Первый раз? спрашивает он.
Я судорожно киваю.
Губы, плечи, руки глаза закрыты, рот открыт и жадно хватает воздух. Мой ремень расстегивается. Его руки на моей заднице и скользят вниз, стаскивая с меня джинсы. Впиваюсь ногтями в его спину.
Тише тысмеется он.
Ложусь на кровать, он забирается сверху. Тяжесть его тела накрывает менямой выдох, его поцелуй в ложбинке груди.
Испугаешьсяскажишепчет он.
Я закрываю глаза и киваюничего я не скажу, даже если захочу. Ямолчание. Яжелание. Яподчинение. Ястрах
Открываю глаза и замираю
Эта хрень сидит на моем потолке.
Она смотрит на нас. Смотрит и содрогается всем своим черным, жженым телом.
Открываю рот, но не могу произнести ни звука.
Существо свисает с потолка и выгибает шею, внимательно вглядываясь в нас. Его щупальцаразорванные куски мертвой плотисвисают с вытянутого черепаони шевелятся, они тянутся к нам, как змеи.
Мои глаза распахиваютсяв хрустале глазного яблока отражаются черные тонкие ноги и руки, которые согнуты, словно паучьи лапы, и вросли в потолок. Оно дергается, его голова поворачивается на триста шестьдесят градусов. Одна рука вытягивается вперед и тащит за собой черное тело к точке на полотке прямо над нашими головами. Вторая рука вытягивается вперед, а первая сгибается в локте, но не назад, а выворачивая сустав в обратную сторонувперед. Я слышу мерзкий хруст.
Нетшепчу я.
Кирилл не слышит меняон стаскивает бретельку бюстгальтера с моего плеча.
Тварь видит его руки на моем теле, и её рот раскрывается, словно дыра, открывая моим глазам черную бездну внутри. Тело содрогается, позвонки на спине твари выворачиваются, и жуткая мерзость неестественно выгибается, стелясь по потолку.
Нетговорю я громче.
Кирилл отрывается от моей груди, поднимает на меня глаза и смотрит:
Что случилось?
Он ЭТО не увидит. Он не поймет, не заметит ЭТО, даже если ОНО сползет ему на спину.
Я опускаю глаза и давлюсь словами:
Я не могу
Кирилл дышит, как локомотив. Кирилл на взводе и с трудом понимает слова:
Что? Что случилось? он пытается сосредоточиться, но это слишком сложно, когда вся кровь отлила от головы и ухнула между ног. Напугалась?
Мерзкая тварь выворачивается и льнет к потолкухруст позвонкови её шея ломается, поворачивая голову так, что тварь смотрит на свою собственную спинуединственный глаз косится на спину Кирилла. Тварь подергивается, тварь судорожно сжимается и отрывает руку от полотка, протягивая её к парню
Я толкаю его:
Нет!
Моих сил не хватает и он лишь слегка отклоняется назад:
Ты чего?
Я не могушепчу я.
Поднимаюсь, хватаю Бредового и тащу с кровати, пытаясь не смотреть наверх:
Уходи.
Он поднимается на ноги и только теперь замечает мелкую дрожь, что колотит мои руки.
Танюха, ты чего?
Я передумала. Я не смогу. Не получится у меня в общем, тебе надо уйти!
Ну ладно, ладно, я понял, он примирительно поднимает руки в жесте «расслабься», а хрень стекает с потолка на кровать, где секундой раньше лежали мы и садится на неё, как собака, раздвинув ноги и поставив руки между ног по стойке смирно. Она в полуметре от нас, но Кирилл приписывает дрожь в моих руках себе. Ты чего так испугалась? Ты думаешь, я тебя насиловать буду?
Я думаю, нам обоим сейчас свернет шею неведомая фигня в полуметре от нас!
Пожалуйста, уходи! я едва не плачу.
Ладноговорит он.
