Шахматы, моя любимая с детства игра, невероятно меня раздражала одним своим только видом. Это черно-белое поле сводило меня с ума, без конца твердя о какой-то иной стороне всего, в тайне ведущей свою кровожадную игру. Не выдержав этого испытующего гнета, я смел хрустальные фигурки на пол, но их звон и разлетевшиеся во все стороны осколки только усилили болезненную пустоту внутри меня. Тогда сердце мое сжалось в комок, изливаясь горькими слезами досады.
Собрав в ладони хрустальные осколки, я долго сидел на одном месте, пытаясь свою подсознательную тайную силу заставить собрать этот прах, вновь придав безжизненному хрусталю форму.
Я едва мог усмирить дрожь внутри себя, что медленно начинала изламывать все мое тело. Мне было впервые за всю жизнь так больно, и эта боль уже давно была внутри меня, терзая душу самыми изощренными способами.
Как это печально, когда легко можешь сломать, а собрать уже не в силах. Тоненькая рука, протянувшаяся через мое плечо, коснулась хрустального праха, заставив его вновь принять прежнюю форму шахматных фигурок. Зато я могу соединить, но не в силах разрушить.
Затаив дыхание, я обернулся назад, совершенно позабыв о фигурках. Голубые глаза с надеждой смотрели на меня, вновь притягивая меня к себе, точно сильным магнитом.
Почему ты оставила меня тогда? Вейн, я уже готов был заключить ее в самые крепкие объятия, как в моей памяти внезапно молнией промелькнуло ее помрачневшее лицо, когда я в последний раз прикоснулся к ней.
Выражение ее лица изменилось, приняв всевозможные краски вины.
Ее тоненькие пальчики бережно прикоснулись к моей шее, на которой красовался еще не затянувшийся ожог, полученный во время несчастного окончания бала.
И почему только этот ожог оставила не я? Она сожалеюще подняла на меня свои глаза, которые впервые были такими взволнованными. Энгис, прости, что так внезапно оставила тебя одного. Я не знаю, как тебе объяснить, но со мной еще никто не был так искренен, как ты. Меня так часто обманывали, что я уже и не знаю, лжешь ты или нет.
Я никогда не лгу, Вейн.
Она улыбнулась, игриво приобняв меня за плечи.
Тогда ответь на один очень важный для меня вопрос, коснувшись своими тонкими губами мочки моего уха, она прошептала так, словно эти слова никто, кроме меня, не должен был услышать. Ты боишься темноты?
Ее губы растянулись в какой-то насмешливой улыбке.
Конечно, нет. К чему этот вопрос, Вейн?
Ты лжешь, прошелестела она, как-то резко оказавшись у входной двери в мою комнату.
Почему ты так решила? Я совершенно не понимал ее намерений.
Потому что ты всегда ее боялся. Выскользнув из моей комнаты, она замолчала, кажется, вовсе исчезла в затемненном пространстве поместья.
Ее внезапное молчание заставило меня вновь испытать на себе самый лютый страх, зародившийся еще тогда, когда я впервые увидел эту голубоглазую незнакомку. Я понимал, что она не могла просто так взять и исчезнуть, легко раствориться в воздухе, но я никак не мог заставить свой мозг окончательно поверить в это. Все мои мысли твердили одно и то же, и я был слаб, чтобы хоть что-то им возразить.
Выбежав в коридор, я, затаив дыхание, осмотрел каждую его часть, впервые подумав о том, что Вейн действительно растворилась в воздухе. Не зная покоя, я кинулся дальше по коридору, позволив собственным ногам вести меня туда, куда они считали нужным. Но везде была пустота, и мне уже начинало медленно казаться, словно Вейн была лишь частью моей нездорового разума.
Однако я не мог до конца смириться с этой мыслью, продолжая подниматься все выше и выше по едва изогнутой лестнице, обыскивая каждый потаенный уголок мрачного этажа.
Как бы мне хотелось сейчас перестать винить себя в том, что я снова ее потерял, не сумев уберечь, но эта вина уже проникла в мою кровь, начав медленно ее отравлять.
Последний этаж был моей единственной надеждой вновь поверить в то, что Вейн была реальна.
Вокруг было тихо, и холодный сумрак едва касался пола, заставляя меня передвигаться практически на ощупь. Приглушенный свет настенных канделябров был настолько жалок, что он практически не освещал ни единого уголка всеми забытого этажа. Это была самая незначительная часть поместья Кёллер, включающая в себя лишь одну дверь, ведущую неизвестно куда.
Я бы смог поверить в бессмысленность этого этажа и того пространства, сокрытого за черной пыльной дверью, если бы не чувствовал что-то живое по ту сторону. Но эта жизнь не была обычной, поскольку все время, возможно даже, множество лет провела в одиночестве и мраке, давно перестав существовать для солнца и дня.
Оставшись наедине, эта жизнь научилась жить в кромешной темноте, сумев подчинить себе все свои некогда значимые страхи. Я бы хотел узнать, что это была за жизнь, давно позабытая каждым обитателем молчаливых стен поместья, и я бы узнал, если бы не внезапно появившаяся тень, чернота тела которой была намного темнее самой ночи.
Таинственная фигура промелькнула у меня перед глазами и снова куда-то исчезла. На мгновение мне даже показалось, будто я сам сейчас выдумал ее, поддавшись какому-то искаженному чувству страха.
Я долго вглядывался во тьму, пытаясь понять, было ли это реально, пока ледяная волна горьковатого воздуха не набросилась на меня, наполнив собой каждую клеточку моего тела.
Задыхаясь от этого тлетворного запаха и горького привкуса, прочно осевшего на моих губах, я попятился назад, ухватившись за настенный канделябр, свечи в котором уже давно были затянуты паутиной и не горели. Бросив его на пол, я, едва передвигая ногами, направился к лестнице, хватаясь за горящий на нижнем этаже свет, в то время как тьма хватала меня за ноги, сгущаясь плотной пеленой за моей спиной.
Горьковатый привкус становился все отчетливее, и я уже мог осознанно сравнить его со вкусом гниющей плоти.
Чарлз снова сидел за своим заваленным всяким хламом столом, рассматривая одну единственную важную для него фотографию, с которой он всегда бережно сдувает даже самую незначительную пылинку. Женщина смотрела на него с противоположной стороны фотографии, счастливо улыбаясь. Как же он давно не видел этой улыбки, как же давно он позабыл эти теплые прикосновения
Он бы и не подумал, что однажды сможет забыть ее голос, который всегда тихо произносил его имя.
В какой-то момент своей жизни, лишенной всяких красок, Чарлз подумал о том, что все, чем он пожертвовал, построив новую жизнь, буквально вдохнув ее в своего единственного сына, стало настолько хрупким, что разбить все это было бы проще простого. Эта мысль его не покидала. Она вместе с ним сидела за одним столом, читала потертые книги, смотрела из окна и часто обманывала его, заявляя о полной безопасности в стенах дорогому ему поместью.
Когда эта мысль стала настолько тяжела, что он едва мог отвлечься на что-то другое, Чарлз, бросив из своих рук старенькую книгу, безжалостно оставленную на пыльном полу, впервые за долгие годы покинул свой кабинет.
Он не знал, что так внутри его изнывало от жгучей боли, которая делала его безутешным. Ему казалось, все вот-вот вокруг рухнет, мертво падет под его ноги, уже никогда не в силах снова собраться в одно целое. Его сердце, давно позабывшее все ранее известные ему чувства, точно ожило, без конца твердя о какой-то ужасной печали.
Эту горечь он не мог описать ни одним словом, точно сам не понимал, чем она была на самом деле.
Впервые за долгие годы он снова почувствовал что-то живое внутри себя, уже не отпускающее его ни на секунду. Его дыхание было практически невесомым, но даже оно казалось ему каким-то излишне громким, навязчивым, как стук его тревожного сердца. И почему только Чарлза беспокоила эта атмосфера, полностью поглотившая поместье? Что-то очень чужое было в ней, опасное и совсем неподходящее гармонии этого маленького мира, в котором он пытался спрятать самое дорогое, что у него было, своего сына, все эти беспристрастные годы думая, что в бездушной клетке он сможет дать ему свободу.
И когда же эта червоточина смогла пробраться в его собственноручно созданный мир, давно лишенный покоя? Чарлз не мог допустить, чтобы самый страшный для него кошмар повторился снова.
Его сердце замерло, когда на своем большом пальце он почувствовал жгучую пустоту. Черный перстень, внутри которого застыла капелька чьей-то алой крови, внезапно пропал. Дыхание его участилось, но это не помешало ему услышать тихие шаги, медленно приближающиеся к нему.
Черный перстень мелькнул у него перед глазами. Увидев то, что он больше всего боялся, Чарлз не мог даже сдвинуться с места, прикованный глазами к очень важной для себя вещице. Губы его дрожали, безнадежно пытаясь вытолкнуть слово, мертво застывшее на них.
Увидев колкую улыбку на ненавистном лице, он оскалился, решившись наброситься на нежданного гостя, испокон веков ставшего ему самым верным врагом.
Стоило ему сделать один единственный шаг, как серебряный перстень с черным камнем сорвался с длинных пальцев, поспешив коснуться безжалостного каменного пола.
Очнувшись в гостиной, я не понимал, что происходит вокруг меня. Все собрались в одной комнате, ни о чем не говоря. Каждый просто молча смотрел себе под ноги, не находя ни единого слова.
Прижавшаяся к груди Эндиана Джорджия не могла пошевелиться, окропляя его любимую рубашку цвета ржавчины горячими слезами какой-то неизлечимой боли.
Рене, отвернувшись в сторону окна, казалось, была не здесь, а где-то далеко от этого мира. Даже строптивость Лео пропала с его лица, сменившись болезненными бледными красками скорби.
Заметив мое пробуждение, Эндиан, точно выйдя из глубокого сна, присел напротив меня, долго не поднимая своих золотистых глаз с холодного пола.
Когда его плотно сжатый кулак разжался, я увидел отцовский серебряный перстень, камень которого был наполовину отколот.
Дрожащей рукой я дотронулся до него, не веря тому, что все произошедшее произошло на самом деле.
Мысли в голове без конца путались, и я впервые ощутил внутри себя такую тоску, которая была готова меня задушить своими сильными руками.
Держа в своих руках ледяной перстень, я не понимаю, как все могло так сложиться. Отец, будучи очень осторожным с собственной душой, никогда бы не позволил ей вот так легко разбиться. Но глаза меня не обманывали, что я прекрасно понимал, затаив в глубине души неизлечимую печаль.
В поместье была могильная тишина, ядом проникающая в каждый укромный уголок тихих, затаивших свое робкое дыхание, комнат. Этот мир практически умер, потеряв того, кто создал его однажды, заплатив очень большую цену за много лет спокойствия внутри его стен, которые, казалось, смогут уберечь от давнего кошмара.
Глава 14
Никто из нас не предполагал, даже не мог предположить, что кабинет Чарлза так внезапно опустеет. Каждый считал его неотъемлемой частью своей собственной жизни, оставаясь просто благодарным ему за то, что однажды он пообещал оберегать беззащитную детскую душу, нуждающуюся в его помощи.
Я помню тот день, когда, вернувшись после очередного бала, которые он постоянно посещал вместе с Терезой, привел в поместье оборванного мальчишку с растрепанными каштановыми волосами. По его исхудавшему телу разбежались страшные синяки, а на лице красовалась глубокая рана, оставленная каким-то острым предметом. Рассказав мне о том, что он чудом спас Лео от лап чудовищного создания, которое пыталось убить его, Чарлз попросил меня позаботиться о бедолаге, которому на тот момент наша защита и внимание были просто необходимы.
Через пару дней стены поместья гостеприимно приняли еще одну несчастную душу пепельноволосой девочки, а еще через пару дней паренька с сильно обожженными руками, который ни на шаг не отходил от девочки с красивой кроткой улыбкой, что несколько лет жила с ним под одной крышей, давно не имея своего собственного дома.
И почему только Чарлз решил, что этот камень сможет уберечь его душу от неприятностей и бед? Я не понимаю его намерений и вряд ли уже смогу понять. Но этот пыл внутри себя мне уже не унять. Как же он мог позволить сделать себя слабым? И все же я не понимаю, что вынудило его запереть свою душу в этом чертовом перстне, который обязательно должен был однажды расколоться.
Он знал, он прекрасно знал, что этот день наступит, но продолжал играть с собственной душой, словно дразня судьбу, которая редко бывает благосклонна к таким вещам.
Вид из кабинета отцовского окна был весьма неплох: огромный лесной массив уходил высоко в небо, и совсем недалеко кристально чистая вода неизвестного мне озера, затянутая легким туманом, мнимо отражало в себе все холодные краски хмурого свинцового неба, безгрешно застывшего над уставшей землей.
Проведя пальцами по пыльному столу из красного дерева, я тяжело вздохнул, закрыв глаза на какое-то время. Я чувствовал, как в этом замкнутом пространстве разносится легкое дыхание, как едва бьется сердце, немного очерствевшее за множество ушедших лет, а также отчетливо слышал, как среди стеллажей все тише разносятся угасающие шаги.
Вновь открыв глаза, я бросил спешный взгляд на все, что меня окружало. Как же здесь все дышит одиночеством. Я не могу дышать этим пустым воздухом, едва сдерживая порывы заразительной тоски.
Чарлз был давно отравлен одиночеством, но он смог к нему приноровиться, ужившись с этим коварным чувством.
Оставив его перстень на пыльном столе, я неохотно покинул опустевший кабинет, аккуратно закрыв за собой дверь. И все же, когда я отдалялся от кабинета, мне казалось, будто я снова слышу тихие шаги за плотно закрытой дверью.
Мне не хотелось ничего, в том числе двигаться, говорить что-то кому-то, а временами мне не хотелось даже дышать. Тишина вокруг была упоительна, и я искренне наслаждался ею, отвергнув абсолютно все, что меня окружало.
Когда легкие руки легки на мои плечи, заключив в некрепких объятиях, я не обратил на это никакого внимания, молча продолжив сверлить холодным взглядом каменный пол, которому я всегда был особенно безразличен. Я смог вернуться к привычной запертой реальности лишь тогда, когда пухлые губы бережно припали к моему лбу.
Раньше, когда тебе было больно, я всегда целовала тебя в лоб, и ты каждый раз говорил, что тебе больше не больно, мягкий, едва приглушенный голос Рене успокаивал меня, понемногу заглушая все мысли, от которых изнывало мое сердце. Смотря в ее любящие глаза, затемненные печалью, я не хочу больше ничего, в том числе и прежней жизни. Ее теплые прикосновения успокаивали меня, заставляя позабыть обо всем, а добрая улыбка, от которой просто некуда было деться, казалась мне самым прекрасным таинством во всем белом свете.
Коснувшись пальцами ее мягкой щеки, я нежно убрал прядь ее длинных пепельных волос за ухо, не переставая любоваться ее по-домашнему теплым образом.
Темно-зеленые глаза, поглотившие весь приглушенный свет настенных канделябров, неотрывно смотрели на меня, безустанно твердя о своей преданности. Ее кожа цвета слоновой кости, облаченная в красивое красное платье (цвет которого ей невероятно был к лицу), казалась ненастоящей, тонкой и какой-то излишне хрупкой.
Куда делись те беззаботные годы, Рене? Мое дыхание, едва способное согреть, кольнуло ее в шею, заставив безупречное тело вздрогнуть от неожиданно нахлынувшего холода.
Уголки ее алых губ изогнулись в простодушной улыбке.
Запустив свои теплые пальцы в пряди моих волос, она долго не сводила с меня своих глаз, в которых я все чаще замечал какую-то робкую радость, Рене тихо ответила:
Давно забыты, а если нет, то забудутся рано или поздно, голос ее звучал ровно, не без капли какой-то очаровывающей тайны. Хоть мне и не верится, что тебя, Энгис, я смогу когда-то забыть. Ее легкая рука скользнула по моей щеке, остановившись у шеи, покрытой едва затянувшимися ожогами. Как же мне всегда хотелось прикоснуться к тебе хотя бы раз, и сейчас я не верю, что могу это сделать.
Ее теплые руки нежно обхватили мою шею, и горячие алые губы готовы были уже прикоснуться к моим, как я отстранился от нее, больно схватив за руку.
Мечты очень часто рушатся, Рене, выпустив ее из своей мертвой хватки, я выставил Лейдел за дверь своей комнаты, прожигая озлобленным взглядом. И как только она могла поверить, что я когда-нибудь приму у нее этот поцелуй?.. Не все, что написано в сказках, реально происходит в жизни.