Наверное, мы бежали так несколько часов подряд. Луна, призрачный свет которой едва пробивался сквозь густую пелену предутреннего тумана, теперь опускалась все ниже и ниже к верхушкам гигантских увитых замысловатыми плющами пальм. Но ее прощальный луч все же спас нас от страшного болота, которое лежало на нашем пути, преграждая дорогу мшистыми холмами, шаткими кочками и поросшими обманчивой травою трясинами, и по которому мы теперь должны были бежать в полной темноте, ни на секунду не останавливаясь и не обдумывая своих шагов, потому что проклятый преследователь уже наступал нам на пятки.
После того как луна скрылась, наше бегство стало еще более страшным и отчаянным - это была какая-то лихорадочная смесь ужаса, измождения, смятения и удивительно медленного продвижения вперед через препятствия, на которые мы больше не обращали ни малейшего внимания. Ночь жалась к нашим ногам и окутывала нас удушливым мраком, сбрасывая сверху тяжелую темноту, похожую на чудовищную липкую паутину. Мне казалось, что преследующая нас тварь со своими способностями удлиняться в любой момент могла бы легко разделаться с нами, но, очевидно, она решила продлять игру. И эта бесконечная ночь тянулась и тянулась, окуная нас в бездну вечного страха Но мы все равно больше ни разу не останавливались и не оглядывались.
Где-то вдали сквозь густую листву деревьев забрезжил светлый туман - предвестник наступающего утра. Мы ослабли и еле держались на ногах, мышцы наши жаждали отдыха, перерыва, любой паузы, даже если для этого нам придется оказаться в могиле. Сделав над собой нечеловеческое усилие, мы рванулись к свету, выбежали из джунглей и оказались на мощеной улице с мраморными и гранитными домами. Как-то неясно и смутно, сквозь завесу неимоверной усталости, мы осознали, что сделали огромный круг и вернулись к окраинам Комморьома. Впереди нас, на расстоянии броска копья, возвышался храм бога Цатоггуа
Тут мы решились обернуться и за своими спинами с ужасом увидели все то же эластичное чудовище; ноги его теперь сильно вытянулись, и оно высоко поднялось над нашими головами, а челюсти монстра увеличились до таких размеров, что он мог бы проглотить нас обоих за один раз. Тварь следовала за нами, не отставая и не делая при этом никаких усилий, она двигалась прямо по направлению к нам с такой уверенностью, что намерения ее не оставляли сомнений. В поисках спасения мы вбежали в храм Цатоггуа. Двери его были открыты так, как мы их и оставили, и, быстро закрыв за собой тяжелую створку, мы собрали остатки сил и задвинули один железных засов.
В каком-то шоковом оцепенении мы молча наблюдали за тем, как сквозь трещины в двери засветился первый утренний луч; отблески света проникали и через окна, расположенные под самым потолком, и теперь, делая героические усилия, мы пытались сосредоточиться и ждали, что же судьба уготовила для нас дальше. И пока мы так ждали, бог Цатоггуа гневно смотрел на нас своим зверски зловещим взглядом, который сейчас был еще тяжелее, чем нам показалось при свете факела.
По-моему, я уже говорил, что в двери от времени образовались довольно крупные трещины Главным образом, нас беспокоили три большие дыры, через которые сейчас и струился день. Они были такой величины, что при желании в них могли бы пролезть небольшие зверьки или змеи. Почему-то глаза наши были прикованы именно к этим отверстиям.
Но нам не долго пришлось так смотреть, потому что внезапно что-то снаружи перекрыло лившийся из щелей свет,, и вместо него через дыры в двери в храм стало вползать какое-то черное вещество, которое тремя струйками текло на каменные плиты пола, и там, соединяясь в одно целое, постепенно обретало форму преследующей нас твари
- Прощай, Тирув Омпаллис - прокричал я, собрав остатки сил и Дыхания. А потом бросился в глубь храма и спрятался за статуей бога Цатоггуа Идол был достаточно велик, чтобы скрыть меня из виду, но, к сожалению, и слишком мал, чтобы там могли спрятаться двое Тирув Омпаллис с радостью бы сам воспользовался этим убежищем, но я успел опередить его И, увидев, что места за изваянием больше нет, он оставил меня в покое, а сам забрался в бронзовый бассейн, который при удаче мог дать ему несколько секунд спасения в этом ужасном пустом храме
Тайком выглядывая из-за статуи, единственным преимуществом которой оказался непомерно раздутый живот, я наблюдал за действиями чудовища Едва Тирув Омпаллис успел укрыться за краями бассейна, как тварь поднялась на задние лапы и решительно двинулась к нему Голова ее теперь сильно поменялась в форме, и вот уже я видел перед собой только странную безликую массу - одно туловище без рук, шеи и ног. На несколько мгновений тварь замерла amp;apos; над бассейном, подбирая свой жуткий хвост и сливая его с растущим на глазах телом, а потом одной волной рухнула внутрь, накрыв собою Тирува Омпаллиса. Через секунду после того как мерзкая масса исчезла из поля зрения, я увидел, как все существо чуть-чуть приподнялось над краями чаши, и в этот момент оно представляло собой один только громадный рот.