Его глаза недоуменно смотрят на меня, а дыхание все еще не восстановилось от возбуждения, но он послушно берет свою толстовку, бросает финальный взгляд и направляется к выходу из комнаты.
Чем я думала, когда отправляла на выход единственного человека, который потенциально мог бы защитить меня? Не знаю.
Просто, откуда-то, я знала, что произойдет дальше.
За шаг до того, как Кирилл дотягивается до дверной ручки, черная тварь срывается с места и перелетает через всю комнату, приземляясь на стене рядом с дверным проемом с мерзким шлепком куска тухлого мяса, складываясь, как паук. И пока медлительный и, по меркам твари, совершенно слепой Кирилл берется за ручку, её вытянутое лицо в паре сантиметрах от его плеча. Кирилл ничего не видитКирилл просто открывает двери и выходит в коридор второго этажа, а мерзость, подрагивая всем телом, подергивая конечностями и головой, неслышно и очень быстро, вышвыривая из реальности кадр за кадром, спускается на пол и идет за ним.
Собираюсь ли предупредить его?
Нет.
Но прежде, чем уйти, прежде чем оставить меня, тварь поворачивается и смотрит на меня единственным глазом.
А затем с громким хлопком закрывает за собой дверь.
***
Я уже не бегу, но иду очень быстрым шагом. Меня трясет, но это последствия пережитого, так что должно пройти. Должно. Дорога безлюдная, но это только до поворота, а там дальше много людей, и я ускоряю шаг, чтобы побыстрее оказаться в их водовороте. Сейчас мне уже не так страшно, но дома оставаться я не могумне всюду мерещится черная тварь, в каждом углу, за каждым поворотом, в каждом скоплении тьмы и сгустке мрака.
Что это вообще такое? Откуда оно взялось? Что за тварь такая и что ей нужно от меня?
Мои шаги по дороге слышны, как глухие удары барабановраз, два, раз, два.
Что она может мне сделать? Вот это, пожалуй, главный вопрос? Она вообще реальна?
Я вспоминаю парту блондинки и скользкую слизь, капающую с её сумки.
Еще как реальна!
Твою мать. Мать твою!
Узкая улица вливается в широкий поток людей и машин. Слава Богу. Я шагаю уже не так быстро, сердце успокаивается и дрожь в руках уже практически не видна. Затравленным зверем я озираюсь по сторонам. Люди меня не замечаютони спешат по своим делам, и я не вхожу в зону их интересов, поэтому я для них невидимка. Быстро пересекаю огромную стоянку перед торговым центром, рассекая потоки людей, идущих мимо в разных направлениях. Я иду к центральному входу, но мне не туда, я прохожу мимо, чтобы добраться до огромных ворот с торца здания. Я огибаю стену, заворачиваю за угол, и мне в лицо светит яркая вывеска:
«Автомойка 24/7»
Несколько машин дожидаются своей очередидве легковушки и один внедорожник стоят одна за другой, напротив въезда. Рядом с урной курят хозяева машин. Открытая пасть ворот светится, оттуда льется музыка, мелькают фигуры автомойщиков, словно мурашей, снующих туда-сюда вокруг мокрых автокто-то напенивает, кто-то «отбивает» машину из аппарата высокого давления, кто-то вытирает насухо, кто-то забирается в салон с тряпкой и стеклоочистителем. Тут жизнь бьет ключом и некогда рассиживаться, а иначе не заработаешь. Интересно, где работала незолотая молодежь до того, как начали массово открываться автомойки? Это хорошо, что ворота уже открыты, иначе пришлось бы продираться мимо администратора, а это мне сейчас совершенно ни к чему. Я прохожу мимо троих, что курят у самых ворот и устремляюсь прямо в облако пара, музыки и болтовни. Прохожу мимо одного поста, второго, третьего, подхожу к четвертому и изо всех сил напрягаю глотку:
Привет. Нам надо поговорить.
