У нас была машина, но её сбило собакой, долетает до меня голос кого-то из них, и я давлюсь воздухом. Асфальт жжёт ноги через тонкую подошву балеток, и на глаза у меня наворачиваются слёзы. Господи, что же это такое?
В этот момент рядом раздаётся дикий грохот, и все мы поворачиваемся к его источнику а это подвал Аристарха. Кажется, там только что что-то взорвалось. А ведь он там! Я порываюсь сделать хоть что-нибудь, но тут в подвале раздаётся второй взрыв, и Марк хватает меня за плечи.
Оставь Оставь. Уже не помочь.
Я так не считаю, поэтому продолжаю вырываться, и тогда третий взрыв в подвале отбрасывает нас назад. Теперь-то уж точно поздно. Я чувствую, что совершила ужасную ошибку.
Я так и не спросила Так и не спросила самое важное.
Когда я поднимаюсь, Яна с Карой уже нет рядом.
Психанули и пошли домой, без энтузиазма объясняет Марк.
«Как же так, мы ведь должны держаться все вместе, тут же конец света, чёрт побери, как они могли уйти?!» хочу крикнуть я, но на меня наваливается такая усталость, что я не говорю ни слова. Зато Марк что-то говорит, только вот я его совсем не слушаю. Взгляд мой приковывает чья-то фигурка, кажущаяся знакомой, и я
Он жив! Вон он! Скорее, кричу я, но, когда Марк смотрит, куда я указываю, Аристарх уже скрывается из вида.
Кто?
Да Аристарх же! Он жив! Надо его догнать, радостно тараторю я, а Марк в ответ лишь пожимает плечами:
Зачем?
Я злюсь от того, что Марк не понимает элементарных вещей.
Спросить! Мы не успели спросить у него, как остановить всё это!
Из того, что он говорил, следует, что остановить это нельзя, как мне кажется, равнодушно отвечает Марк. Диссонанс необратим, помнишь?
Я теряюсь. С одной стороны, меня беспокоят слова Марка, они же слова Аристарха: а что, если это действительно нельзя остановить? С другой я не могу понять, всерьёз говорит Марк или нет. Хотя как уж тут после всего говорить не всерьёз?
В любом случае, даже если это и можно остановить, думаешь, это сделала бы ты?
Да, отвечаю я, не веря своим ушам. Как же это глупо!
Марк смеётся.
Пойдём лучше найдём Яна с Карой, говорит он, и я забываю об Аристархе. Это правда нам нужно найти их как можно скорее. Не знаю почему, но у меня такое чувство, что любое промедление губительно.
Мы направляемся домой к Яну и Каре. По пути пробуем им позвонить, но телефон Марка отказывается набирать номер, а мой продолжает гнуть линию про недостойный абонемент. Пока мы идём, изнывая от жары, разум отказывается фиксировать происходящее. Разум пытается отключиться, но терпит неудачу.
Мост Александра Невского разведён средь бела дня.
Небо местами приобретает оранжевый оттенок.
Я почему-то вспоминаю про слойку с абрикосом. Совсем недавно Марк притащил из магазина булочки с корицей, мы их постоянно едим. Я, как обычно, сунула их в микроволновку, даже не смотря. Но через полминуты почему-то не запахло невозможно приятным ароматом корицы, а микроволновка начала искрить. Я поспешно вытащила булочки и тут только заметила, что они другой формы, не такой, как мы привыкли. Да и не с корицей вовсе. У Марка просто глаза на лоб полезли, когда он откусил одну из них, вторую он сразу выхватил у меня из рук. Я не знаю, что это были за булочки, когда я не глядя засовывала их в микроволновку, но вот вытащила из неё я слойки с абрикосом. Марк никогда не купил бы слойки с абрикосом, в какой бы рассеянности он ни пребывал, потому что у меня жуткая аллергия на всё абрикосовое. Он клялся, что покупал наши обычные булочки с корицей. Сейчас, глядя на это оранжевеющее небо, я полагаю, то было одним из начинающихся проявлений Диссонанса.
Марк спрашивает, о чём я думаю, и я отвечаю, что об абрикосовых слойках. Он удивляется, но потом тоже задумывается.
Позже оказывается, что почти все мосты ни с того ни с сего разведены посреди дня. К счастью, чтобы попасть домой к Каре, нам не нужно пересекать мост, но от этого спокойнее на душе не становится.
