Глава шайки в белых манжетах, одет в черный костюм, и именно он приказал вам убить человека?
Ну наконец-то, еще раз удовлетворенно воскликнул поэт, ну наконец-то вы начали меня понимать. Я же еще утром обо всем написал вашим коллегам: и про господина в манжетах, и про Лючию с Гаспаром, и про этих Лепорелло и Кармадона, который, между прочим, самый настоящий демон, и про убийство сестры, которое я совершил не по своей воле.
У вас нет сестры, устало сказал Волоокий. Нет, и никогда не было.
В том-то и дело, загадочно и одновременно радостно встрепенулся Барков, что это не имеет ни малейшего отношения к делу. Метафизическая сестра есть у всякого, и у вас тоже, между прочим, есть, хоть вы об этом и не догадываетесь. Существуют, знаете ли, высшие сферы, в которых все мы имеем сестер и братьев.
Мы не в высших сферах находимся, резонно сказал Волоокий. Ответьте прямо: вы убивали на прудах кого-нибудь прошлым вечером?
Убивал, охотно ответил Барков. Убивал собственную сестру, вот этими самыми руками и убивал, он показал Волоокому выпачканные в крови руки. Только, я думаю, в метафизическом смысле я ее совсем не убил, потому что действовал не по своей воле, а нож в руку мне вложила Лючия.
Нож в руку вам вложила Лючия? встрепенулся следователь, радуясь хоть такой малой улике, выуженной в процессе этого странного следствия. Но куда потом делась эта Лючия? И куда делось тело, если, разумеется, вы вообще кого-нибудь убивали?
Убивал, убивал! радостно закричал Барков. А тело упало в ящик с сокровищами, который потом господин в костюме раздал всем приглашенным. Лючия же, думаю, вместе с ним, а также с Гаспаром, Лепорелло и Кармадоном опять переселились в нездешний мир, где и будут обитать до следующего шабаша.
Эх, молодой человек, укоризненно сказал ему Волоокий, не знаете вы бандитскую психологию! Никуда вовсе они не переселились, а затаились где-то поблизости, и готовятся в тишине к новому преступлению! А что это вы, кстати, говорили о приглашенных, которым главарь шайки якобы раздал украденные сокровища? И много их было по вашим оценкам?
Не меньше тысячи, ответил Барков, и все абсолютно голые, как женщины, так и мужчины, за исключением некоторых, которые в туфлях и галстуках.
Групповуха, значит, загадочно сказал Волоокий, и записал что-то в бумагах, лежащих у него на столе. Насчет тысячи, конечно, это вы сильно преувеличиваете, это вам он страха так показалось. В общем-то, картина постепенно становится ясной: сначала убили, и похитили ценности, а потом поделили и устроили оргию. Типичное, между прочим, поведение для такого рода дел. Ничего загадочного я тут не нахожу. А вас, между прочим, специально подставили, и руки со щеками, между прочим, специально выпачкали в крови. Вполне возможно, что вы вообще никого не убивали вчера. Тем более, что и сестры у вас нет никакой. Поторопились вы, молодой человек, себя преждевременно оклеветать, не надо было вам подписывать протокол!
Да как же не убивал, когда убивал! с досадой воскликнул Барков. Вот этими самыми руками и убивал! он вытянул вперед выпачканные в крови руки. А нож, как я вам уже говорил, мне ведьма Лючия в руки вложила.
А где же он, этот ваш нож? рявкнул ему в ответ Волоокий. Где нож, и где труп этой вашей сестры, которую вы назвали Марией? Нет у вас, молодой человек, ни ножа, ни сестры, но не волнуйтесь, мы это дело непременно распутаем. И шайку всю непременно поймаем. Ценности похищенные они, разумеется, уже частично истратили, но ничего, мы и ценности тоже разыщем.
Ничего вы не разыщете, господин Волоокий, ни ценностей, ни Марии, каким-то чужим и ехидным голосом ответил ему Барков. И ценностей тоже никогда не увидите, поскольку они не ваши, и вашими никогда не будут. А если вы будете совать свой нос, куда не следует, вам этот нос элементарно оттяпают. Закройте лучше дело за недостатком улик, а не то быстро обо всем пожалеете!
А вот это, молодой человек, вы делаете напрасно, ответил Волоокий испуганному Баркову, который прижимал к губам ладони, опасаясь, что сейчас опять помимо воли скажет что-нибудь лишнее. А вот это вы совершенно напрасно, ибо на меня такие угрозы не действуют! Будете своей бабушке угрожать, а милиции угрожать не советую. Милиция вас сама на место поставить может. Подпишите, пожалуйста, протокол, и подумайте на досуге, где вы спрятали нож и тело жертвы, если, конечно же, вы вообще кого-нибудь убивали!
