Что, даже теперь не оцепите? После нового злодейства?
Вахлюев развел руками:
Князь и слышать об этом не желает! Велел приглядывать за гротоми не более того.
Григорий Александрович покачал головой, но комментировать работу местной администрации не стал. Вместо этого спросил:
Что убитые там делали и почему были одни? Неужто женщины отправились туда ночью по собственному желанию?
Вот это именно тот вопрос, на который я не могу узнать ответ. Не считая, конечно, главногокто душегуб?
Вы проверили местных военных? Особенно кавалерийских?
С этого начали. Полицеймейстер достал из ящика стола стопку исписанных листков и бросил на стол. Вот, полюбуйтесь. Полный список с указанием того, кто где был в то время, когда этих девиц наш изверг кромсал. Конечно, большую часть россказней подтвердить нельзя, да что толку-то с этого? Не будешь же всех арестовывать.
Как бы ввиду высочайшего визита этим не кончилось, негромко заметил Григорий Александрович.
Вахлюев помрачнел.
Кончится так кончится, сказал он, хлопнув ладонью по столешнице. Мое деловыполнять, а не рассуждать!
Ну, будет вам, поморщился Григорий Александрович. Вы скажите-ка лучше, что говорят по поводу того, где были убитые, компаньонка и сестра.
Вахлюев вздохнул.
Ничего, в том-то и дело. Спали они.
И не обсуждали с покойными никаких планов?
Абсолютно.
Что же это получается? Григорий Александрович переменил позу, положив ногу на ногу. Девицы эти, выходит, никуда не собирались, но стоило заснуть компаньонке и сестре, как мигом нашли себе занятие. Да еще в парке и вечером, когда приличным дамам и вовсе выходить не принято без сопровождения кавалеров.
Вахлюев пожал плечами.
Получается, что так. Только тут опасность ведь не в том, чтоб выйти.
А в том, чтобы не увидели. Я понимаю.
То-то и оно. Слухи и пересуды пострашнее всего прочего.
Непонятно и другое: как убийца возвращался домой после того, как расправлялся со своими жертвами. Идти ведь нужно через город, а на улицах дежурят околоточные. Пусть темно, однако он ведь должен был быть весь в крови. Женщин рубили шашкой, почти что на куския прав?
Вахлюев склонил голову в знак согласия.
В гроте было ужас что, сказал он. Часа два отмывали. Но как убийце удалось не замараться, я, кажется, ответить вам могу.
Да?
Мы обыскали Цветник и нашли в кустах плащ, весь покрытый кровью. Длинный такой, до земли, и с капюшоном. Вернее, два плаща. После первого и после второго убийства.
И выяснили, кто их покупал?
Многие. Почти у всех местных военных и даже некоторых штатских есть такие. Очень удобно, если гроза застала в горах, например.
Но этот человек должен был купить два плаща. Сразу или поочередно. Может быть, он приобрел даже третий плащпосле того, как выбросил в кусты второй.
Мы это учли. Спрашивали в магазинах. Никто не приходил за двумя плащами.
Убийца мог купить их в разных магазинах.
Вахлюев покачал головой.
Это не столица и даже не Москва. Здесь всего две лавки торгуют плащами, и расположены они в квартале друг от друга. Мы допросили владельцев обеих. Они утверждают, что никто еще не приходил за новым плащом. Им велено сообщать о тех, кто явится, но вестей пока нет.
Григорий Александрович поднялся.
Ну что ж, пожалуй, пора познакомиться с местным доктором, сказал он.
Это с Вернером-то?
Именно. Возможно, он у себя, и мы его застанем.
Мы? удивился Вахлюев.
Если у вас дела, я справлюсь и один.
Да, обрадовался полицеймейстер, вы уж как-нибудь. Дом Вернера знаете где?
Найду.
Доктор вам наверняка понравится. Занятный субъект. При взгляде на него не подумаешь, что он способен разбивать женские сердца.
Я слышал, с ним была какая-то история.
Вахлюев фыркнул.
Не то слово! Гремела на весь Пятигорск. Дамочки готовы были лечиться у Вернера ради одного того, чтобы услышать ее из первых уст.
И он рассказывал? несколько удивился Печорин.
Никогда. Но тем лишь сильнее подогревал любопытство.