Дыхание у меня перехватило от ужаса, я замер, но ничего не слышал и не видел - Тирув Омпаллис даже не вскрикнул. В конце концов, трепеща от ужаса, я все же решился выглянуть из-за статуи и, крадучись на цыпочках, подобрался к выходу.
Теперь, чтобы снова оказаться на свободе, я должен был отодвинуть засов на двери. А это я боялся сделать, потому что неизбежно привлек бы к себе внимание скрежетом и шумом. Я считал, что было бы крайне неразумно беспокоить эту тварь в бассейне, пока она мирно переваривает Тирува Омпаллиса, но, к сожалению, другого способа выбраться из этого проклятого храма не было.
И когда я, собрав остатки сил, резко отодвинул засов, одно-единственное щупальце стремительно рванулось из бассейна ко мне и, вытянувшись по всему залу, железной хваткой обвило мое правое запястье. Я не могу передать, что это было за прикосновение! Оно было мерзким, скользким и ледяным, отвратительно мягким, как гниль на болоте, и в то же время смертельно острым, словно заточенный нож. Щупальце втягивало мою руку в себя и страшно давило ее. Я дико закричал, когда тварь крепко сжала мою плоть и начала медленно резать ее, точно лезвием бритвы Пытаясь освободиться, я широко распахнул дверь и упал на порог. Несколько секунд я не чувствовал ничего, кроме нестерпимой обжигающей боли, а потом вдруг понял, что мне удалось отделаться от своего преследователя. Но, посмотрев на руку, я увидел, что кисти у меня больше нет, а на ее месте осталась лишь странная засохшая культя, из которой чуть заметно сочилась кровь. Последний раз оглянувшись в глубь храма, я успел заметить, как щупальце укоротилось, свернулось и медленно исчезло в бассейне, унося мою руку к тому, что осталось от Тирува Омпаллиса.
У. С.
Первая открытка пришла из Форфэра.
«Я думаю, Вам понравится снимок Форфэра, - говорилось в ней. - Ведь Вас всегда интересовала Шотландия, и это одна из причин, по которой я интересуюсь Вами. Мне понравились все Ваши книги, но можете ли Вы серьезно взяться за своих героев? Я сильно сомневаюсь! Думайте об этом, как о дружеском рукопожатии Восхищаюсь Вами,
У. С»
Как и другие писатели, Уолтер Стритер привык получать письма от незнакомых людей. В основном это были дружеские послания, хотя иногда попадались и критические. В любом случае он отвечал на них, потому что был очень сознательным. Но ответы требовали от него больших затрат времени и энергии, которая нужна была для работы, поэтому Стритер с удовольствием отметил, что У. С. не указал своего обратного адреса. Фотография Форфэра ему не понравилась, и он разорвал открытку. Но критика анонимного поклонника все же запала Уолтеру в душу. Неужели он и в самом деле не может решить проблему своих героев? Возможно, что и так. Стритер понимал, что в большинстве случаев это были или проекции с его собственной личности, или же, наоборот, его полная противоположность. Я и не-Я. Наверное, и У. С- тоже это заметил. И уже не впервые Уолтер Стритер пообещал себе впредь быть более объективным.
Примерно через десять дней пришла еще одна открытка, на этот раз из Бервика-на-Твиде.
«Что Вы думаете о Бервике-на-Твиде? - писал неизвестный. - Как и Вы, он расположен на самой границе. Я полагаю, это не очень грубо с моей стороны? Я вовсе не хочу сказать, что Вы представляете собой пограничный случай. Вы ведь знаете, как я восхищаюсь Вашими романами. Некоторые даже считают их «историями из другого мира». Но я думаю, что Вам лучше придерживаться какого-то одного. Крепко жму Вашу руку,
У. С.»
