И все-таки, и все-таки. Не должны ли они рано или поздно неизбежно упасть друг другу в объятия? А если так, то, возможно, эта игра взглядовлишь напрасная трата времени, и не лучше ли им отбросить это кокетливое ухаживание и раз и навсегда признать, что они неразделимы? На этот раз их не будет травить неизвестное им обоим прошлое; теперь каждый из них знает свою историю, и они смогут построить отношения на прочном фундаменте. Разумеется, если ему этого захочется.
Клейн поманил ее, но она осталась в окружении поддельных цветов, заметив, как не терпится ему понаблюдать за развитием подстроенной им драмы. Он, Луис и Дункан играли роль зрителей. Спектакль, который они пришли смотреть, назывался «Суд Париса». Роли Богинь исполняли Ванесса, Симона и она сама. Миляга же, разумеется, и был героем, которому предстояло сделать между ними выбор. Затея отдавала нелепым гротеском, и она решила держаться подальше от сцены, укрывшись где-нибудь в дальнем конце сада, пока на лужайке будет продолжаться веселье. Неподалеку от стены она набрела на странное зрелище. В искусственных джунглях была расчищена небольшая полянка, и на ней был посажен куст рознастоящий, хотя и куда менее роскошный, чем окружающие его подделки. Пока она размышляла над этой загадкой, за спиной у нее появился Луис со стаканом шампанского.
Одна из его кошек, сказал Луис. Глорианна. В марте ее задавила машина. Он был в полном отчаянии. Не мог спать. Даже ни с кем не разговаривал. Я думал, он убьет себя.
Странный он человек, сказала Юдит, оглядываясь через плечо на Клейна, который в этот момент обнимал Милягу за плечи и громогласно смеялся. Он делает вид, что все для негоигра
Это потому, что он все принимает слишком близко к сердцу, ответил Луис.
Сомневаюсь, сказала она.
Я веду с ним дела уже двадцать один, нет, двадцать два года. Мы ссорились. Потом мирились. Потом снова ссорились. Поверьте, он хороший человек. Но он так боится расчувствоваться, что должен все обращать в шутку. Вы ведь не англичанка?
Англичанка.
Тогда вы должны это понять, сказал он. У вас ведь тоже есть свои маленькие тайные могилки. Он рассмеялся.
Тысячи, ответила она, наблюдая за тем, как Миляга возвращается в дом. Не могли бы вы извинить меня? спросила она и направилась к лужайке, преследуемая Луисом. Клейн сделал движение, чтобы перехватить ее, но она только вручила ему пустой стакан и вошла внутрь.
Миляга был на кухне. Он копался в холодильнике, снимая крышки с кастрюль и банок и изучая их содержимое.
Столько разговоров о невидимости сказала Юдит.
Ты предпочла бы, чтобы я не пришел?
Ты хочешь сказать, что если б я действительно предпочла это, ты бы остался дома?
Он довольно ухмыльнулся, отыскав нечто соответствующее его вкусу.
Я хочу сказать, что до остальных мне нет дела. Я пришел сюда только потому, что знал, что увижу здесь тебя.
Он запустил свой указательный и средний палец в извлеченную им посудину и отправил в рот приличную порцию шоколадного мусса.
Хочешь? спросил он.
Ей не хотелось, пока она не увидела, с какой жадностью пожирает он коричневую массу. Его аппетит подействовал заразительно, и она решила последовать его примеру. Мусс оказался сладким и жирным.
Вкусно? спросил он.
Порочно, ответила она. Так что же заставило тебя передумать?
Насчет чего?
Ты же хотел спрятаться.
Жизнь слишком коротка, сказал он, снова поднося ко рту пальцы с муссом. Кроме того, я ведь тебе только что сказал: я знал, что увижу здесь тебя.
Ты теперь к тому же умеешь читать мысли?
Боже мой, как вкусно! сказал он, и улыбка его показалась ей еще более шоколадной, чем его зубы. Утонченный денди, который несколько минут назад появился в саду, теперь превратился в прожорливого мальчишку.
У тебя весь рот в шоколаде, сказала она.
Хочешь умыть меня поцелуями? спросил он.
Да, сказала она, не видя смысла скрывать это. Секреты и так принесли им в прошлом достаточно вреда.
Тогда почему мы до сих пор здесь? спросил он.
Клейн никогда не простит нам, если мы уйдем. Вечеринка устроена в твою честь.
