Радловский дом стоял на возвышении возле холма, образованного склоном древней горы, потому отсюда одноэтажное селеньице у озера казалось чуть ли не плоским и просматривалось как на ладони. В некотором отдалении от жилища местного предпринимателя тянулось два ряда убогих, низеньких домишек, дальше черной язвой буравил землю котлован, за ним раскинулось озеро. Оно было покрыто тонкой корочкой льда, кое-где уже давшей трещины и разломы. По ту сторону неровной дугой виднелась остальная часть селения, где жил сам Лука и большинство жителейтам нашлось гораздо больше участков пригодной почвы, здесь же, кроме двора Радловых и пары участков южнее, рядом с болотами, поверхность представляла собой скопище каменистых гряд. Никакого моста над озером так и не выстроили, и если кому-то требовалось попасть в эту часть селенияприходилось делать крюк по берегу. Впрочем, Шонкар был не слишком широк, его отличала скорее глубина, как многие горные водоемы, потому никто особенно не жаловался.
За дальней частью поселка земля начинала постепенно вздуваться, уходила крутым склоном вверх и превращалась в обрыв, стеной нависающий над жилыми постройками. Такой же точно обрыв топорщился и позади радловского дома, ведь долина озера некогда образовалась из-за разрушения центральной части горы. Вершина рухнула, со временем ветры и воды обтесали ее до состояния равнины, а вот прежние склоны остались нетронутыми. Фактически, поселок стоял в кольце неприступных заграждений, и выйти из этого природного форпоста можно было лишь тремя способами: либо через западную расщелину, за которой открывалась болотистая пустошь, либо через северо-восточную, где находилось устье впадавшей в Шонкар речушки, либо карабкаясь по холмам. Собственно, именно третьим способом пользовался Лука, отправляясь на свои прогулки.
Сейчас, любуясь видами здешней природы из окна, он эти прогулки вспомнил, пожалел, что не совершал их целую зиму из-за занятости, и хотел было предаться приятным мечтаниям, однако его отвлекла одна мелочьодна крошечная белая клякса, отразившаяся в мутном зрачке и воспринятая зрением быстрее, чем разумом. А когда затуманенный мечтательностью разум проник наконец в смысл увиденногостало почему-то не по себе.
Верхушка обрыва, очертания которого неясно маячили вдалеке, увенчана была снежной шапкой. Снег, таким образом, исчез только в низине, что представлялось уж совсем неестественным и оттого пугало.
Тут в комнату вернулся Петр. Встал рядом с другом, спросил с наигранной веселостью:
Чего ж ты там высматриваешь?
Мы с тобой живем в красивом месте, загадочно протянул Лука, губы его скривились больше обычного, показывая, что улыбается он не только по болезни, но и в соответствии со своим теперешним настроением. Увы, едва зародившаяся улыбка сникла, и он добавил:
Только понимаешь, странно как-то
Да, Петр разом помрачнел. Да. Снега совсем нет. До конца апреля лежать должен, край-то северный, а тут пропал.
Затем Радлов порывисто указал рукой куда-то в сторону горизонта и продолжил:
Там, видишь? Лежит. Говорят, что и по всей округе сугробы по колено.
Чему удивляться, было же пару теплых дней в феврале, все растаяло, а больше осадков с тех пор не случалось.
Оно, может, и не случалось, но потеплело-то тоже только у нас. К чему бы, как думаешь? Что там у тебя в книгах про такое пишут, а?
Книги разные, теперь перекошенное лицо выражало снисходительность. Про климатические изменения я, знаешь, не читал. Так, какая-нибудь погодная аномалия.
Ты, Лука, умными словечками зазря не разбрасывайся. Оно любому ясно, что аномалия, отклонение, то бишь, от нормы. А причина-то в чем? Ну сказал ты «аномалия» что, разве яснее сделалось, как такое могло произойти?
От приступа внезапного раздражения Петр побагровел, но быстро опомнился:
Ты прости, нервы. Иной раз навалится, причем все вместеодно, другое, третьеа выведет сущий пустяк навроде снега.
Случилось-то что? Сам не свой ведь ходишь
Да многое. Инка вот, мать томкина, из ума выжила. Жалко старуху.
Немудрено, ей уж сколько? За восемьдесят, поди.