Он поворачивается ко мне, и задумчивый взгляд обретает осмысленностьгрубую и жестокую. Не выключая «Кёрхер», он отводит глаза и кричит, пытаясь переорать автомат:
Я занят!
Хрена с два! Ты просто говорить не хочешь! ору я.
Хотел деликатнее!
В задницу твою деликатность! Мне очень нужно поговорить!
Мне некогда!
Значит, я буду ждать, пока освободишься! крикнула я, развернулась и пошла на выход. Мне все равно стоять ли возле ворот мойки или у него над душойдомой мне дороги нет, так что выбирать не из чего.
Тим смотрит мне в спину и хмурит бровитак он становится похожим на сурового самураяа затем выдыхает, матерится и кричит кому-то из парней, чтобы тот подменил его.
Он догоняет меня у самых ворот. Честно говоря, когда я слышу его топот за своей спиной, с меня словно снимают слона, который все это время сидел на моей шее. Он поравнялся со мной, мы огибаем здание и заворачиваем за угол, где практически никогда нет людей и шумаздесь можно нормально поговорить.
Что случилось? спрашивает Тимур.
Я поднимаю глаза. Синяк стал еще темнее, а по краям уже превратился в тошнотворно-желтый, густые черные брови нахмурены, глаза смотрят в пол и время от времени бросают на меня взгляды, словно камникрохотные, быстрые и весьма болезненные. Губы поджаты, носв пол. Опускаю глазаруки в карманах. Он переминается с пяток на носки. Психует. Конечно, я бы тоже психовала, если бы мне дали от ворот поворот на глазах у изумленной публики. Понятно, что никто толком не слышал, о чем мы говорили, но те, у кого ушки на макушке да нет проблем с совестью, кое-что да услышали. А те из них, у кого язык, как помело, не побрезговали растрезвонить новость по всему учебному заведению. Опыт показывает, что если в этом нехилом уравнении остается всего лишь одинединственный человекна следующий день о тайнах твоей личной жизни знает весь колледж.
Ну и с чего мне начать? Сказать, что мне жаль? А если мне не жаль? Если я была совершенно откровенна тогда и не хочу врать сейчас? Я в него не влюблена ни капельки, но онмой самый близкий человек. Так неужели я виновата в том, что онмужского пола и весьма некстати влюблен? Мне сейчас позарез нужен друг, а не парень, так как мне отделить одно от другого и, желательно, без использования хирургической пилы и скальпеля?
Мне мерещится жуткая тварь, говорю я. Я вижу то, чего нет.
Смотрю на его глаза, которые становятся круглее, на открывающийся рот, слышу ошарашенное безмолвие и думаюугадала я или нет?
***
Мы сворачиваем к узкой улочке, что ведет к моему дому и остаемся совершенно одниесли еще пару кварталов назад мимо проходили люди, то здесь уже никого нет. Мы идем вдвоем в кромешной тишине. Тимур обдумывает мои слова, а я мысленно благодарю его уже за тот подвиг, что он совершил для меня десять минут назадотпросился с работы и шел со мной ко мне домой. Чтобы еще раз прояснить ситуацию и разрядить молчание, я говорю:
Ты только не возомни там себе невесть чего, понял? Я тебя не на церемонию лишения девственности веду, а переночевать.
Еще раз скажешь «лишение девственности», и я именно это с тобой и сделаю.
Эй, полегче!
А чего ты заладила? Меньше напоминай об этом
Просто хочу уточнить.
Я тебя понял еще в первый раз.
Просто хочу знать, что ты понял правильно.
А если и неправильно, у тебя выбор есть?
Я искоса бросаю на него гневный взгляд. Он смотрит на меня и тут же примирительно улыбается:
Да понял я, понял.
Мы подходим к моему дому, и Тим тихонько свистит:
Ух ты, блин громадина какая.
