Расставляя фигурки на их законных местах, я плавным жестом руки пригласил его сесть.
Не хватает одной фигурки, заметил я, бросив настораживающий взгляд на хрустальное черно-белое поле, готовое к новому сражению.
Фигурка черного короля пропала очень давно. Я уже и не припомню, как давно это было. Эндиан лишь пожал плечами, отведя глаза в сторону, чтобы я не видел его болезненного сожаления. Шахматы всегда много для него значили.
Я разговаривал с отцом, вырвалось у меня, не в силах больше сдерживаться внутри моего и без того увядшего рассудка. И мне показалось, будто он давно уже мертв.
Подняв в воздух легкую фигурку белой пешки, Эндиан выставил ее вперед, подняв на меня свои огненные глаза, полные самых искренних чувств. Он точно прекрасно понимал сказанные мною слова.
Госпожа Тереза очень многое значила для него. Добрая, заботливая, всегда готовая прийти на помощь или дать дельный совет. С того далекого времени, как она приняла нас, каждый считал ее своей матерью, уважал как никого иного. Потерять такую женщину и остаться при своей жизни может лишь бездушное животное. Чарлз, думаю, холодно тебя встретил?
Подняв в воздух черного коня, я тут же поставил его на поле, предложив следующий ход Эндиану.
Это нормально, отмахнулся он, убеждая меня, что подобная холодность с недалеких времен всегда была свойственна моему отцу, о чем я и без того знал сам. Если бы я потерял Джорджию, то, Его всего вмиг передернуло, как от мощного заряда электрического стула. Энгис, ты не рад вернуться?
Молчание нависло над нами, пробежав по комнате холодной волной, качнув ровное пламя свечей, одетых в серебряные дорогие канделябры.
Закрыв глаза, я устало припал к бархатной спинке стула, не зная, что и ответить.
Рад ли я вернуться туда, где я давно перестал быть счастлив? Рад ли я тому, что некогда огромный для меня мир внезапно стал так мал, что я едва могу дышать его тесным воздухом? Рад ли я тому, что дорогая для меня душа сейчас слишком далеко от меня?..
Я запутался и уже не могу понять, чему я сожалею, а чему нет.
Подхватив одну из фигурок, Эндиан начал медленно крутить ее в своих руках, едва прищурив свои хитроумные глаза.
Вижу по тебе, что ты болен кем-то, смертельно болен, сказал он, покачав головой в знак собственной правоты. Как же он чертовски был сейчас прав. И единственным лекарством, которое может тебя спасти, является как раз лишь та, которую ты любишь. Ты говорил ей об этом?
Нет, опустошенно ответил я, понимая цену несказанных ранее мною слов.
Эндиан неодобрительно посмотрел на меня, поставив фигурку на середину хрустального поля битвы.
Иной раз уже будет поздно говорить об этом. Ее душа может быть поймана совсем в чужие сети.
Когда тусклое, темное солнце маленького мира исчезло за черными облаками холодного вечера, поместье Кёллер налилось прекрасными, чарующими звуками, виртуозно рождающимися под тонкими музыкальными пальцами Лео, что едва дотрагивались черно-белых клавиш темно-синего лакированного пианино.
Его музыка это не что иное, как крик его собственной души, которая продолжает рыдать на протяжении долгих лет. Никто не знает, какое его чувство рождает такие композиции, да и никто не думает об этом, просто наслаждаясь его удивительными музыкальными тональностями, в которых медленно утопает все вокруг. Но как же много ему пришлось однажды заплатить за эту любовь к музыке, за эти уникальные способности, которыми обладает лишь он один Только жгучий глубокий шрам на его шее, сползающий с щеки и уходящий на грудь, напоминает о его болезненной плате за истинный талант.
Когда последняя нота томительно опустилась на окружающий мир поместья, все вокруг замерло, кажется, даже перестав дышать. В груди моей все резко сжалось, словно в кованых тисках, болезненно изнывая от тягостной тесноты.
В эту минуту, когда Лео завершил свое очередное признание в любви кому-то неведомому, мне стало еще более тоскливо, невыносимо больно.
Краски вокруг меня стали еще более серыми, безжизненными и пустыми, потеряв всякую долю прежней истины. Это был не тот мир, который я помню. Душа, запертая внутри меня, яростно кричит, настойчиво говоря об этом. И я бы вечно испытывал эту серость, был бы ее верным слугой, если бы не одно чувство, пообещавшее мне безграничную свободу.