Через год стукнет, уточнил Радлов, потом помолчал немного, как бы собираясь с мыслями, и принялся рассказывать взахлеб:
Недавно что учудила: заявилась среди ночи на двор, глазищами дикими сверкает, а ноги босыеземля-то холодная, как не застудилась, не пойму. Звали в домотказалась, силком затащить не удалось, хоть старушка хрупенькая совсем. Это я-то не смог затащить, представляешь? С безумцами удивительные вещи творятся, скажу тебе! Вроде слабая, дряхлая, еле языком ворочает, а как приступ нагрянет, силища просыпается! Ну, думаем, угомонитсясама зайдет, дверь нараспашку ей оставили. Через некоторое время слышимс первого этажа звон доносится. Инка камнями в окна бросаться стала! Вокруг дома бегает, камней в подол набрала, каждый с полкулака размером, так что этот подол растянулся и чуть ли не по земле волочится, и бросает. В одном месте стекло выбила, видел?
Не заметил что-то.
Внизу. Руки не доходят заделать, за стеклом же в Город тащиться надо, Петр, вспомнив о пустующей раме, сбился с мысли, потому продолжал несколько неуклюже:
Орала она, значит ничего не разобрать! Потом обмякла вся, утихомирилась, вроде как силы кончились. Глядит по сторонам, а самаверишь лини черта не понимает, что случилось. Мы ее тут же в комнату, чаем горячим отпоили, ноги согрели! Так она заявляет, мол, это мы ее во двор выгнали, и сапоги отобрали, чтоб ее поскорей уморить. Тома давай оправдываться, а старуха уж и не помнит, что пять минут назад лепетала, о другом заладилалюблю, говорит, тебя, доченька, прости за все! И на меня косится, то есть как бы за то прощения просит, что убедила Тамару со мной сойтись. Та в слезы, а старуха опять о новом и прежнего нисколечко не помнитпро какую-то черную тень над селением. Ладно, Лизка пришла да успокоила окончательноИнка внучку любит, души прямо не чает.
Почему ж у себя не оставили, коли так больна?
Ушла ранним утром. Сапоги схватила первые попавшиеся с полки, чтоб обратно не босиком, и ушла.
Перевезли бы ее, что ли, неуверенно посоветовал Лука. Помрет ведь одна старуха-то, не справится.
Эта всех нас переживет! Приехали мы за ней после, так ни в какуюв забор свой вцепилась и давай голосить. Понятное дело, люди сбежались, она плачется: «помогите, увезти меня хотят куда-то». Вся толпа на нас, зачем, так и сяк, бабушку обижаете. А поскольку в деревне нас с Томкой не особо жалуютты знаешьобъяснить мы толком ничего не сумели, уехали ни с чем. Ты, кстати, где был тогда? Кричали громко, не мог не услышать, живете довольно близко друг от друга.
Видимо, гулял. Я к ней зайду, попробую образумить.
Нечего и стараться! Петр махнул рукой, давая понять, что старуха совершенно безнадежна, да случайно ударился ладонью о стекло. Стекло тихонько задребезжало, но не треснуло. Смотри-ка, целехонькое! А то бы еще тут раскокал, никуда не годится. Там, к слову, Тома скоро закончит, есть-то будешь?
Не хочется мне, не обижайся, Лука соврал. Он не любил есть на людях, так как из-за застуженного в детстве нерва всякий раз во время приема пищи уливался слезами.
Да чего мне обижаться, коли жена готовила. Вообще зря нос воротишь, мясо запеченное у нее отменно получается, да и за свинкой той мы знатно ухаживали, должна быть вкусной нет? Как знаешь.
Постояли еще немного у окна, молча, не в силах прервать слишком затянувшуюся паузу, потом как-то одновременно поняли, насколько глупо выглядят (этакие вросшие в пол столбы, не умеющие подобрать слов), и сели за стол.
Вошла Тамара. Лука с горечью обнаружил, что красота ее поблекла и выцвела, черты лица сделались грубоватыми, тело несколько расплылось от даров обеспеченной жизни, а в волосах явно наметились седые пряди, белой проволокой выбивающиеся из прически. Раньше, до осознания собственной старости, он как-то не замечал, что и все вокруг стареют, и даже поступь некогда любимой женщины с годами становится тяжела.
Лука, как ты? Мы с Петей волновались очень.