Мы уйдем, а они с удовольствием поговорят о нас, сказал он, ставя на место посудину с муссом и вытирая рот тыльной стороной руки. Собственно говоря, им это даже больше понравится. Давай уйдем прямо сейчас, пока нас не заметили. Мы тут с тобой теряем время, а могли бы
уже давно заняться любовью.
А я думал, это я читаю чужие мысли сказал он.
Когда они открыли парадную дверь, Юдит услышала, как Клейн зовет их из сада, и ее охватило чувство вины. Но оно тут же исчезло, стоило ей вспомнить, какое самодовольное выражение заметила она у него на лице, когда Миляга возник на пороге и все актеры для задуманного им фарса оказались в сборе. Угрызения совести уступили место раздражению, она громко хлопнула дверью, чтобы он наверняка услышал.
3
Как только они добрались до квартиры, Юдит распахнула все окна, чтобы впустить в комнаты легкий ветерок, который, несмотря на то что уже стемнело, еще нес с собой тепло. Разумеется, он нес с собой и уличные новости, но ничего важного в них не было: неизбежное гудение сирен, джаз, доносившийся из клуба на углу (там окна тоже были открыты). Исполнив свое намерение, она села на кровать рядом с Милягой. Настало время для разговора, в котором не будет ничего, кроме правды.
Не думала я, что все так обернется, сказала она. Здесь. Вдвоем.
Но ты рада этому?
Да, я рада, сказала она после паузы. Такое чувство, что так и должно было случиться.
Хорошо, сказал он в ответ. Я тоже чувствую, что все это совершенно естественно.
Он обнял ее и, запустив пальцы в ее густые волосы, стал нежно поглаживать ее голову. Она глубоко вздохнула.
Тебе нравится? спросил он.
Да, нравится.
Хочешь, я расскажу тебе, что я чувствую.
По поводу чего?
По поводу себя, нас.
Я же уже сказала тебе: именно так все и должно было случиться.
И все?
Нет.
Что еще?
Она закрыла глаза, и слова пришли к ней, словно побуждаемые его настойчивыми пальцами.
Я рада, что ты здесь, потому что думаю, что мы можем многому научить друг друга. Может быть, даже снова полюбить друг друга. Как это звучит?
Для меняпрекрасно, сказал он мягко.
Ну а ты? Что у тебя в голове?
Я думаю о том, что забыл, насколько странен и загадочен этот Доминион. И что только твоя помощь может сделать меня сильным, Что, боюсь, иногда буду вести себя странно, совершать ошибки, но я хочу, чтобы ты любила меня так сильно, чтобы простить мне все это. Ты будешь любить меня так?
Ты же знаешь, что буду, сказала она.
Я хочу, чтобы ты разделила со мной мои видения, Юдит. Я хочу, чтобы ты увидела то пламя, которое пылает во мне, и научилась не бояться его.
Я не боюсь.
Как чудесно это слышать, сказал он. Как это чудесно. Он наклонился к ней и приблизил рот к ее уху. Отныне мы будем устанавливать законы, прошептал он. И мир будет нам повиноваться. Да? Не существует никаких законов, кроме нас самих. Наших желаний. Наших чувств. Мы отдадим себя этому пламени, и пожар распространится.
Он поцеловал ухо, в которое лились эти соблазнительные речи, потом щеку и наконец рот. Она страстно ответила на его поцелуи, обхватив его за шею. Он взялся за воротник ее блузки и, не снисходя до того, чтобы иметь дело с пуговицами, разорвал еено не в припадке неистовой страсти, а методично, рывок за рывком, словно совершая некий ритуал. Как только обнажились ее груди, он принялся целовать их. Ее кожа была разгоряченной, но его язык был еще горячее. Он то рисовал на ней спиралевидные, влажные от слюны узоры, то сжимал губами соски, пока они не стали еще более твердыми, чем дразнивший их язык. Покончив с блузкой, его руки принялись за юбку и с той же методичностью стали рвать ее в клочья. Юдит упала на кровать, разметав лохмотья своей истерзанной одежды. Он оглядел ее тело и прижал руку к ее святилищу, которое пока еще было защищено тонкой тканью нижнего белья.
Сколько мужчин здесь побывало? спросил он лишенным интонации голосом. Силуэт его головы вырисовывался на фоне белых парусов окна, и она не могла прочесть выражение его лица. Сколько? спросил он, лаская ее круговым движением ладони. Вопрос этот, произнесенный кем-нибудь другим, обидел или даже привел бы ее в ярость. Но его любопытство нравилось ей.