Что ж это за история?
Извольте, поведаю, если имеется минутка.
Я уж и так заинтригован.
Полицеймейстер раскурил папироску, прищурился. Взгляд его сделался такой, каким сопровождают обычно рассказ о любовных интрижках.
Случилось, что в первый же год по приезде Вернера в Пятигорск через городок наш следовал к себе в горы местный князек. Он возил младшую дочь к лекарю какому-то прославленному в столицу и теперь обратно направлялся. Какая-то приключилась с ней хворь, а врачевать было некому, вот и пришлось туда-сюда прокатиться. Там дочку, конечно, вылечили, но на обратном пути она подхватила легкую простуду. Вот и остановились на пару дней в Пятигорске. Лечить ее пригласили Вернера.
Дайте угадаю, перебил Печорин. Доктор в нее страстно влюбился и похитил у отца?
Полицеймейстер довольно хохотнул.
Не угадали! Все вышло наоборот. Девица эта воспылала к нашему тщедушному эскулапу таким чувством, что уговорила его бежать с ней в Петербург и там жениться. Думаю, ей не хотелось возвращаться в горывидать, столичная жизнь приглянулась. Вернер не устоял, конечно, потому что дочка у горского князя была загляденье. Красавица!
Сбежали? спросил Григорий Александрович, почему-то более сдержанно. На лбу у него обозначилась вертикальная морщина, которая становилась видна лишь в минуты волнения.
Сбежали. Но до столицы не доехали. Князь этот учинил такой скандал, что Михал Семенычу пришлось отрядить погоню. Голубков вернули, причем сыскали их быстродевица не успела даже лишиться невинности. Дочка в истерике, доктор растерян, отец в ярости. Ну, казалось бы, поорали, потопали ногамину и разойдитесь. Так нет же! Князь вызвал Вернера на дуэль. Кричал, что опозорен, что дочку теперь замуж никто не возьмет. Та тоже хороша. Вместо того чтобы сидеть себе тихо, заявила, что ни за кого, кроме доктора, и не пойдет. «Хоть, говорит, убейте, батюшка!» И глаз не подымает, но по всему видно, что девка кремень и сделает по-своему. Отец, видать, тоже за ней это знал и оттого разозлился пуще прежнего. Он-то, как выяснилось, планировал через нее породниться с кем-то там у себя в горах.
Так они с Вернером стрелялись? спросил Печорин.
Нет.
Как же? Доктор не принял вызов?
Вахлюев усмехнулся. Рассказ явно доставлял ему удовольствие.
Разумеется, принял. Иначе ему пришлось бы уехать из Пятигорска. Вызов он принял, однако выдвинул свое условие. Доктор наш заявил, что стрелять не умеет, а становиться жертвой прихоти князя не намерен. Он-де необходим медицине и пациентам. Жизнь его бесценна, и отдавать ее ни за грошслишком большое мотовство. Поэтому он будет драться только на эспадронахтут у него, по крайней мере, есть шанс. Иначе дуэль не состоится. Ну, князь, конечно, посмеялся в усы, потому что саблей владел, может, еще получше пистолета, и согласился. Тем более что выбор оружия был за доктором как за вызванной стороной.
Сошлись на рассвете, как полагается. Я там, конечно, не был, и вообще знать об этой дуэли мне не положено ну, да неважно. В общем, встали в позиции. Князь поспорил со своим секундантом, что уложится за минуту. Вернер тоже с эспадроном изготовился. А он раза в полтора меньше противника. Наверное, забавно было видеть их друг против друга. По крайней мере, пока они просто стояли. Потом уж стало не до смеха, потому что доктор как пошел рубить князя этоготолько клинок сверкал. Не то что за минуту, за четверть его покрошил. Руки-ноги потом собирать пришлось. Списали на счет черкесов, ясное дело. Никто не хотел и верить, что дело кончилось в пользу Вернера, а уж про кровавые ужасы и вовсе говорили, посмеиваясьмол, чего только не напридумывают. Но позже поняли, что так оно все и было. Опять же многие приходили на труп поглядеть, потом со знакомыми делились впечатлениями.
Как же доктор так умудрился?
А он неспроста сабельки выбрал заместо пистолетов. Кто ж знал, что он еще в медицинском институте чемпионом по фехтованию был? Я его спросил как-то, почему он этим занимался, ведь постоянные тренировки требуются. Знаете, что он мне ответил?