Оно пришло ко мне в тот момент, когда я был полностью порабощен одиночеством. С этого самого момента мне везде чудились эти прекрасные голубые глаза, наполненные всевозможными красками жизни. Именно тогда, когда они были так далеко от меня, я понял, что уже не смогу прожить без них ни единого дня.
Возможно, мы всегда были не правы, думая, что такие, как мы, значительно отличающиеся от людей, никогда не познаем великое светлое чувство, подвластное лишь им одним, но это чувство уже давно живет внутри меня самым нежным проявлением зависимости.
Глава 6
Академия была пуста, и что-то взволнованное чувствовалось в каждом ее затемненным уголке. Еще никогда в этих стенах не было такой тишины, выедающей в душе неизгладимую тревогу. Ни единого лучика света, застывшего в едва потрескавшихся окнах, ни единого звука, притаившегося за дверью Ничего, что могло бы говорить о жизни, к которой я уже очень давно привык.
Изучая одинокие коридоры, безмолвно застывшие в тишине, я перебирал в голове всевозможные варианты внезапного исчезновения жизни из этих готических холодных стен. Но ни одно предположение не могло удовлетворить мой жгучий интерес.
Звук моих шагов, рассыпающихся по всему пространству «Кёрс-Роуз», был единственным признаком жизни, едва в силах вернуть академии прежние силы, чтобы существовать.
По моей спине пробегал целый легион ледяных мурашек, колющих меня своими заостренными проворными лапками. Академия не могла опустеть, она не могла вот так умереть, если только это не очередная забава Лореила.
Энгис. Нежная рука коснулась моей ладони, заставив сердце внутри меня бешено всколыхнуться.
Увидев безгрешно струящийся свет ясных голубых глаз, что без памяти смотрели на меня, я затаил дыхание, впервые решившись позволить себе крепко обнять это хрупкое тело, уже не боясь за его сохранность.
Я боялся, что уже не смогу увидеть тебя, едва слышно обронил я, не выпуская ее из своих горячих объятий, в которых она казалась такой невесомой, легкой парящей снежинкой над грешным покровом бренного городка.
Боялся? За меня? голос ее почему-то дрожал. Но, Энгис, почему?
Я безустанно готов был придумывать самые разнообразные ответы на этот настойчивый вопрос, никак не решаясь сказать о том, что я чувствовал по отношению к ней. Не знаю, что внутри меня противится этим простым словам, о которых мне рассказывал недавно Эндиан. Они точно вылетели из моей головы, улетев вместе с холодным потоком встречного ветра, поднявшись высоко к темным низким небесам.
Потому что я не хочу, чтобы твой цвет глаз принадлежал кому-то еще.
Взяв мое лицо в свои ладони, она непринужденно улыбнулась, подарив мне нежный, но несколько отстраненный поцелуй. Ощущая нежность ее тонких губ, я лишь сейчас понял, что мои сети были пусты, однако в ее без единого шанса на свободу лежала моя душа, запутавшаяся в прочных веревках вечности.
Я не хотел возвращаться в поместье Кёллер, вспоминая неприятную удушливую атмосферу одиночества и тоски, в которой я оказался бессильным.
Моим верным спасением от неминуемой гибели стала Вейн, единственная в силах развеять все ненастья, черными тучами скопившиеся над моей головой.
Не сводя с нее своих глаз даже тогда, когда она, желая уединиться с хорошим томиком фантастической истории, одна была в едва освещенной библиотеке, я тайно любовался ею, оберегая, как один из редчайших драгоценных камней.
Почему ты смотришь? Мне неловко от твоего взгляда, однажды спросила она, заметив меня за темными книжными стеллажами.
Я боюсь, что ты вдруг исчезнешь, ответил я, более не найдя подходящих слов.
Да, когда она оставалась одна, я боялся за нее больше, чем за самого себя. Я не мог и вообразить то мгновение, когда ее легкое тело, подхваченное воздухом, начнет рассыпаться на частички, медленно превращая ее в пыль. Кто-то бы сказал мне, что это слишком, но я никак не могу выбросить из своей головы этот образ, исчезающий в темноте. Но самым страшным для меня было то, что я уже не смогу к ней прикоснуться.