Не много.
Он глубже засунул руку ей между ног и средним пальцем прикоснулся ко второму ее отверстию.
А здесь? спросил он, сильнее прижимая палец.
Это исследование, как в словесной, так и в тактильной его форме, доставило ей куда меньше удовольствия, но он настаивал:
Скажи мне, кто здесь побывал?
Только один, сказала она.
Годольфин?
Да.
Он убрал палец и встал с кровати.
Семейное пристрастие, заметил он походя.
Куда ты?
Просто хочу задернуть занавески, сказал он. То, чем мы будем заниматься, лучше делать в темноте. Он задернул занавески, не закрывая окон. На тебе есть какие-нибудь драгоценности? спросил он.
Только серьги.
Сними их, сказал он.
А нельзя оставить немного света?
Здесь и так слишком светло, сказал он, хотя она едва различала в сумраке его силуэт: он раздевался, не сводя с нее глаз. Он видел, как она вынула серьги из дырочек в мочках, а потом сняла трусы. К тому времени, когда на ней ничего не осталось, он также успел раздеться.
Я не хочу обладать лишь малой частью тебя, сказал он, подходя к изножью кровати. Ты мне нужна вся, до последнего кусочка. И мне нужно, чтобы я был нужен тебе весь.
Так оно и есть, сказала она.
Надеюсь, это не пустые слова.
Как я могу убедить тебя?
Пока он говорил, его серый силуэт стал темнее и слился с тенями комнаты. Он говорил, что будет невидимым, и теперь слова его сбылись. Хотя она и чувствовала, как он ласкает ее щиколотки, но, посмотрев в изножье кровати, она ничего не увидела. Впрочем, это не мешало наслаждению разливаться по ее телу.
Мне нужно это, сказал он, лаская ее ступни. И это. Теперь он притронулся к голени и к бедру. И это Рука его прикоснулась к паху, вместе со всем остальным, но не более того. И это, И это. Живот, груди. Она ощущала его прикосновения, и значит, он должен был быть совсем рядом, но глаза ее по-прежнему видели только темноту. И это сладкое горло, и эту чудесную голову. Теперь его пальцы скользнули вниз, вдоль по ее рукам. И это, сказал он. До самых кончиков пальцев. Невидимые руки вновь принялись ласкать ее ступни, и там, где они побывалиа ведь их прикосновение помнила каждая клеточка ее тела, зарождался сладостный трепет в предчувствии того момента, когда это прикосновение повторится. Она снова подняла голову в надежде увидеть любовника.
Лежи, сказал он ей.
Я хочу увидеть тебя.
Я здесь, сказал он, и в тот же миг в его глазах зажглись блики украденного неведомо откуда света: две ярких точки в пространстве, которое, не знай она, что они находятся в ее комнате, могло бы показаться ей безмерным. Слов больше не было; было только его дыхание. Ей оставалось только подстроиться под этот мерный, убаюкивающий, постепенно замедляющийся ритм.
Через некоторое время он поднес ко рту ее ногу и одним движениемот пятки до кончика большого пальцапровел языком по подошве. Потом снова послышалось его дыхание, успокоившее тот жаркий поток, который разлился по ее телу, становившееся все медленнее и медленнее, до тех пор пока ей не стало казаться, что к концу каждого вздоха организм ее находится на грани гибели, и лишь новый вздох возвращает его к жизни. Она поняла, что это и есть сущность каждого мгновениякогда тело, не уверенное в том, что этот вдох не окажется последним, парит в течение крошечного промежутка времени между небытием и продолжающейся жизнью. И в это мгновениемежду выдохом и новым вдохомчудесное было так легко достижимо, потому что ни плоть, ни разум не могли устанавливать там свои законы. Она почувствовала, как рот его растягивается и поглощает пальцы ее ноги, а потом свершилось невозможное, и вся ее ступня скользнула ему в горло.
«Он собирается проглотить меня», подумала она и снова вспомнила о книге, найденной в кабинете у Эстабрука, где была серия изображений двух любовников, сомкнувшихся в кольце взаимного пожирания, столь неистового, что дело кончалось их полным исчезновением. Эта перспектива ее нисколько не встревожила. То, чем они занимались, не принадлежало миру, в котором страх жиреет при мысли о том, как много можно выиграть и как многопроиграть. А это был мир любви, где можно только выигрывать.