С работой замотался. Деньги собирал, чтоб Илью в Город отправить. Я, кстати, о том и хотел пог
А мы! резко и невпопад перебила Тома, кажется, для того только, чтобы избежать затронутой темы; затем вдруг умолкла, лихорадочно пытаясь в первую очередь самой себе ответить на вопрос, вертящийся в голове: «Собственно, а что именно мы?». Перебила-то она машинально, не придумав даже никакого продолжения для своей фразы. Мы гадали, куда ж ты подевался предупредил бы
Совсем некогда было, правда, отозвался Лука и уставился на женщину вопросительно, ибо никак не мог понять, почему Радловы ведут себя столь странным образом.
Вновь повисло в комнате неловкое молчание. Впрочем, Тамара нашлась почти сразу и попросила гостя помочь ей на кухнето ли отнести что-то тяжелое, то ли свиную кровь смыть. Петр на жену насупился, но промолчал.
Не обсуждал бы ты с ним сегодня переезд детей, зашептала Тома на первом этаже, озираясь по сторонам от страха, что муж может услышать. Плохо ему в последнее время.
Заболел, что ли?
Боже упаси! Здоров, как прежде, хоть сейчас камни опять голыми руками разламывать, горькая усмешка чуть затронула губы женщины. Я настроение имела ввиду скорее. Ты не подумай, он не помешанный хотя иной раз как помешанный. У меня ведь мама в старческое слабоумие впала совсем, боюсь теперь всего. Она то кричит, как кликуша, то забывает все на свете, а тут еще Петенька
Ты, знаешь, держись, не раскисай, пробормотал Лука. Тут же устыдился своей банальности, но больше-то сказать было нечего.
Держись, машинально повторила Тамара и вдруг воскликнула:
Да куда мне двух сумасшедших?! затем спохватилась, что слишком громко прозвучали ее слова, потому весь дальнейший разговор вела вполголоса.
А что с Петром?
Мысль у него в голове застряла. Да так застряла, что изнутри выедает всего, рассудок мутит. Конечно, таких буйств, как мама, он не вытворяет, но страшно. Целый день может по дому ходить из стороны в сторону, как заведенный автомат, да под нос себе нашептывать какую-то ересь.
Какую именно? Может, ничего такого и нет, что внушало бы серьезные опасения
Не разобрала, про ржавчину что-то.
Так ведь и раньше часто сетовал, мол, денежки его ржавеют.
Теперь другое. Ты слышал, что Петенька наконец от доли завода избавился?
Ну?! удивился Лука.
Недавно совсем. Я только облегченно выдохнула! Думала, заживем наконец. Ой, столько сил-то он на этот несуществующий завод угробил, столько денег! А теперь злющий все время, в голове что-то наворачивает. Да вот мама тоже
Может, образуется
Вот что ты городишь, в самом деле! Ей восемьдесят скоро.
Я про Петра. С ним образуется.
С нимвозможно, согласилась Тамара, потом заговорила еще тише, разобрать едва удавалось:
Прости. Не хочет он про детей ничего слышать, понимаешь? Лизе учиться уже очень поздно. Мы ее отправляли в юности, да и позже пытались убедить, она разве согласилась? А теперьнате, поеду! Петя недоволен.
Как же недоволен, коли мы еще осенью с ним обсуждали!
Ой, не кричи пожалуйста. Послушай, Лизка нашадевчонка взбалмошная, так что если честно, мы думали, не выйдет у них с Ильей. За зиму разбегутся, мальчик перебесится да один уедет.
Лизка, наверно, взбалмошная-то в тебя, тут лицо Луки исказилось до неузнаваемости, неестественная улыбка расползлась пуще прежнего, так что верхние зубы обнажились целиком, глаза же от подобного напряжения затуманились, покрылись слезливой пленочкой, а их вечный лукавый прищур исчез на миг. Гостю хотелось изобразить хитренькую ухмылку, но получилось страшно.
Сам ведь знаешь, кто старое помянет Тома отвернулась, чтобы скрыть неприязнь, резким движением выдернула из духовки поднос с мясом и вручила собеседнику со словами:
На вот лучше, отнеси. Я сейчас приду тоже.
Озадаченный Лука в обнимку с остывающим подносом поднялся обратно в широкую залу. Петр за время его отсутствия успел вернуться к окну, стоял теперь неподвижно, подобно каменной глыбе, и бессмысленно буравил взглядом стеклопричем именно стекло, ибо, несмотря на прозрачность материала, дальше он явно ничего не видел. От Петра тянулась черная, зыбкая тень, заполнявшая собой всю середину помещения.