Тимур никогда не был у меня дома. Памятуя ситуацию с Анькой, я раз и навсегда зареклась знакомить мою маму с моими друзьями, и о том, что меня есть Тимур, не знает моя мама, а о том, где я живу, не знает Тимур. Дом у нас,и правда, большой, да только какой смысл в количестве квадратных метров, если ты себя чувствуешь в них как в тюрьме. Тюрьма, большая или маленькая, все равно остается тюрьмой.
Заходи, говорю я и бросаю быстрый взгляд на соседский заборпочему-то мне очень не хочется, чтобы Бредовый видел, как ко мне заходит мой лучший друг.
Пока мы едим, я рассказываю все, как было, кроме того, при каких обстоятельствах мне явилась черная тварь во второй раз.
То есть, она реальна? спрашивает он, облизывая пальцы от куриного жира.
Еще какотвечаю я, потягивая сладкий чай.
Ну аТим оборачивается, оглядывается по сторонам и снова смотрит на меня, сейчас она тоже здесь?
Я отрицательно мотаю головой.
Интересно то, что, похоже, он мне верит. А еще интереснее, что если его это и смущает, то вида он не подает. И мне становится важно, какой из двух вариантов верен.
Тебя не смущает, что ты сидишь в одном доме с потенциальным психом? спрашиваю я.
Он отрывается от куриного крыла и смотрит на меня:
Судя по твоим словам, не потенциальный, а вполне себе действующий.
Эй, эй я бы попросила! Прибереги свои мыслишки до официального заключения специалиста.
А оно будет?
Если расскажу материобязательно.
А ты собираешься рассказывать?
Я молчу и смотрю на него, он на меня, не переставая жевать. Я говорю:
Не знаю, тяжелый выдох. Ты бы сказал?
Он снова принимается за куриное крыло и беспечно пожимает плечами:
Не знаю. Смотря что ей было бы нужно от меня.
В каком смысле?
Ну Если исходить из того, что ты говоришь, она просто приходит к тебе, так?
Так, согласно киваю я, глядя на то, как курица исчезает в нем кусок за куском.
Ну, тогда я не вижу смысла пугать мать.
Я тебя не понимаю.
Я это к тому, чтоеще один кусок курицы пропадает в нем, что она тебя не трогает, верно? То есть, это страшно, конечно. Я бы обосрался. Но ведь если отбросить предрассудкистрашнои только. Она тебе не причиняет вреда.
То есть, предлагаешь познакомиться с ней и пить чай вместе?
А почему бы и нет? Может, эта хрень только на вид страшная. Ну, знаешьон пихает в рот кусок хлеба и запивает это внушительным глотком чая, мы просто привыкли думать, что все страшноеопасно. Думаю, это влияние голливудских блокбастерови не более.
У меня глаза лезут на лоб, и не только от того, что он говорит, но и от того, сколько еды в него лезет. Как его родители кормят? А Тим невозмутимо продолжает:
У нас на работе есть котжутко страшный. И я не преувеличиваюу него одного уха нет, и он почти слепой, хвост переломан, а шерсть с него клоками лезет. Старый ужеон откусывает от куриной ноги половину, но знаешь, умнее и воспитаннее это скотины я еще не видел. И дело не только в том, что он гадит куда нужно, и даже не в том, что он до сих пор ловит мышей и даже крыс гоняет, хотя не видит уже ни черта. Главноеон никогда не орет, не лезет к тебе, не путается под ногами. Он приходит к тебе лишь тогда, когда точно знает, что ты ничем не занят. Откуда у безродной скотины такое чувство такта? Хрен знает. Я это к чему? Не все страшноеопасно. Так, может, тебе просто узнатьтут он задумался или замешкался, понять, чего оно хочет от тебя?
Смотрю на него и думаю, кто из нас больше псих?
Тим, у меня, возможно, начинается психиатрическое расстройство, а ты предлагаешь мне его изучить?
Ну, а какой выбор у тебя есть?