Болезненно прижимая руку к своей груди, я понимаю, что сердце мое болит, изнывает от какого-то несносного жжения, кажется, от яростного огня, пылающего внутри. Но может ли тот, кто никогда не был человеком, ощущать, как болит его душа? Я ощущаю, прекрасно понимая, что могу в любую минуту погибнуть от этого прекрасного чувства.
Тонкая реальность Сан-Лореила, вернувшись на круги своя, продолжала свою неторопливую жизнь, наполнив стены «Кёрс-Роуз» прежними красками, звуками и гармонией. Все, что творилось вокруг, было создано для тех, кому сотнями лет не нужно было куда-то спешить, раз за разом повторяя бессмысленный круговорот своей бесформенной жизни.
Ночью, когда улицы города укутались холодными туманами и неразгаданными секретами, я наблюдал за тем, как высокая фигура с рыжими прядями непослушных волос быстро исчезает за извилистым поворотом мостовой дорожки, уводящей в старую, брошенную всеми часть Сан-Лореила. И что творится в мыслях у этой фигуры, так поспешно направляющейся в сторону самой убогой улицы Бра´гин-Глосс? Лишь только таинственные дела, касающиеся скрытых стен старого, почти рассыпавшегося храма старого наставника На´рвелла, курирующего несколько отчаявшихся душ, неспособных выживать в окружающей среде Сан-Лореила.
В эту разлагающуюся от местного воздуха общину входят самые рискованные и отчаявшиеся, готовые пойти на самые крайние меры ради долгожданной свободы. Жизнь внутри прочных прутьев Сан-Лореила редко кому может прийтись по вкусу, поэтому многие бросают вызов самому Лореилу, пытаясь на протяжении нескольких столетий отыскать хотя бы отдушину, малейшее окно, чтобы наконец-то почувствовать свободу. Я многое слышал о них, но не думал, что они существуют на самом деле. Но еще более неожиданным фактом для меня стало то, что Сэм был одним из них, безвольно позволяя себя обманывать.
Не в силах унять свой интерес, я тенью скользил по следам Сэма. Его торопящиеся шаги едва не бежали по холодным лужам, спотыкаясь на ровном месте. По нему было видно, что вся его душа испытывала тайное волнение и страх, глубоко укоренившийся внутри него. Мне было непривычно видеть его таким, но и жалости я к нему испытать уже не мог после сказанных им слов, которые до сих пор оживают передо мной.
Постоянно оборачиваясь назад, он торопился, тяжело при этом дыша. Его тягостное дыхание разносилось по всему пространству городка, привлекая к себе излишнее внимание бродячих по тоненьким улочкам города душ, петляющих по его горячим следам. Подобное существо, как он, особенно привлекало их внимание, заостряло желание вмиг разорвать на части. Наверное, это было лишь потому, что свет, исходящий от их едва припавшего к голове нимба, болезненно резал их глаза.
Полуразрушенное кирпичное здание словно само по себе образовалось перед ним, обещая наградить его заслуженной безопасностью и покоем, кроме которых ему уже ничего не было нужно.
Задыхаясь от нехватки воздуха и ломящей тело усталости, он бежал, постоянно спотыкаясь и падая, больно обдирая свои руки, подставляемые под удар мостовой дороги. Теплый свет, струящийся из окон храма, шептал ему всякие утешительные слова, приглашая в нем раствориться.
Когда силы, покинувшее его обездоленное тело, сдали, Сэм безжизненно повалился на дорогу, умоляюще протягивая руку в сторону едва сидящих на петлях дверей. Но никто не вышел к нему, никто не спас его от приближающейся угрозы, идущей по его пятам.
Шепча никому не известные слова, потерянные души уже практически хватали его за ноги, желая утащить в непросветную, ядовитую для него темноту. Тогда я не смог позволить погибнуть ему от рук самой страшной для него смерти, развеяв каждую голодную душу, нависшую над ним.
Не знаю, почему я тогда сделал это, внезапно выбросив из головы его пронзительный взгляд и едкие слова, затрагивающие душу важной для меня фигуры. Наверное, где-то в глубине моей груди действительно еще осталась живая душа, способная чувствовать и понимать чувства других.
«Кёрс-Роуз» вряд ли сможет когда-то уснуть нормальным сном. Она видит все, что происходит снаружи и чувствует то, что происходит внутри нее. Я не раз думал о том, что внутри нее течет самая настоящая кровь, течение которой легко можно услышать по ночам, когда весь мир тихо засыпает, начав просмотр своих извечных кошмаров.
