассоциации, хотя о себе и своей жизни я не мог вспомнить вообще ничего. Одной из таких ассоциаций было знание: меня всегда удивляло, как люди теряют память о себе и событиях, но остаются в курсе того, что есть что. Теперь мне самому довелось испытать это мучительное ощущение. Знаете, когда какой-то факт, который ты знаешь, но никак не вспомнить, дразняще пляшет на краю сознания? Вот, а теперь представьте, что это коснулось ВСЕГО. Малоприятно. Не оставалось ничего другого, кроме как открыть дверь. Потянув на себя тонкую металлическую ручку и вздрогнув от неожиданно громкого скрипа петель, я вытянул руку и пальцы упёрлись в тот же кирпич. Заглушенный было страх всколыхнулся: «Замуровали!». Несколько минут кулаки били в заложенный проём, а пыльный воздух оглашали крики, вроде: «Эй!», «Какого хрена?!» и куда менее цензурные. Наконец, обессилев, я опустился на пол, но ступни вдруг провалились в пустоту. Испугавшись (вокруг всё ещё была абсолютная темнота) я подобрал ноги и замер. Напряжение было такое, что казалось, одно движение, слишком глубокий вдох, и я лопну, как перетянутая струна. Но ничего не происходило, меня никто не хватал, я никуда не падал, была всё та же тишь и темень. Вновь вытянув руки (они слегка дрожали) я облегчённо, хотя с долей истерики, захихикал. Всё было простопроём двери был заложен сверху, где-то до середины моих икр. Ощупав проём, я понял, что снаружи тянется узкий коридор, даже уже самого проёма. Опустившись в пыль и обдирая лопатки, я выполз на другую сторону. Вдоль сходящихся стен, практически боком, пошёл вперёд. Не знаю, сколько я шёл. Может несколько минут, может часов. Коридор резко поворачивал несколько раз, без ответвлений. Как кишка какого-то монстра. Жажда, боль в содранных о выкрошившийся кирпич плечах, голод и забивающая носоглотку вездесущая пыль съели ощущение времени. Наконец, не помню, на каком по счёту повороте, я увидел вдалеке слабое зеленоватое свечение. Всхлипнув от облегчения (я знаю, что всегда побаивался темноты) и оставляя на шершавых стенах ещё больше кожи, я ломанулся вперёд. Несколько минут задыхающегося, неловкого бега в каменной трубе, и я оказался в комнате, бывшей почти двойником той, где я очнулся. Отличали её пара окон, занавешанных мешковиной, сквозь которую пробивался слабый красноватый свет, кучки странных, похожих на поганки грибов, излучавших то самое слабое сияние, несколько тяжёлых на вид деревянных ящиков, ржавая железная кровать без матраса и огромный рассохшийся шкаф. В открытых дверях этого шкафа маячила изящная (это не скрывал даже мешковатый балахон) женская спина. Перебирая пыльный хлам на полках, незнакомка что-то напевала. Я хотел тихо окликнуть её, уже смирившись с сюрреализмом происходящего и решив следовать разворачивающемуся сюжету, но иссушенное горло меня подвело, издав странный, то ли вскрик, то ли хрип. Она резко развернулась (в воздухе вспыхнули красные волосы, в свете грибов отливающие медной зеленью), совершенно немелодично завизжала и, швырнув в меня что-то светящееся, метнулась в следующую дверь, захлопнув её за собой. Что-то, при дальнейшем рассмотрении, оказалось аналогом керосиновой лампы, в которой вместо огня были всё те же светящиеся грибы. И ещё она была тяжёлой. Лёжа на полу, с кровоточащим лбом я смутно осознавал происходящее вокруг. Сначала ничего не происходило. Потом дверь, в которую выбежала оглушившая меня девушка, скрипнув приоткрылась. Я услышал сдавленные шепотки. А потом сильный, уверенный голос, сопровождающийся, судя по звуку, легким подзатыльником: «Расколотый! Звона ещё не было, откуда здесь Расколотые? Это человек.» Вокруг замаячило несколько пар ног, босых, в обмотках, в рассохшихся башмаках. От их мельтешения меня замутило, накатила тошнота и я провалился в лёгкое забытье. Из него меня вывели весьма нетактично: парой лёгких пощёчин. В губы ткнулось горлышко и я, слегка приподняв голову, сделал глоток. Вода! Тёплая и с привкусом плесени. Никогда не пил ничего вкуснее. Когда плетёную бутыль отняли от губ, я протестующе замычал и, наконец, открыл глаза. Перед моим лицом маячила грязная ладонь. Ухватившись за неё, я встал на ноги. Рука принадлежала худому, даже тощему парню, на полторы головы ниже меня. Но хватка была неожиданно сильной. Что я тогда заметил? Ёжик светлых волос, мешковатую рубаху и такие же штаны, зелёные глаза и улыбку. Такую широкую и белозубую, что, я был уверен, не смотря на сосущий пробел там, где должны были быть воспоминания, что никогда такой не видел. Она была жутковато-комичной и будто делила голову надвое, как расколотое яйцо.
Привет, я Улыбака! Ты новенький? за спиной весёлого парня (это потом я узнал, что вечная улыбка была следствием чего-то вроде нервного паралича и никак не отражала эмоции) маячило ещё несколько лиц. Оглушившая меня девушка сердито сопела, огромный, раза в три крупнее того же Улыбаки, парень с насупленными бровями и рылом, похожим на свиное крутил в руках острую железку, ещё несколько ребят помладше мелькали позади.
Дай угадаю. Ты ничего не помнишь, просто очнулся в темноте?
Я только кивнул.
Окей. парень похлопал меня по плечу. Это нормально, здесь каждый такой. Я тебе всё расскажу, но сначала посмотри в окно. Он подтолкнул меня к ближайшему.
Снова кивнув, нереальность происходящего совершенно отняла у меня способность рассуждать, я сделал пару шагов и откинул пыльную мешковину. За треснувшими стёклами был город. Вроде ничего особенного, старые дома, улица с растрескавшимся асфальтовым покрытием, проржавевшие столбы фонарей, какие-то нечитаемые вывески. Но кое-что сразу бросались в глаза. Ни людей. Ни машин (А я откуда-то знал, что они обязательно должны быть). Пусто. Каждый дом был будто оторван от остальных: особняк георгианской эпохи, спокойно соседствовал с обычной плановой пятиэтажкой. А мы все, насколько я мог судить, находились в небольшом домике, вроде таунхауса, максимум десять на десять метров. Но я-то помнил, что в бесконечном коридоре несколько раз проходил по прямой много больше. Задохнувшись от потрясения, я повернулся. На том месте, где, как я думал, был проём, приведший мне сюда, была гладкая, покрытая сырой штукатуркой стена. Все (семь человек с девушкой, свинорылым и Улыбакой) смотрели на меня с ожиданием и, вроде, со страхом. Только Улыбака, пока я ошарашенно открывал и закрывал рот, снова показал мне на окно: