Нет, тихо ответил мужчина.
Не блосай, попросил Дима. Сашка плачет все влемя. Вот я муссина. Я не плачу. А она плачет. Знаешь, как она твоего ослика любит? Она все влемя с ним ходит. Она его Тим назвала.
Борис ощутил, как в глазах собирается влага.
Я рад, что ей так понравился наш подарок, только и промолвил он. Кашлянув, он спросил: А где твой робот? Тот, что мы тебе подарили в прошлый раз?
Оглянувшись, будто его могли подслушать, Дима со вздохом ответил:
Он сголел. Когда голел наш плошлый дом. Жалко, конечно. Но ты ведь еще мне подалишь лобота?
Борис кивнул:
Непременно.
А еще у меня нога голела, произнес Дима, выставив вперед забинтованную ногу. У него было такое довольное лицо, словно он гордился тем, что побывал в пожаре и получил ожог. Чуть весь не сголел.
На кухню вернулся Павел Егорович. Почесывая нос, он уселся на расшатанный стул, и Борису хватило лишь одного короткого взгляда, чтобы убедиться: инвалид специально уходил, чтобы спокойно, без лишних свидетелей «хлопнуть» рюмку. Следом вошла Екатерина, в неподвижности застыв у запятнанной жиром раковины.
Дима скользнул по хозяину дома любопытным взглядом и сказал, обращаясь к Борису:
А знаешь, почему у дяди Паши одна лука? зашептал он, и на его чумазой мордашке появилось заговорщическое выражение. Не знаешь? Он ланьше был военным, и его бандиты поймали. Они ему луку отлезали.
Бориса начал разбирать смех.
Военный, значит? пряча улыбку, переспросил он, и Павел Егорович, покраснев, махнул рукой:
Вы его не слушайте. Он сочинять любит.
Хочешь семечек, поссы на веничек, все с тем же серьезным выражением проговорил Дима. Хлен в жопу вместо уклопу.
Боже, Дима! воскликнула Елена Сергеевна, покраснев.
Это кто ж тебя так научил? спросил Борис Сергеевич, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.
Мальчуган махнул ручонкой в сторону хозяина квартиры:
Это дядя Паша так говолит.
Теперь настала очередь краснеть Павлу Егоровичу.
Нда протянула Елена, многозначительно глядя на супруга.
Это плохие слова, Дима, объяснил Борис ребенку. Лицо мальчика оставалось безучастным, словно он не видел каких-либо различий в понятиях «хорошо» и «плохо».
А ну, малец, давай в комнату, наконец обрел дар речи Павел Егорович. Старшим поговорить надобно.
Дима с неохотой покинул кухню, и Екатерина покачала головой:
Ага, хорош военный. На заводе по пьяни руку под пресс сунул, вот и весь военный. Хорошо, всего не перемололи, как в мясорубке! И гадостям ребенка учишь нехорошо получается, Павел Егорович.
Ты, Катька, помолчи, недовольно пробурчал инвалид. Я тебя еще ссыкухой помнил, и мы с твоим отцом
Он махнул рукой.
Есть какие-то новости? сухо поинтересовалась Елена, и это не ускользнуло от Бориса.
Не простила ей толстуху, решил он.
Я говорила с опекой, заговорила Екатерина. Сегодня подготовят все бумаги, завтра утром подпишете и можете забирать деток.
Елена посмотрела на мужа.
А почему не сегодня? осторожно спросил Борис, чувствуя, что супруга ждала от него реакции. Мужской реакции.
Екатерина развела толстые руки в стороны, словно намеревалась обнять слона:
Я им не указ, уважаемые. Уже время послеобеденное, пока туда-сюда
Туда-сюда, повторила Елена и желчно усмехнулась: Мы сегодня встали в четыре утра и проехали почти триста километров. Предлагаете нам вернуться домой, а завтра снова ни свет ни заря нестись сюда?!
На мясистом лице сотрудницы сгоревшего детдома отразилось нечто отдаленно напоминающее удивление. Словно раздавленный, не подающий признаков жизни таракан вяло пошевелил лапкой.
Уважаемая
Елена Алексеевна, холодно произнесла Елена.
Елена Алексеевна, мы и так сделали все, что от нас зависит.
Борис накрыл своей ладонью холеную руку жены.