Я часто прислушивался к ней, пытался даже поговорить, но она молчала, гордо смотря на меня, точно насмехаясь. Тогда я был одинок, беззащитен, но теперь, когда я могу слышать стук хрупкого сердца, дорого для меня, весь мир, некогда погруженный в ядовитые серые тона, заново расцвел, даруя мне искреннюю свободу, у которой безупречные голубые глаза.
Внезапно сердце в груди сжалось так сильно, как никогда раньше. Оно истошно кричало, задыхаясь от какого-то насквозь пронизывающего дыма, захлебываясь в едва теплой крови.
Схватившись за грудь, я припал к стене, повалившись на холодный керамический пол, раздирая черную рубашку, царапая кожу, пытаясь остановить мучительную боль, заставшую врасплох. Она поедала меня, оставляя мне взамен окровавленные пальцы собственных рук и искалеченную плоть, просящую пощадить ее.
В глазах темнело с каждой секундой, и я не мог уже ничего с этим сделать, кроме как пытаться беспамятно вырвать предмет моих терзаний из холодной груди. Я едва не закричал, почувствовав, как что-то внутри меня резко загорелось и вмиг потухло.
Я слышал, как кто-то произносит мое имя. Этот голос был таким тихим, что я едва мог уловить его. Он звал меня, называя по имени, кажется, просил о помощи, но я ничего не мог сделать. Я был не здесь, не в этом мире, а в каком-то ином, где все кажется таким бессмысленным и непорочным. Нет, это был не рай, но и не ад, что-то гораздо больше, чем эти два давно опустевших, вульгарных мира.
Когда я пришел в сознание, голова была настолько пуста, что ни одна мысль не могла родиться в ней, дать начало новым размышлениям.
Что-то очень тяжелое свалилось на тело, отчего я с большим трудом мог подняться на ноги. Глубокая рана, пульсирующая на моей груди, напоминала мне о невыносимых терзаниях, которые я не так давно испытал.
Эта боль, живущая внутри меня острым осколком, была рождена вместе со мной. Помню, как она часто испытывала меня на прочность, терзала, как бешеный пес, у которого я случайно встал на пути.
Никто не мог мне помочь, ровно так же, как и сейчас, попросту не понимая того, что происходит внутри меня, когда этот смертоносный осколок снова врезается мне в грудь, медленно разрезая каждую клеточку моей плоти. Но сейчас я страдаю от этого больше, так и не сумев понять, чему же нравится пытать меня самым изощренным способом.
Поднявшись с холодного пола, который беспристрастно передавал звук моего каждого движения, я осмотрелся вокруг, сам не зная, зачем. Наверное, это давно стало моей привычкой, которая позволяла мне держать свое существование в тайне, полной безопасности.
Ноги сами по себе пришли к комнате Вейн, дверь в которую была едва приоткрыта. Это встревожило меня, и я резким движением руки отворил дверь, надеясь, что она сладко спит, не подозревая об одном кошмаре, который мог бы ее внезапно коснуться.
Яркая вспышка тревоги ослепила меня, когда я увидел абсолютно пустую комнату. Бежевое мягкое одеяло лежало на полу, как и подушка, на которой безвольно лежал белоснежный волос, явно не просто так сорвавшийся с головы девушки.
Мне было трудно дышать, осознавать то, что произошедшее было реальным. Но как же я смог это допустить? Вейн пропала по моей вине.
Бросившись по ночным улочкам городка, я искал ее, произнося дорогое мне имя дрожащим, едва живым голосом. Но ни одна тьма, ни одна реальность и ни один кошмар не ответили мне, лицемерно поглядывая на мои попытки найти потерянное.
Тогда, лишенный всякой надежды, я проклял этот город, полный удушающей боли и давно потерянных надежд. Но я не собирался сдаваться. Где-то в глубине души я чувствовал Вейн, слышал, как бьется ее трепетное сердце.
Глава 7
Я должен был сконцентрироваться на себе, заставить свое сознание отключиться от реальности и услышать слабый голос Вейн, зовущий меня из ниоткуда. Это был не сон, она действительно звала меня, прося о помощи, но я не мог понять, откуда исходит этот шепот. Он парит над моей головой, внезапно отдаляясь от меня, падая на пол и вновь поднимаясь, продолжает кружить, как пожелтевший лист, сорвавшийся с осеннего дерева.