Уолтер Стритер был очень удивлен и всерьез задумался об авторе открыток. Кто он - мужчина или женщина? Почерк был мужской - деловой, ровный, да и критика больше походила на мужскую. Но, с другой стороны, только женщина могла так обращаться с ним, чтобы он чувствовал одновременно и неуверенность в себе, и лесть поклонницы, Стритер отметил, что любопытство не на шутку разгорается в нем, но вскоре он подавил его, так как был не из тех, кто занимается опытами со своими новыми поклонницами. И все же было странно, что какая-то неизвестная личность столь подробно разбирает его произведения, да еще и оценивает таким образом самого автора. «Из другого мира», надо же! Уолтер перечитал две последние главы своей новой работы. Ну, возможно, они и действительно несколько далеки от жизни. Так что ж тут плохого? Просто он пытался, как и многие другие современные писатели, перенестись в некий туманный мир, где все было бы по-другому. Ну и что из того? Стритер швырнул фотографию Бервика-на-Твиде в камин, согревавший его в этот холодный ноябрьский вечер, и попытался писать. Но слова шли плохо, с трудом преодолевая высочайший барьер суровой самокритики. Проходили дни, и Стритер стал со страхом замечать, что внутри него произошел раскол, будто кто-то завладел его личностью и теперь рвет ее на части. Работы его уже не были однородными. в них явственно обозначились два направления, противоречащие друг другу, и чем сильнее он старался ликвидировать этот диссонанс, тем медленнее шла работа. «Скверно, - подумал он. - Кажется, я совсем зациклился и выбился из колеи. Что за чертовщина?.. Нет, наверное, я все-таки открыл новый источник творчества. Эх, если бы я только смог примирить эти два направления между собой и получить от их слияния пользу, как многие другие художники!..»
На третьей открытке была изображена крошечная приходская церковь в Йорке.
«Я знаю, что Вам нравятся большие соборы, - говорилось в письме. - Уверен, что в Вашем случае это не признак мании величия. Однако иногда и маленькие церкви заслуживают большого внимания. На своем пути на юг я встречаю много церквей. А Вы сейчас заняты работой или подыскиваете новые сюжеты? Еще раз дружески жму Вашу руку. Всяческих Вам благ,
У. С.»
И на самом деле Уолтеру Стритеру нравились большие соборы. Собор Линкольна, например, долгое время был предметом его юношеских фантазий, и он даже писал о нем в своих путевых заметках. Также было правдой и то, что его интересовали главным образом размеры, и он всегда недооценивал простые приходские церкви. Но откуда же У. С. мог знать об этом? И неужели это может быть признаком мании величия? И кто, в конце концов, такой этот самый У. С.?!
Тут первый раз Стритеру пришло в голову, что это были его собственные инициалы. То есть, конечно, он замечал это и раньше, но просто не придавал этому никакого значения. Ведь это были самые обычные инициалы - у Гилберта были такие же, и у Моэма, и у Шекспира Любой человек мог обладать ими. Однако теперь это совпадение показалось Уолтеру странным, и страшная мысль вдруг пронзила его: «А что если я сам пишу себе эти открытки?.. Ведь подобные случаи бывали, особенно при расщеплении личности у шизофреников». Нет, конечно, он к таким не принадлежал, но все же с ним что-то происходило. Иначе как было объяснить это появившееся в последние дни новое направление, это странное раздвоение в работе, которое теперь уже явно проступало не только в мыслях, но и на бумаге, так что один абзац выходил у него вялым и апатичным, с придаточными предложениями и обилием запятых, а следующий - резкий и колкий, с точками и глаголами-
Стритер снова взглянул на почерк. Он показался ему самым обыкновенным и заурядным - настолько нормальным, словно кто-то специально пытался замаскировать свою оригинальность. Но теперь ему стало казаться, что почерк этот похож на его собственный. Уолтер уже собирался кинуть открытку в огонь, но неожиданно передумал. «Кому-нибудь покажу», - решил он.
Один из его друзей сказал: «Милый мой, здесь же все ясно! Это какая-то ненормальная женщина. Я просто уверен, что это женщина. Она, наверное, влюбилась в тебя и теперь пытается таким Образом привлечь твое внимание. Я бы на это вообще не реагировал. А тебе пора бы уж привыкнуть к тому, что известные люди всегда получают письма от сумасшедших. Но если эти открытки тебя так тревожат, то уничтожай их сразу же, не читая. Обычно такие поклонницы бывают очень настойчивыми, и если она заметит, что ее письма тебя задели, то будет продолжать в том же духе до скончания века».
На некоторое время Стритер почувствовал себя более уверенно. В самом деле, стоит ли волноваться из-за того, что какая-то безумная женщина, эдакое мышеподобное существо, умудрилась в него влюбиться! Ну и чего здесь расстраиваться? И вдруг его подсознание, как бы отыскивая повод для новых мучений, с логической строгостью поставило перед Уолтером тревожный вопрос: «Предположим, что эти открытки действительно писал сумасшедший, но тогда, если я сам себе их пишу, не следует ли из этого, что сумасшедший - это я?»