Мы всё идём и идём, и я вдруг понимаю, что уже вечер пятницы, а вокруг ни одной машины. Проспект, на котором в это время всегда безумные пробки и люди добираются домой по три часа, абсолютно пуст. Это пугает до жути.
Но то, что мы видим на другом проспекте, пугает просто до смерти. Куча машин в ряд, неживая тишина и ни одного водителя за рулём. Пустые, мёртвые машины заполнили обе полосы, и выглядят они так, словно их бросили сотню лет назад при каком-то апокалипсисе.
Хотя, наверное, насчёт сотни я ошибаюсь.
Когда мы наконец доходим, поднимаемся на нужный этаж и собираемся звонить в дверь, желудок у меня сворачивается в узел, словно предчувствуя нечто ужасное. Марк давит на кнопку звонка, и вместо привычной трели раздаётся какое-то бульканье. Меня начинает тошнить.
Хотелось бы списать на испорченную еду, но я знаю, что тошнит меня от страха.
Мы слышим, как открывается первая внутренняя дверь, кто-то смотрит в глазок.
Убирайтесь, слышим мы безжизненный голос Яна и на какое-то время теряем дар речи от такого поворота.
Но начинаю я, однако Ян из-за двери меня перебивает:
Убирайтесь.
Мы просто хотели убедиться, что с вами всё в порядке, обретает наконец дар речи Марк.
С нами?
Ну да, с тобой и Карой, мы волновались, что
Карина мертва.
Я давлюсь собственной слюной и закашливаюсь. Кариной Ян не называл сестру уже лет десять.
Что? не верит своим ушам Марк.
Карина. Мертва. раздельно и безжизненно доносится из-за двери.
Но как?! ужас в моём голосе чувствует, наверное, весь дом.
На неё упало пианино.
Как?! снова вырывается у меня.
Вот так! зло бросает Ян, и мы слышим звук захлопывающейся двери.
Долго ещё мы стоим на лестничной площадке, то стуча в дверь, то звоня в булькающий звонок, то взывая к Яну, но больше из квартиры не доносится ни звука. Ясно только одно нам придётся уйти.
Но сил идти куда-либо у меня нет.
Как на человека может упасть пианино? Ну как? Столько лет стояло и вот взяло и упало? жалобно спрашиваю я, ожидая услышать в ответ что-то вроде «наверное, они решили его передвинуть и не рассчитали сил» или «может, Кара искала что-то под ним, оно пошатнулось и», но Марк молчит. Ложные утешения не для него. Я тоже молчу. Мы сидим на лестнице, пролётом выше Кариной квартиры, и просто молчим. Лицо у Марка серое, взгляд ничего не выражает. Я, наверное, такая же. А Ян Господи, бедный Ян.
Бедный Ян, слышу я свой голос.
Он в шоке, отвечает Марк.
Я тоже, говорю я, и это правда.
В голове непроизвольно всплывают слова Аристарха: «Подумайте о чём-нибудь самом приятном для вас. У всех есть что-то такое. Прошу, подумайте об этом. Прямо сейчас». Кара обожала большие-большие, красные-красные маки. Даже больше, чем обожала. У меня вертится мысль успела ли она подумать о них до того, как умерла, до того, как настал момент, когда она никогда больше их не увидит. И я знаю, что вряд ли.
От этого становится ещё хуже.
Кара мертва, а у меня в голове пляшут всякие дикие сочетания мыслей, пытаются не дать мне осознать этот факт. Но зря факт уже осознан, а вот адекватной реакции на него почему-то нет. Если не считать того, что я думаю чёрт знает о чём, да пытаюсь подавить тошноту, сидя на ступеньках и прислонившись к Марку. Может быть, во время Диссонанса это и есть адекватная реакция. Подумав об этом, я внезапно смеюсь. Негромко, но хватает, чтобы напугать Марка. Наверное, он думает, что я уже сошла с ума.
Может, он и не ошибается.
Надо убираться отсюда, долетает до меня через какое-то время голос Марка, и я понятия не имею, сколько мы уже сидим здесь в своём бессилии и своей скорби.
Убираться, повторяю я, и снова слышу злой крик Яна из-за двери, которым он нас встретил. Снова и снова. Перестаю его слышать, только когда мы с Марком оказываемся на улице.
Надо убираться отсюда, снова говорит Марк, и я не могу с ним не согласиться.
Следующие несколько часов изматывают нас до смерти. Душат в нас оставшуюся надежду. Разъедают нас своей безысходностью и невероятной безжалостностью.