Она почувствовала, как он взял ее вторую ногу и отправил в те же жаркие глубины. Потом он обхватил ее бедра и стал насаживать себя на нее, как на вертел, дюйм за дюймом. Возможно, он превратился в великана с чудовищной утробой и с глоткой, огромной, как тоннель, а возможно, это она стала мягкой, как шелк, и он втягивал ее в себя подобно тому, как фокусник заправляет искусственные цветы в свою волшебную палочку. Она подалась к нему в темноте, чтобы ощупать чудо руками, но пальцы ее не могли разобраться в том, что трепетало под ними. Была ли это ее плоть? Или его? Щиколотка? Или щека? Невозможно было понять, да, в сущности, пропало и само стремление к пониманию. Ей хотелось лишь одногоуподобиться тем любовникам, которых она видела в книжке, и самой начать пожирать его.
Она дотянулась до края кровати и, повернувшись на бок, согнулась так, чтобы оказаться напротив его ног. Теперь она могла различать контуры его тела, окутанные ее собственной тенью. Его анатомия нисколько не изменилась. Хотя он уже почти проглотил ее ноги, пропорции его тела оставались неизменными. Он лежал рядом с ней, словно спящий. Она протянула к нему руку, не ожидая ощутить его тело, но обнаружив, что может это сделать. Вот его бедро, это голень, это лодыжка, а это ступня. Когда она провела ладонью по его плоти, едва уловимая волна изменения пробежала вслед за ее прикосновением, и тело его словно бы размягчилось. Запах его пота возбуждал в ней аппетит. Рот наполнился слюной. Она пододвинулась к его ступне и притронулась к ней губами. И вот она уже пожирала его, втягивая его тело в утробу собственного голода, смыкая свое сознание вокруг его блестящей кожи. Тело его затрепетало, и она ощутила его наслаждение, как свое. Он уже проглотил ее до самых бедер, но она быстро нагнала его, втянув в себя его ноги, а потом и живот с прижатым к нему возбужденным членом. Абсурдность, немыслимость происходящего возбуждала еетела их опровергали законы физики и анатомии, а возможно, доказывали, что и те и другие представляют собой единое целое и могут подвергаться взаимному влиянию. Существовало ли когда-нибудь нечто, столь невозможное и столь легко достижимое, как любовь? И разве их тела сейчас не были воплощением этого парадокса? Он дал ей нагнать себя, и теперь, вдвоем, они начали быстро затягивать петлю взаимного пожирания, пока тела их не превратились в фикции, а уста не слились.
Какой-то звук в реальном миреуличный крик, фальшивый аккордрезко выбросил ее обратно в действительность, и она увидела корень, питавший цветок их фантазии. Это было самое обычное соитие: ногами она обнимала его поясницу, ощущая глубоко внутри его возбужденный член. Она не могла увидеть его лица, но знала, что он не вернулся вместе с ней в действительность и до сих пор грезил об их взаимном пожирании. Она заволновалась, охваченная желанием вернуть видение, но не знала, как это сделать. Ее ноги крепче обняли его тело, и тогда его бедра пришли в движение. Он стал наносить удар за ударом, медленноо Боже, как медленно! дыша ей в лицо. Она забыла о своем волнении и снова задышала реже, подстраиваясь под его ритм. Реальный мир растворился, и она вновь оказалась в месте, из которого ее так внезапно вырвали, и обнаружила, что петля затягивается все туже с каждым мгновением, а его сознание смыкается вокруг ее головы, в то время как она мысленно поглощает его голову. Вдвоем они образовывали нечто вроде невозможной луковицы, у которой каждый следующий слой был меньше того, что скрывался под ним, загадка, возможная только там, где материя рушилась в бездну того самого сознания, которое вызвало ее к жизни.
Однако блаженство это не могло длиться вечно. Оно снова начало утрачивать свою чистоту, загрязненное звуками окружающего мира, и на этот раз она почувствовала, что Миляга тоже постепенно отпускает от себя видение. Возможно, когда они снова научатся быть любовниками, им удастся продлевать это состояние на более долгий срок, проводя ночи и дни напролет, затерявшись в хрупком промежутке между выдохом и вдохом. Но пока ей придется удовлетвориться тем экстазом, который они пережили. С неохотой она позволила тропической ночи, в которой они пожирали друг друга, вновь перейти в разряд самой обыкновенной темноты и, путаясь в границах между воображением, реальностью и сном, забылась окончательно.