Стритер изо всех сил пытался не думать об этом и даже хотел уже разорвать последнюю открытку, как и все предыдущие, но что-то внутри него продолжало сопротивляться. Открытки стали частью его самого. Уступив какому-то непонятному побуждению, которого он и сам испугался, Уолтер решил вдруг спрятать конверт куда-нибудь подальше и положил его за часы на камине. Он не видел открытки, но знал, что она там лежит.
Теперь он должен был признаться себе, что дело с открытками стало основным в его жизни. Оно создало целую область новых мыслей и чувств, в основном не очень приятных. Все его существо было охвачено ожиданием следующего письма.
Однако, когда оно пришло, Уолтер был удивлен этим не меньше, чем в прошлый раз. Он даже долго не мог заставить себя взглянуть на фотографию.
«Я приближаюсь, - говорилось в открытке. - Я уже в Ковентри. А Вас когда-нибудь отправляли в Ковентри? А меня - да. Кстати, Вы же сами и направили. И это не очень приятно, могу Вас уверить. Но надеюсь, что мы с Вами разберемся в конце концов и с этим Я ведь не впервые советую Вам заняться своими героями, правда? Возможно, с моей помощью у Вас появятся свежие мысли. Если так, то благодарите меня, потому что, по-моему, это как раз такие мысли, которые писателям очень необходимы. Перечитываю Ваши романы, можно сказать, живу ими. Жму Вашу руку, Ваш преданный друг
У. С.»
Волна страха захлестнула Уолтера Стритера. Как же он до сих пор не замечал самого важного в этих посланиях - что каждая последующая открытка была отправлена из места, находившегося, если смотреть по карте, все ближе и ближе к его дому. «Я приближаюсь» Неужели его подсознание из чувства самосохранения отказывалось видеть это? Если так, то «зрение» необходимо было срочно вернуть. Стритер взял атлас и по карте проследил за передвижениями У. С. Каждый раз между городами было расстояние порядка восьмидесяти миль. И на таком же расстоянии от Ковентри жил сейчас Уолтер.
Может быть, открытки следует показать психиатру? Но что может сказать ему психиатр? Он ведь не знает того, что нужно узнать Уолтеру: надо ли бояться этого У. С. и почему?
Лучше обратиться в полицию. Полиция привыкла иметь дело с авторами анонимных писем Если же они посмеются над ним, то это будет даже к лучшему.
Однако в полиции не смеялись. Там считали, что это обыкновенный розыгрыш, и никакой У. С. во плоти никогда не объявится. Потом инспектор спросил, нет ли у Стритера врага, который точит на него зуб. «Нет, во всяком случае я такого не знаю», - ответил Уолтер. Полицейские эксперты тоже склонялись к мнению, что автор открыток - женщина. Ему посоветовали не волноваться и сообщить, если придет еще одна открытка.
Немного успокоившись, Уолтер вернулся домой. Разговор с полицейскими пошел ему на пользу, и он долго еще вспоминал его. Ведь он сказал им чистую правду - у него действительно не было врагов. Дело в том, что он не являлся человеком, обладающим сколько-нибудь яркой индивидуальностью, поэтому и на страницах его книг до недавнего времени жили такие же милые и нудные герои. К тому же в последнее время он вообще старался не создавать слиш-ком уж отрицательных персонажей. Это, по его мнению, было бы нехорошо с точки зрения морали и не очень убедительно в художественном отношении. Ведь в каждом человеке всегда есть что-то хорошее. В последний раз - а тут он должен был сознаться, что не писал уже несколько недель, настолько дело с открытками захватило его разум, - если ему нужно было вывести отрицательного героя, он просто изображал его фашистом, то есть таким человеком, который все человеческие черты уже попросту растерял. Но когда-то давным-давно, когда он был помоложе и видел мир еще черно-белым, он позволял себе гораздо больше. Уолтер не очень хорошо помнил свои ранние книги, но в одной из них был герой, Изгнанник, над которым он здорово потрудился. Стритер описывал его так, будто это был живой человек, к которому он питал самое яростное чувство ненависти. Ему доставляло несравненное удовольствие награждать Изгнанника всяческими отрицательными качествами. Он никогда не позволял своему герою сомневаться и не чувствовал к нему ни капли жалости, когда тому приходилось расплачиваться головой за свои злые поступки. И в конце концов Уолтер до того увлекся своим персонажем, что ему самому далее стало страшновато, настолько это мрачное кровавое существо оказалось переполненным всякой гадостью.