Или псих, или гений. Он говорит:
Если я что и понимаю в психических расстройствах, так это то, что если они естьэто данность, с которой ты ничего не можешь сделать. Иными словамиесли ты сошла с ума, то это на всю жизнь. Так чтоон облизывает большой палец, торопиться тебе некуда.
Я смотрю на него и понимаю, что в его словах определенно что-то есть. А еще я вижу, что его будущая жена будет всю жизнь стоять у плиты, потому как он сожрал цыпленка подчистую. Зато черная тварь рядом с ним не показывается, а это стоит того, чтобы вычистить для него холодильник.
Глава 5. Где мы двое?
Мамина рука резко поднимается, описывая в воздухе широкую дугу, и со всей силы лупит по моей щеке. Мне больно. Хотя не столько больно, сколько обидно.
Еще разшипит мама, и я вижу, как трясется её тело, еще раз ты выкинешь что-то подобноееё глаза красны, под ними залегли синяки размером с мой кулак, я тебя посажу на домашнее обучение, и ты света белого не увидишь! Ясно тебе? шипит она сквозь слёзы, и тонкие паутинки слюны слетают с её губ. Ясно???
Я киваю. Я потираю щёку и молча киваю в ответ. Я смотрю, как трясется на её шее золотая цепь с крестиком, вторя беззвучному такту дрожи её тела, и думаю, что получила, в общем-то, ни за что. Это была не моя идея, и я сказала маме об этом. Лучше бы не говорила, конечно, но на тот момент я так испугалась выражения её лица, что выдала Аньку с потрохами.
Боящийся несовершенен в любви.
Если я еще раз услышу хоть слово об Аньке, я тебе голову оторву!
Я снова киваю. Нужно было молчать. Но ятрус.
Ты поняла меня? мамино дыхание доносится до меня отголосками её запаха, и я понимаю, что тру щеку все сильнее и сильнее. Мне уже больно не от удара, а от того, что я натерла себе кожу.
Пошла к себе в комнату!
Я разворачиваюсь и бегу наверх. Всей душой желая громко хлопнуть дверью, я закрываю её так тихо, что даже мыши не догадались бы, что я наверху. Я сажусь на край кровати и думаю, как все нелепо получилось. Я не собиралась её пугать, у меня даже мысли не было обидеть её и заставить поволноваться, но по-моему, все восприняли это именно такмое желание поквитаться за детские обиды. Все, кто помогал маме искать меня. Ох, как же много было взрослых! И все они смотрели на меня по-разномукалейдоскоп лиц, среди которых мелькает бледное лицо моего отца, родителей Бредового, и все они смотрят на меня с осуждением, тоской, жалостью, а некоторые с тем же гневным выражением, что еще долго не покинет лицо моей матери. Но большая часть смотрела на меня с облегчением. Еще бы! Три днянемалый срок. За три дня можно нафантазировать себе все, что угодномой труп на дне колодца, части моего тела на заброшенном пустыре, запакованные в отдельные мешки, или переломанное до неузнаваемости, начинающее смердеть где-то в заброшенной канаве рядом с трассой, тело. Вариантовмасса, а три дняочень большой срок. Нас с Анькой искали всем поселком (так называют наш район города те, кто живет в нем). Прочесали все улицы, прошерстили все подворотни, и в самую первую очередь прошлись по всем наркопритонам в нашем, не самом благополучном, районе. Забавно, но после этого к моим поискам подключились даже наркоманы, и дело пошло быстрее и информативнее, нежели, когда к делу подключилась милиция. Дети все-таки. Как оказалось, для большинства наркоманов это тоже свято, по крайней мере для тех из них, у кого еще остались святыни. А может, лишь потому, что все мы знаем друг друга слишком близко, слишком хорошо, ведь частные дома не умеют хранить секреты, и здесь люди все еще знают своих соседей в лицослишком мало людей, слишком низкие заборы, слишком ярко горят окна по ночам, и тут не до тайнтут так много общего, что интимным здесь остается лишь то, что происходит в постели (да и то не всегда).