Он протянул Баркову исписанные листы, и тот, не читая, испуганный тем монологом, который, помимо воли, вырвался у него изо рта, поставил внизу размашистый росчерк. После этого Волоокий нажал кнопку, и вошедший дежурный увел поэта куда следует, и через какое-то время тот опять оказался в Бутырке. Сам же старший лейтенант откинулся на спинку стула, и постарался выудить из происшедшей беседы хоть что-нибудь положительное. Но ничего положительного у него почему-то не получалось. Более тогокакой-то подленький страх перед всей этой загадочной историей начал заползать в его душу. У него вдруг противно задрожали колени, а совсем рядом, прямо в ухо, опять кто-то сказал ехидным и противным голосом: «Оставь, Волоокий, это дело, а то обожжешься так, как никогда еще не обжигался. Уйди лучше в отпуск, и отпусти поэта за недостатком улик. По-хорошему просим тебя, как человека, а не послушаешься, по-плохому будем просить!» Волоокому стало совсем дурно, он наспех закрыл в сейф протокол допроса, и, выйдя за дверь, прошел, держась за стену, до конца коридора, а потом, спустившись по лестнице на первый этаж, добрался наконец-то до выхода. Свежий воздух немного освежил его, но противный страх окончательно не прошел. Купив в магазине бутылку водки, и попросив у продавщицы пластмассовый стаканчик, Волоокий уселся на скамейку в ближайшем сквере, и, жадно глотая безвкусную жидкость, выпил до дна всю бутылку.
Глава пятая. Странная фирма
С раннего утра обитатели дома номер три, корпус четыре, по третьему Лихачевскому переулку, наблюдали странную картину: жильцы четырнадцатого этажа в полном составе грузились в подъезжающие одна за одной грузовые машины, и отъезжали в неизвестном направлении. Лифт между первым и четырнадцатым этажом сновал безостановочно взад и вперед, перевозя кровати, диваны и стулья, срочно вызванные бригады носильщиков перетаскивали по лестнице шкафы и рояли, а шалопаи-подростки, те самые, что вчера еще до поздней ночи тусовались в подъезде, и оставляли на стенах его и в лифте неприличные надписи, радостно носились вверх и вниз, перенося на руках цветы в горшках и горки посуды. Из некоторых окон даже спускали по веревкам обмотанные со всех сторон стопки книг и тюки с одеждой, во всех восьми освобождающихся квартирах наблюдался небывалый энтузиазм, слышались даже песни, прославляющие труд и работу на благо отчизны, и можно было видеть, как некоторые заклятые враги, годами воевавшие из-за украденного дверного коврика, или пропавшей на бельевой веревке прищепки, братались, и, обняв друг друга, со слезами на глазах клялись в вечной любви. К обеду все восемь квартир четырнадцатого этажа были очищены полностью, и последняя грузовая машина, набитая людьми и вещами, убыла в неизвестном направлении под звуки тревожной песни: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море!» Прибывшая затем бригада рабочих в удивительно короткие сроки, буквально до вечера, сделала на этаже евроремонт, причем, по слухам, во всех восьми квартирах сломали перегородки, соединив их между собой, и превратив в некий богато обставленный офис, для чего уже другая бригада носильщиков спешно занесла снизу вверх великолепную мебель и целый лес вечнозеленых растений. Конкретно о причинах всех этих событий никто толком ничего не знал, но упорно, с самого утра, циркулировал слух, что на четырнадцатом этаже будет теперь офис одной известной французской фирмы, купившей под него весь этаж, и заплатившей за это огромные деньги. Что фирма эта торгует оптом не то косметикой, не то женскими зонтиками; что все съехавшие жильцы отправлены на грузовых машинах в Балашиху, где каждому из них, в том числе и сидящему в Бутырках Баркову, куплен собственный особняк и выдана на руки солидная сумма денег. Слухов, повторяю, было много, и они взбудоражили не только жителей упомянутой высотки, но и обитателей окрестных домов.
Вечером того же дня на берегу одного из прудов можно было видеть живописную компанию, неторопливо прогуливающуюся по асфальтовым дорожкам. Центром ее являлся одетый в безукоризненный черный костюм господин высокого роста с необыкновенно властным, а некоторые бы даже сказалинадменным лицом, с интересом оглядывающий живописные виды, тихую воду, мостки лодочной станции, зеленые купы деревьев и фигуры расположившихся у берега отдыхающих. Сопровождали его двое мужчин, один постарше, другой помоложе и помягче, также одетые в вечерние костюмы, не такие, правда, темные и дорогие, как в первом случае. Была здесь также молодая женщина, необыкновенно красивая, в роскошном вечернем платье, и златокудрый мальчик лет примерно пяти, постоянно шаливший, заливающийся беспричинным смехом, и швыряющий в воду камни и мелкие веточки. Общий вид этих нарядных людей выделялся, конечно, из общей картины отдыхающих у прудов москвичей, одетых по случаю жары кто во что горазд, а иногда и вовсе не одетых, но, по большому счету, в одежде их и вечерней прогулке не было ничего экстраординарного. Очевидно, это были какие-то новые русские, расслабляющиеся у воды после дневных трудов. Москва уже успела всякого навидаться, и вид хорошо одетой компании здесь никого не смущал. Остановившись посередине ажурного мостика, перекинутого между двумя прудами, старший в компании, облокотившись руками об ограждение, сказал, задумчиво глядя в воду:
Какая умиротворенность, Кармадон, какое упоение жизнью и тишиной, как будто и не было вчерашнего шабаша и вчерашней пролитой крови, как будто не бросали мы пригоршнями золота этим мерзавцам, которых вынуждены считать друзьями, и которым, в общем-то, наплевать и на кровь, и на свои погибшие души. Как быстро люди, Кармадон, забывают о преступлениях, как быстро трава забвения покрывает давешние могилы, и как быстро надежда нового дня перечеркивает тревогу прошлого.
Все правильно, милорд, отозвался тот, которого назвали Кармадоном, зло, к сожалению, переплетается во вселенной с добром, и от этого никуда не уйти; ваша сила постоянно вытесняется силой иной, а что касается слишком быстро заросших могил, то это дело вполне поправимое; одно только ваше слово, милорд, и здесь будет столько могил, что в округе не хватит безутешных вдов, готовых оплакать погребенных в них мертвецов!
Всему свое время, Кармадон, всему свое время, отозвался тот, которого назвали милордом, мы прибыли сюда на праздник Иванова Дня, а также на раздачу щедрот тем местным нуждающимся индивидуумам, которые верят в нас больше, чем в Того, кто создал небо и землю. Кроме этого, как ты знаешь, у нас есть здесь еще одно неотложное дело. Придет пора, и ты проявишь свое искусство во всем его блеске и великолепии; даже демоны смерти должны время от времени отдыхать; да и по Москве мы еще не гуляли; сколько, кстати, мы здесь уже не были?
Лет десять, милорд, подсказала, низко приседая, Лючия. Вроде бы совсем немного, но такое ощущение, что наступила другая эпоха; как будто прошло лет пятьсот, а то и тысяча.
Нет, Лючия, ты не права, ответил ей старший в компании, это все внешние перемены, а сущность человека как была, так и осталась прежней, такой, какой вылепилась она при Сотворении мира; что десять, что пятьсот, что пять тысяч лет, человек, дорогая моя, не меняется; все те же пороки присущи ему на протяжении всей истории человечества, все те же страсти кипят в его беспокойном сердце, все те же следы алчности и разврата раскаленным клеймом, незримо, а иногда даже вполне явственно, врезаются в его божественное лицо. Меняется, Лючия, только мода и стиль архитектурных построек, меняется лишь внешний вид городов и убранство жилищ, меняются декорации и костюмы актеров, а внутренняя сущность людей, сущность вечной человеческой комедии, не меняется никогда; и в этом залог нашей вечной власти над слабым и немощным человеком, который ради сиюминутной выгоды, ради горсти обагренных кровью червонцев, готов продать нам свою бессмертную душу!
Ах, маэстро, как же вы бесконечно правы! блеснула ослепительной улыбкой Лючия. Взять хотя бы наше вчерашнее приключение на празднике Иванова Дня, все произошло именно так, как вы только что говорили: эти голые ведьмы и упыри визжали от радости, ползая по земле, и подбирая брошенные вами монеты; а ведь они оплачены кровью невинной девушки, да и несчастный поэт, который ее убил, тоже ничего хорошего в жизни уже не увидит!
Как знать, Лючия, как знать, загадочно ответил господин в черном костюме. Иногда в смерти заключено больше жизни, чем об этом принято думать, и величайшие трагедии иногда оборачиваются необыкновенным триумфом. Вспомните, хотя бы шекспировского Ромео с Джульеттой: бессмертная трагедия подарила им практически бесконечную жизнь, если, конечно, допустить, что два эти персонажа вообще когда-либо существовали в действительности; умерев в пространстве трагедии, они остались вечно живыми для множества поколений зрителей; это ли не торжество жизни над смертью?!
Вы хотите сказать, милорд, вежливо спросил молчавший до этого Лепорелло, что кто-то напишет аналогичную пьесу про двух главных действующих лиц вчерашнего Иванова Дня: Ивана и Марью? И тем самым, иносказательно, они обретут бессмертие?
Нет, Лепорелло, все будет совершенно иначе; впрочем, не будем торопить события, не будем прыгать поперед батьки в пекло, и таскать из огня каштаны раньше положенного времени; все со временем прояснится и станет на свои места; да, кстати, Лючия, а что это ты только что говорила про голых вурдалаков и упырей, готовых за горсть брошенных им червонцев ползать по траве и вообще совершить любую гнусность? Уверяю тебя, ты не права, ибо они все уважаемые в обществе люди, а некоторые вообще достигли небывалых высот в разных областях человеческой деятельности; кроме того, не стоит так презрительно отзываться о наших клиентах; в конце-концов, ведь все они заключили договор с дьяволом, и находятся отныне под его надежной защитой.
О, месье, договор с вамиэто лучшая защита для любого из смертных! грациозно согнулась в поклоне Лючия, тряхнув гривой рыжих волос и обнажив в полутьме два ряда хищных белых зубов. Поистине, договор с вамиэто наилучшее, из всех возможных, вложение капитала!
Но-но, Лючия, потише, потише, не называй вслух того, кому ты так преданно служишь, предостерегающе ответил тот, которого уже называли и милордом, и месье, а теперь вот назвали дьяволом. Мы ведь находимся здесь инкогнито, и не надо поэтому создавать лишнего шума. Кроме того, миссия наша в Москве еще отнюдь не закончилась, все еще только в самом начале, и давайте придерживаться той роли, которую мы до сих пор так успешно играли.
Как скажете, милорд, вам, безусловно, виднее, опять блеснула зубами, низко приседая, Лючия.
Да, ты права, мне, безусловно, виднее, ответил господин в черном костюме, и, распрямив свое огромное тело, внимательно огляделся вокруг.
Ночь уже спускалась над городом. В лодочной станции, расположенной рядом в небольшом домике, уже не выдавали лодок, а у длинных мостков работники встречали последние легкие суденышки; напротив ажурного мостика, на котором стояла компания, белела старинная беседка, с другой стороны высились купы огромных дубов; по берегам прудов еще ходили группами рыбаки, на ровной глади плавали кувшинки и распустившиеся лилии, стая уток с шумом поднялась с воды, и, отчаянно махая крыльями, улетела куда-то вверх; повеяло свежестью, воздух наполнился запахом трав; стоящие по берегам высотки светились желтым мерцающим светом.
Удивительное место, послышался в темноте низкий глухой голом. Необыкновенно напоминает Венецию.
Да, милорд, отозвалась Лючия. Таких прелестных уголков, по слухам, здесь уже почти не осталось.
Кажется, говорилось на мосту о чем-то еще, но что именно, история это умалчивает.
Глава шестая. Не стоит поджигать лифты
Один из последующих дней, кстати, ознаменовался несколькими, весьма странными, событиями. Заместитель районного архитектора Платон Генрихович Горобец пришел на работу в отличнейшем расположении духа. А дело заключалось в том, что накануне в его кабинет явился весьма симпатичный молодой человек, отрекомендовавшийся представителем некоей иностранной фирмы, владеющей помещением рядом с Головинскими прудами. Собственно говоря, фирма была владельцем целого этажа в одной из высоток, и хотела провести в нем реконструкцию. При более детальном разговоре выяснилось, что фирма вознамерилась поломать все внутренние перегородки, и превратить этаж в один большой офис, что законом было строжайшим образом запрещено, поскольку от этого высотка могла элементарно рухнуть. Платон Генрихович, имеющий, кстати, специальное инженерное образование, и прекрасно знающий, как могут падать высотки, а также как они могут гореть, качаться при сильном ветре, подмываться грунтовыми водами, и прочее, Платон Генрихович тотчас же заявил посетителю, что это дохлый номер, и что такая реконструкция невозможна. Но посетитель оказался весьма настырным, он привел Платону Генриховичу множество примеров, когда высотные сооружения, по всем расчетам вот-вот готовые повалиться на бок, тем не менее, не делают этого, а спокойно стоят на месте, вопреки логике и здравому смыслу. В качестве примера молодой человек, тоже, кстати, специально образованный, привел Пизанскую башню, которая сколько веков уже падает на бок, а все же стоит, и изумляет всех своей долговечностью.