Не представляю, признался Печорин.
«Мой, говорит, отец был кавалерист и сызмальства меня заставлял упражняться фехтованием. По его словам, шашкой можно служить либо отечеству, либо собственной чести. С первым у меня не очень получается, со вторымтоже. Зарубить старика-отцачесть небольшая. Поэтому я тренируюсь для физического здоровья. Сложение-то у меня тщедушное, а сабля очень хорошо развивает мышцы, да и для гибкости членов полезна». Такой вот чудак, закончил Вахлюев.
Думаю, мы с ним сойдемся, сказал, вставая, Григорий Александрович.
Не сомневаюсь. Только вы ему палец в рот не кладитеоткусит руку по локоть, даром что тощий, как спичка. Это я вам по-дружески советую.
Весьма признателен.
Григорий Александрович вышел из администрации через пару минут и, постояв немного на крыльце, чтобы собраться с мыслями, зашагал по хрустящему гравию в сторону двухэтажного дома с клумбами по обе стороны старенького каменного крыльца. Возле него лежала рыжая собака и лениво щурила на солнце единственный глаз.
Григорий Александрович обошел ее и, легко поднявшись по ступенькам, позвонил в колокольчик.
Ему открыл, судя по всему, сам доктор.
Печорин, представился Григорий Александрович, едва заметно кивнув. По поручению Михаила Семеновича.
Какому поручению? сварливо осведомился Вернер, смерив гостя взглядом с головы до ног.
Пришлось коротко объяснить.
Ну, входите, раз так, смилостивился доктор и исчез в темноте прихожей.
Григорий Александрович осторожно двинулся за ним, боясь на что-нибудь наткнуться, но благополучно добрался до просторной почти пустой комнаты, служившей доктору гостиной.
Располагайтесь, предложил Вернер, указав на диван и сам садясь в кресло. Уж простите, я недавно поднялся. Что-то голова болит. Как говорится, сапожник без сапог.
Григорий Александрович опустился на диван, предварительно убедившись в его чистоте. Доктор возился на маленьком столике с какими-то пилюлями, и Печорин воспользовался этим, чтобы рассмотреть его.
Вернер был небольшого роста, на вид худой и слабый, как ребенок. Одна нога у него была короче другойэто Григорий Александрович заметил, еще идя по темному коридору. После лорда Байрона, правда, это в глазах женского пола недостатком не считается
Голова у Вернера казалась слишком большой, а из-за того, что доктор стриг волосы под гребенку, неровности черепа бросались в глаза и, наверное, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Маленькие черные глаза словно старались проникнуть в мысли собеседника.
Вы делали вскрытие убитых? спросил Григорий Александрович, когда доктор проглотил несколько таблеток, запив их стаканом воды. Похоже, ему было все-таки нехорошо.
Делал, куда ж деваться, нехотя отозвался Вернер. Вы извините, я несколько не в себе. Почти не спал эту ночь, только с утра подремал, и вот теперь совершенно разбит.
Сочувствую, качнул головой Печорин.
Вчера вечером двое офицеров вздумали играть в американскую рулетку, продолжил доктор. Знаете, что это такое?
В револьвер заряжается один патрон, затем барабан раскручивается, и спорщики стреляют себе в висок, ответил Григорий Александрович.
Ну, эти целили в сердце. Один, разумеется, проиграл. Пуля прошла сквозь левый желудочек и застряла в лопатке. Мгновенная смерть. Когда я приехал, офицер был мертв с полчаса. Я констатировал смерть и распорядился увозить тело в морг, и тут он вдруг очнулся! Представляете?!
То есть как очнулся? не поверил своим ушам Печорин.
А вот так! Самым что ни на есть натуральным образом!
Но ведь сердце же!
Да что сердце! воскликнул Вернер, отмахнувшись. Говорю вам: он был мертв! Одной крови натекло сколько. Не дышал, пульса не было. Все признаки, и никаких сомнений! И тем не менее очнулся прямо на моих глазах! Если б кто рассказал, ни в жизни не поверил бы, но тут лично был свидетелем медицинского феномена.
А пуля?
Вытащил я ее! Потому и не спал полночи. Из лопатки, знаете ли, не так-то Долбить пришлось.