Лена, мы можем переночевать где-нибудь неподалеку, мягко заметил он. Наверняка поблизости есть какая-нибудь гостиница
Зачем гостиница? вмешался в разговор Павел Егорович. Его нос, казалось, побагровел еще больше, напоминая перезрелую сливу. Давайте у нас. Пацанва пусть на полу дрыхнет, у меня ватник старый есть
Елена взглянула на однорукого, словно перед ней сидел умалишенный в смирительной рубашке. И прежде чем с ее уст успело сорваться что-то язвительное, Борис торопливо сказал:
Мы бы хотели повидать девочек. Когда они придут из школы?
Екатерина округлила густо накрашенные глаза:
Это я не в курсе, уважаемые. Насчет девочек вы у хозяев спрашивайте
Скока времени? спросил Павел Егорович.
Посмотрев на часы, Борис ответил, и тот задумчиво поскреб щетину на подбородке:
Должны скоро прийти, кажись
Кажись, пробормотала Елена, и в это мгновенье настойчиво затренькал ее смартфон. О! А вот и они, сами с усами Але? Але, Марина?
Она несколько секунд слушала, наморщив лоб, затем удивленно взглянула на экран:
Отключилось. Ничего не поняла. Вроде на какой-то остановке стоят
Ну, и правильно, что стоят, закивал Павел Егорович, словно так и должно быть. Кряхтя, он вылез из-за стола. Уроки, значит, закончились, вот они и домой спешат, к вам, значит
Елена нажала на вызов Марину, но в автоответчик вежливо сообщил, что абонент временно недоступен.
Ну, вы тут решайте, а я пойду, заторопилась Екатерина и, не без труда протиснувшись между Борисом и раковиной, заспешила к выходу.
Может, мы их встретим? нерешительно предложил Борис, но Елена качнула головой:
Нет уж. И так накатались за сегодня, у меня голова уже болит. Пойдем перекусим куда-нибудь. Одни, без мальчика.
Последнее предложение прозвучало как непреложный факт, чтобы у Бориса даже не возникло никаких мыслей возразить.
Уже в дверях Борис поймал взгляд Димы. В одной руке мальчик держал смятый лист бумаги, в другой красный фломастер.
«Не блосайте нас», щелкнуло в мозгу, и Борис поспешил отвести взор от мальчугана.
Мы скоро придем, глухо сказал он, к своему стыду, ощущая в произнесенных словах оправдывающиеся нотки. Через через час.
Дима не сводил глаз с семейной пары.
В коридор, пошатываясь, вышел Павел Егорович.
А то смотрите, икнув, проговорил он. Зачем вам на эти гостиницы хреновы тратиться Вечерком посидим
Но Борис уже не слышал пьяного инвалида, спускаясь по ступенькам следом за женой.
* * *
Саша испуганно озиралась вокруг, словно рассчитывая, что вот-вот за нескончаемой лесополосой мелькнет их покосившийся барак, в котором они с сестрой и братом жили последний месяц после расселения.
До дома еще очень далеко, Сашок, сказала Марина, будто читая мысли младшей сестры. Но ты не расстраивайся.
Мы будем ждать нового автобуса? спросила девочка. Подул промозглый ветер, и она накинула капюшон, отворачивая лицо от колючих снежинок, впивающихся в кожу.
Марина, щурясь, посмотрела на заснеженную трассу. Мимо, разбрызгивая слякотную кашу, пронесся огромный грузовик, донельзя заляпанный грязью, и если бы девочки не отскочили назад в самую последнюю секунду, их бы окатило с ног до головы.
Следующий автобус будет тот же самый, Сашок, со вздохом сказала Марина. Часа через два. И там будет та же самая тетя. Она не разрешит нам ехать без денег, понимаешь?
На раскрасневшемся от холоде личике Саши отразилось искреннее недоумение:
А почему нас раньше не выгоняли?
Потому что ты была маленькая, терпеливо ответила Марина, хотя ее стали утомлять расспросы любопытной сестренки нужно было принимать какое-то решение. Не стоять же тут, на морозе, в ожидании чуда?!
Если бы тебе было шесть лет, нам бы не надо было платить, добавила она.
А ты специально сказала, что я взрослая, да?
Специально, не стала скрывать Марина.
Несколько секунд Саша о чем-то сосредоточенно размышляла, затем решительно сказала:
Ну и правильно. Врать нехорошо.
Марина вытащила из внутреннего кармана пуховика мобильник. На него тут же попали снежинки, и она, бережно обтерев экран, щурясь, взглянула на время.
17:10.
«Если мы пойдем пешком, то в Согру придем где-то через два часа», прикинула она про себя. Затем чуть не хлопнула себя по лбу.
Я полная дура, Сашок! воскликнула она, и кроха вопросительно уставилась на сестру.
Мы сейчас позвоним нашей маме Лене! И она с дядей Борей нас заберут! возбужденно проговорила Марина. Глаза Саши заблестели.
Тогда скорее звони!
Пальцы не слушались, список абонентов расплывался, буквы и цифры прыгали перед глазами, превращаясь в карикатурных человечков, которые кривлялись ей с экрана потрепанного «Самсунга». Совершенно некстати девочка обратила внимание, что зарядка телефона была практически на нуле.
«Как бы сотовый и вовсе не сел».
С замершим сердцем Марина слушала, как в ожидании ответа играет какая-то мягкая музыка. Это необычно красивая музыка была словно из другого мира, там, где нет грязных, разбитых дорог, пронзительного холода, который, казалось, забирался в каждую пору твоей кожи, чтобы выморозить тебя до льда, там нет злых и обиженных на все и вся кондукторов, высаживающих двух сирот на мороз только из-за того, что на проезд им не хватило каких-то шесть рублей
Она встрепенулась, услышав в трубке знакомый голос:
Але? Але, Марина?
Тетя Лена! Тетя Лена, мы тут, на остановке! Мы ехали из школы и
Она замерла, услышав характерный короткий писк, и отстранила телефон от уха, словно он был заразным.
Ну, что там? Марин, чего она сказала!? Саша с нетерпением дергала за рукав сестру.
Марина с трудом выдавила улыбку.
Ничего. Я не услышала. Телефон старый, Сашок, и батарея тут же села. Прости, что хорошенько не зарядила вчера Но я успела ей сказать, что мы на остановке.
«Правда, не сказала, на какой именно», добавила она про себя с беспокойством.
Может, они за нами приедут? с надеждой спросила Саша.
Может быть. Пошли, Сашок. Надо идти, а то уже темнеет.
Она заботливо поправила сестре шарф, капюшон, лямку рюкзака.
Давай сюда руку.
Саша послушно взяла сестру за руку, и девочки зашагали вперед.
Несколько минут они молчали. Не потому, что говорить сестрам было не о чем, нет, они могли болтать часами непрерывно на самые различные темы. Просто этот противный ветер, как назло, бил прямо в лицо, швыряя игольчато-острую россыпь льдинок в глаза, нос, румяные щеки, и девочкам даже пришлось пригибать головы к груди. Ослик Тим болтался на рюкзаке Саши, словно хотел оторваться от «бегунка» молнии и улететь прочь от своей хозяйки.
Когда наконец метель немного улеглась, Саша спросила:
Марина, а почему эта тетя в автобусе такая злая? Ее кто-то обидел?
«Наверное», подумала Марина, решив, что в словах сестры есть толика правды.
Это потому, что ей кто-то в глаз ударил и у нее синяк, продолжала рассуждать девочка.
А может, ей как раз синяк поставили, потому что она такая злая, предположила Марина, и Саша, обдумав эту версию, кивнула головой.
А почему ты все время щуришься? снова задала она вопрос.
Марина замялась. Она не хотела сейчас обсуждать эту больную тему, но факт оставался фактом: зрение ее существенно ухудшилось, и причина тому та страшная ночь, когда ей, полураздетой, напуганной до смерти от дымовой завесы и полыхающего пламени, пришлось вытаскивать из огня детей, как Сашу с Димой, так и других
Сильный ветер, вот и щурюсь, выкрутилась она.
А мы не заблудимся?
Нет, без тени сомнения ответила Марина. Тут ведь одна дорога. Мы по ней пойдем и скоро придем домой. А там нас будут ждать тетя Лена и дядя Боря
Марина
Девочка повернула голову, глядя на младшую сестру.
Из-под заснеженной шапки на нее глядели серьезные глаза.
А почему ты тетю Лену не называешь мамой? Ведь они с дядей Борей наши мама и папа?
Марина вновь замешкалась. Она сама не могла ответить себе, почему так происходит. Несмотря на то, что вопрос с переездом в новую семью можно было назвать почти решенным, какая-то странная, невидимая преграда удерживала полностью раскрыться перед тетей Леной и ее мужем, дядей Борей. Хотя они были всегда очень добры и внимательны к ним Вероятно, слишком сильны еще были воспоминания о прежней семье, которая вернула их в детский дом меньше чем через год с тех пор, как взяли к себе Но Марина не хотела вспоминать об этом периоде жизни.
Знаешь, Сашок, как только они нас заберут к себе и мы станем жить вместе, тогда, конечно, они станут для нас настоящими мамой и папой. Договорились?
Саша улыбнулась, и Марина, с облегчением вздохнув, поняла, что ответ сестру устроил.
Она ошибалась, полагая, что обратная дорога домой будет всегда прямая. До развилки оставалось меньше километра.
* * *
Сапог застопорил «Бумер» на паузе, щелкнув исцарапанным пультом, и в гаражном закутке воцарилось молчание.
Слышалось лишь сухое потрескивание дров в печке и унылое завывание ветра снаружи.
Керосин обвел замерших мужчин затравленно-безумным взором.
«Он похож на загнанного зверя. Которого окружили и вот-вот на вилы насадят, внезапно подумал Данилыч. Он словно шакал. Смертельно больной, облезлый шакал, к которому нельзя приближаться, не надев толстых варежек, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу»
Ну, чего прикисли? хрипло произнес Керосин. Или как только зашел базар про помощь другу, у меня все кореша растерялись?!
Это у тебя в штанах прикисло, хмуро осадил его Сапог. Кто тебя резать собрался? Кому задолжал?
Керосин шмыгнул носом.
Чингизу.
Сапог и Леха обменялись понимающими взглядами.
Тот самый, что ли? уточнил Леха.
Тот самый, раздраженно ответил наркоман. Будто здесь другой Чингиз появился!
Он наркоторой барыжит, объяснил Леха Сапогу, и тот кивнул:
Слыхал я про этого кренделя. Мутный тип.
Он искоса взглянул на Керосина, который то и дело вытирал пот, струившийся по восковому лицу.
И сколько ты ему торчишь?
Керосин глубоко вздохнул и выдавил, не глядя на приятеля:
Сто сорок рублей.
Сапог поскреб подбородок.
Сто сорок тыщ, что ли?
Ну да.
Уголовник присвистнул.
И чего ж ты от меня хочешь, болезный? Я похож на фраера, у которого в пиджаке сто сорок тыщ запасные припрятаны? спросил он. В голосе Сапога звучало неподдельное изумление, как если бы ему приходилось объяснять несмышленому ребенку, почему день сменяет ночь.
Керосин ничего не ответил, и бывший зэк вновь потянулся к бутылке.
Какой срок у тебя? полюбопытствовал он, наполняя стаканы.
Керосин нервно сглотнул.
Неделя. Это край, Сапог. Ты просто не знаешь Чингиза. Он
Да срал я на твоего Чингиза, с нескрываемым презрением обронил Сапог. У меня с ним общих дел нет.
Сапог, но я
Керосин вновь закашлялся.
Кашляй в другую сторону, потребовал Данилыч, со скрипом отодвинув табуретку в сторону. Не хрена тут своими слюнями людей заражать!
Керосин даже не посмотрел в сторону пожилого человека.
Сапог, он меня убьет, бля буду, захныкал он. Ведь я же выручил тебя, братуха Когда кха! Когда у меня был лавандос, я ведь помог тебе, и ты помнишь! Сам сказал! Теперь теперь я тебя прошу! Как брата прошу, выручи!
На лице Сапога не дрогнул ни один мускул.
Ну, будем здоровы, спокойно произнес он тост и, не чокнувшись, выпил. Потянулся к ломтику сала, степенно отправил его в рот.
Ты, Керосин, наверное, забыл, что я с тобой в полном расчете? И твое бабло я тебе вернул. А что касается выручить Ты, по ходу, с башкой вообще не дружишь. Где я тебе столько деньжищ найду? Банк ограблю? Почку продам?
Керосин, не зная, куда деть зудящие руки, судорожно вцепился в костыль. Глядя на него, Данилыч неожиданно подумал об утопающем, который из последних сил вцепился в трухлявую деревяшку.
Я не знаю. Может, просто побазаришь с Чингизом? Ты в авторитете, тебя многие знают, взмолился Керосин.
Ага. Щас, сорвался и побежал. Нет, Керосин, разруливай сам свои косяки. Долг дело чести. А ты свою честь, как я погляжу, растворил в этом долбанном «крокодиле». Не торчал бы на всякой дряни, не было бы этого геморроя.
Лицо Керосина приняло такое горестно-плаксивое выражение, какое только может возникнуть у ребенка, которому неожиданно отказали в покупке долгожданного подарка. Плечи обвисли, водянистые, лихорадочно блестевшие глаза быстро потускнели. Казалось, кто-то невидимый просто нажал на кнопку, выключив Керосина, как ставший ненужным фонарик.