Метро не работает. К безжизненным пустым машинам на дорогах теперь присоединились автобусы. Троллейбусы встречались нам лишь с оторванными усами и тоже без признаков жизни внутри. Трамваи мы видели только валяющимися поперёк рельсов. Маршруток мы не видели вообще. Город стал просто кладбищем средств передвижения.
Картина настолько жуткая, настолько повсеместная, что у меня начинают трястись руки. Марк внешне держится, но, боюсь, такое принять и ему не под силу. Сбив все ноги, мы решаем забыть и о самолётах кроме того, что до аэропорта нам будет очень сложно добраться пешком, кроме того, что самолёты вряд ли стали исключением из Диссонанса, я понимаю: даже если вдруг они ещё на ходу, я ни за что не сяду в самолёт. Только не сейчас.
Не в этом кошмаре.
Отсюда не сбежать, не уехать, не улететь, не уплыть. Все, кто находится здесь во время Диссонанса, с ним и уйдут. Он наступил именно тогда, когда было нужно, и все, кто здесь находился, находились на своём месте, устало говорит Марк, дословно цитируя Аристарха.
Я удивляюсь, как он запомнил всё слово в слово, но потом понимаю, что и у меня в голове с лёгкостью снова звучит голос Аристарха.
Глас.
Значит, остаёмся, подытоживаю я очевидное.
Несмотря на то, что уже вечер, становится ещё жарче.
Раз из города нам не выехать, мы решаем идти домой, что бы нас там ни ждало. Мы оба безумно устали, и я мечтаю о холодном душе и паре часов сна. Думаю, Марк разделяет мои желания.
С трудом волоча ноги, мы через какое-то время добираемся до дома. Лифт не работает, и мы поднимаемся пешком.
Марк открывает ключом дверь, и сердце моё сжимается. Что мы увидим? Какие очередные безумства?
Но, вопреки моим опасениям, ничего такого ужасного, бросающегося в глаза, мы не видим.
С виду вроде бы всё нормально.
Мы всё ещё настороженно осматриваемся, потом немного успокаиваемся. Я сбрасываю балетки, и господи, как же приятно ступить на холодный пол. Марк достаёт из холодильника бутылку воды, и мы почти всю её выпиваем.
Я предвкушаю душ и сон на нашей прекрасной мягкой кровати, но внезапно замечаю нечто, всколыхнувшее мне сердце.
На тумбочке возле кровати вековой слой пыли. Просто невероятной толщины. Я точно знаю, что мы убирались буквально пару дней назад. От одного вида этого безумного количества пыли я начинаю задыхаться. Я даже не обращаю внимания, чем занят Марк, я просто бросаюсь отмывать тумбочку, сгребаю клочки, куски, сантиметры пыли в мешок, оттираю поверхность то одним средством, то другим, смываю пену и начинаю заново. Я просто не могу остановиться.
Ну всё, всё, останавливает меня вскоре Марк. Она уже чистая. Кристально чистая, чище уже некуда.
Хорошо, киваю я, с трудом отрываю взгляд от действительно сверкающей поверхности тумбочки и плетусь выжимать тряпки и убирать средства. По пути задеваю рукой коробочку с ватными палочками, идеально ровно выложенными слоями, и все они рассыпаются по полу. Марк видит, что я на грани срыва, и начинает сам складывать их обратно. Но гармония уже нарушена палочки никак не хотят собираться и укладываться так, как они лежали.
Дай мне, нетерпеливо оттесняю я Марка. Я всегда славилась умением расставить всё по местам. Аккуратно, ровно-ровно я складываю палочку к палочке, палочку к палочке, палочку к палочке Постепенно понимаю, что это вообще единственное, что для меня важно. Я снова не могу остановиться. Внезапно я словно вижу себя со стороны и кажусь себе сумасшедшей в прямом смысле. Только смирительной рубашки не хватает.
Гармония не наступает. Чёртовы палочки перемешиваются снова и снова.
Я не знаю, Диссонанс это или нет, но больше складывать их не могу. Я иду в ванную и принимаю холодный душ, но лучше не становится. Жара словно бы въелась в меня. Вытеревшись полотенцем, замечаю, что на всех шампунях перепутаны крышки. Меня словно окатывает ведром ледяной воды, а вслед за этим нарастает паника. Выскакиваю из ванной и натыкаюсь на Марка.
Что там? пугается он.
Я молча махаю рукой и падаю на постель. Говорить уже нет сил.
Глаза тут же закрываются от неимоверной усталости, но я успеваю увидеть новый вековой слой пыли на тумбочке.