Я не об этом, нетерпеливо перебил Григорий Александрович. Она, получается, не попала в сердце. Вы ошиблись?
Именно что попала! убежденно ответил доктор. Потому и феномен! Да что феномен?! Настоящее чудо!
Печорин не стал спорить, хотя ему было совершенно ясно, что Вернер просто не желает признавать очевидное: он счел мертвецом тяжелораненого.
Главное, что все завершилось благополучно, сказал Григорий Александрович. Ваш пациент пойдет на поправку?
Доктор развел руками.
Если уж ожил, то все может быть.
Пора было переходить к сути дела.
Что послужило причиной смерти? деловито осведомился Григорий Александрович. Я говорю не об этом офицере, а об убитых девушках. Удары шашкой?
Само собой.
Больше ничего не обнаружили?
Вернер вздохнул.
Дайте сообразить. Он помотал головой, затем яростно потер виски. Да! воскликнул он вдруг, оживляясь. Перед смертью их били кнутом!
Что? Григорий Александрович слегка опешил. То есть как?
Сильно, я бы сказал. По спине.
Повисла пауза, в течение которой Григорий Александрович переваривал информацию. Почему-то ни князь, ни полицеймейстер не сочли нужным ему об этом сообщить.
Вернер сидел, прикрыв глаза и судорожно двигая кадыком. Пальцами он вцепился в подлокотники так, что костяшки побелели от напряжения.
Но они ведь кричать должны были, неуверенно заметил наконец Григорий Александрович. Неужто никто не услыхал?
Орать должны были бы, поправил его, открыв глаза, доктор.
Значит, им заткнули рты?
Вернер пожал плечами.
Кляпы я не обнаружил, следы на губах отсутствуют, однако иного объяснения не вижу.
Вернер был прав. Печорину не требовалось описывать, какие звуки издают люди, истязаемые кнутом. Он слышал их не единожды, с самого детства, часть которого провел в имении матери под Москвой. Там дворовых наказывали часточуть не каждую неделю, и воздух оглашался стонами, криками, плачем и воем.
Однажды Григорий Александрович, будучи лет восьми от роду, видел человека, которого вели под руки после порки. Обнаженный по пояс, он блуждал мутным взглядом из стороны в сторону, будто не понимал, где находится. Спина его влажно блестела и была краснакнут вырезал на ней множество пересекающихся линий, длинных и коротких. От человека пахло сырым мясом, потом и страхом. Из глаз текли слезы.
Зрелище было так ужасно, что Печорин, едва наказанный прошел мимо него, убежал прочь и спрятался в своей комнате.
Через некоторое время он услышал голос матушки. Она разыскивала егодолжно быть, хотела спросить, выучен ли урок по латыни. Григорий Александрович замер, сидя на стуле возле кровати, надеясь, что она не заглянет к нему. Матушка не пришла. Зато она прислала слугу, который отвел Печорина в «дедов» кабинет, где обыкновенно пребывала матушка, когда занималась делами по хозяйству.
«Может, она и меня хочет наказать?» думал Григорий Александрович, переминаясь с ноги на ногу и глядя на худую, хрупкую на вид женщину, сидевшую в «крылатом» кресле за большим письменным столом.
Матушка сняла пенсне, положила его на зеленое сукно и взглянула на сына. Взгляд ее был задумчив и внимателен. Она всегда, казалось, искала в собеседнике скрытые пороки, не делая исключения и для своего ребенка.
Сядь, Григорий, велела она.
Печорин послушно забрался в вольтеровское кресло, стоявшее напротив стола. В нем он чувствовал себя совсем маленьким. Было неуютно и тревожно. Хотелось, чтобы матушка поскорее спросила заученные слова и разрешила уйти. Но она никогда не торопилась. Все делала обстоятельно, вдумчиво.
Мне сказали, ты видел, как секли Еремея, проговорила она, глядя на сына. Голос у нее был грубоватый, низкий. Это правда?
Григорий Александрович молча кивнул. Глаза у матушки были светлые, почти прозрачные. Они действовали на него магнетическион не мог отвести от них взгляда.
Ты еще мал, чтобы смотреть.
Тонкие сухие руки придвинули и раскрыли книгу в потрепанном переплете.