Когда я просыпаюсь, Марк стоит у открытого окна.
Ты спал? спрашиваю я. Кажется, вчера я провалилась в такой глубокий сон, какого у меня давно не было.
Немного, кивает он, не отрывая взгляда от улицы.
Я выбираюсь из кровати и подхожу к окну. Смотрю на мир нового дня с высоты седьмого этажа и не могу оторвать взгляда, как и Марк.
Голубо-оранжевое небо с кусками грязно-серых облаков. Чёрная бесформенная масса под окном плавящиеся чёрные машины, которые скоро превратятся в жижу, близкую к той, что была на Дворцовой площади. Погнувшиеся фонарные столбы. Выбитые зияющие окна-глазницы в соседнем доме. Дыхание жары.
Что-то мне не хочется на улицу, медленно говорит Марк, и я крепко обнимаю его.
Я с ним полностью согласна.
Мы садимся на кровать. Марк достаёт из тумбочки кубик Рубика, который он каждый раз мастерски собирает за пару минут и который был убран в тумбочку собранным. Сейчас он, конечно, представляет собой полнейший хаос, и я думаю, что Марку доставляет какое-то извращённое удовольствие мучить себя, крутя элементы кубика. Каждая ячейка на нём разного цвета, и собрать его не получится никогда. Марк это отлично видит. Но продолжает изображать, что всё так, как и должно быть. Я думаю, он просто пытается успокоиться.
Я хожу по комнате. Хочу снова попробовать позвонить Яну (а вдруг получится?), но в телефонной книжке не осталось ни одного номера, а наизусть номер Яна я не помню. Честно говоря, не помню его даже примерно. О, век передовых технологий! Я натыкаюсь на диск, подаренный мне Карой, «Музыка для встречи конца». Боже мой, ещё вчера Кара стояла рядом со мной, живая и здоровая Ещё вчера Я до сих пор не могу в это поверить. О том, что раньше диск назывался по-другому, я стараюсь не думать.
Марк всё ещё пытается собрать кубик, но лицо у него настолько несчастное, что я решаю прекратить эту его бесполезную деятельность.
Перестань уже, говорю я резче, чем хотела.
Руки Марка застывают на повороте грани. Он медленно поднимает на меня глаза, и я вижу, как ему плохо. Я открываю рот, чтобы сказать что-то утешающее, и в этот момент Марк размахивается и швыряет кубик в открытое окно. Через несколько секунд мы слышим стук.
Полегчало, смеётся Марк, но смех этот звучит грустно.
Я выглядываю в окно, прищуриваюсь, но никакого кубика внизу не вижу. Наверное, он отлетел куда-нибудь далеко, убеждаю себя я, хотя обзор из окна открывается довольно хороший. А потом замечаю одинокую сгорбившуюся фигурку, подходящую к нашим окнам. Ян. Жестом подзываю Марка к окну, и мы вдвоём смотрим вниз на Яна. Он поднимает голову и нерешительно машет нам рукой. Мы смотрим друг на друга.
Мы же не хотели выходить, шепчу я, и тут же чувствую себя трусливым предателем. Ян потерял Кару, Ян пришёл к нашему дому, а я эгоистично думаю только о себе.
Тут нам тоже делать нечего, говорит Марк, а потом приводит аргумент, решающий для меня этот вопрос: Думаю, в замкнутом пространстве оставаться опаснее.
Страшнее, добавляю я, а может, озвучиваю то, что он имел в виду.
Марк кивает, мы быстро одеваемся и спускаемся вниз. Нас обдаёт жаром, и я начинаю жалеть, что покинула более-менее прохладную квартиру. Но потом вижу Яна и забываю обо всём. На нём просто лица нет. Видно, что ему очень плохо. Видно, что он потерял близкого человека.
Ян пытается как-то невнятно извиниться за вчерашнее, но мы его останавливаем. Извиняться не за что. Ян держится какое-то время, а потом ломается, и мы успокаиваем его как можем, хотя лично мне впору самой сесть на землю и разреветься.
Наверное, этот Диссонанс как-то притупляет чувства, говорит Ян через какое-то время. Не думал, что вообще смогу перенести смерть Кары, но сейчас мне уже лучше, усмехается он и пытается прогнать скорбь со своего лица. Я знаю, что он просто не хочет быть таким перед нами, и не потому, что кажется слабым, а потому, что нам и так сейчас нелегко. Ян никогда не любил усложнять что-либо.