Лука вступил в эту тень робко, словно боясь ее потревожить, бесшумно поставил поднос на стол и спросил высившуюся у окна глыбу:
Тома сказала, ты от завода избавился?
Избавился, глухо отозвался Радлов. Так глухо, что, пожалуй, если бы камни умели разговаривать, то обладали бы именно таким голосом.
Неизвестно, сколько бы стояли они в состоянии онемения, но тут зашла Тома со вторым подносом, пригласила всех к столу. Лука, по известным причинам, к еде не притронулся, только пил чай, чашку за чашкой, дабы чем-то себя занятьв отличие от жевательных движений, употребление напитков вызывало настолько мало слез, что их запросто удавалось смахнуть незаметно для окружающих.
Когда и сами хозяева приступили к чаю, Лука не выдержал:
Послушайте, может все-таки обсудим то, зачем я приходил. С детьми что-то нужно решать.
Ой, Лука, будущее нашей дочери занимает тебя больше, чем нас самих, заметила Тамара с шутливой интонацией, чтобы разрядить по возможности обстановку.
Давайте начистоту, не унимался гость. Лизавете двадцать шесть лет, давно замуж пора, хоть остепенится. Илья мой, конечно, на четыре года моложе, но других вариантов для вашей дочери [с сильным нажимом] я что-то не вижу.
Ну если хочешь, можно и начистоту, протянул Петр, недобро сверкнув глазами. Тома на своем месте съежилась и сникла. Напомнить, почему они с Ильей сошлись? Я ж ее хотел замуж выдать за сына старого знакомого, из Города, там человек обеспеченный, там бы и образование получила, и выход в свет, и что душе угодно! Лиза рогом уперласьне хочу и все тут. Да к Илье ринулась, больше из вредности. Ты пойми правильно, парень у тебя хороший, так что мы не противились нисколько! Но мягкий он у тебя характером-то, Лизавета им как хочет, так и вертит. Теперь смотриуедут, значит, молодые в столицу, там бурная жизнь, множество соблазнов, богатые мужчины, рестораны, все огнями светит! Уверен, что наша Лизонька сыну твоему замену не найдет?
Ну что ты, Петр, сказал Лука хрипло от пережавшей горло обиды. Что ты, хорошая она у вас.
Да ведь избаловал ты совсем девочку! Оно и понятно, чужих детей всегда балуютвроде как права нет ни руку поднять, ни замечание сделать, по себе знаю, уж будь уверен! У нас же тогда столько работы, чтоб хозяйство поднять, что особо не до ребенкалишь бы в тепле да накормлена. Вот она и выросла нам на радость.
Тома, обратился гость к женщине. Твоя же дочь, ты что молчишь?
Что тут скажешь? Петенька ведь прав. Девка добрая, но непостоянная до ужаса. Не в деньгах же дело, мы и так добавим, чтоб Илья один поехал, обучился там, основу какую жизненную заимел.
Да, подхватил Радлов. Денег можем дать, коли надо.
Есть деньги, процедил Лука сквозь зубы, потом лицо его задергалось, как бы приподнялось кверху, собираясь складками кожи под глазами и на лбу, и впервые за вечер он сорвался:
Это же ваша дочь! Неужто не хотите для нее жизни настоящей?! А Илья без нее ни в какую не хочет ехать!
Боже, успокойся ты! Я мог бы на ферму его взять помощником, пусть здесь работает. Оклад дам, свадьбу сыграем. Где она, твоя настоящая жизнь? Нет нигде, один пустой звук.
Неучем ведь останется
А много среди нас у́чей-то? С голодухи, однако же, не помираем ни ты, ни я, Радлов осклабился, издав самодовольный рыквидно, сомнительная шутейка ему самому понравилась.
Положим, ты прав, Лука вздохнул и откинулся на спинку дивана, почувствовав крайнюю во всем теле усталость. Редкие вспышки гнева очень его утомлялисобственно, потому они и были редкими, после смерти жены душевных сил на них не хватало.
Ты побеседуй с Ильей еще раз. Если отправишь в городЛизка здесь его почти наверняка дождется, деваться ей некуда. В Илье-то я уверенпривязчивый он у тебя.
Тома засуетилась: составила всю грязную посуду на поднос, протерла стол и покинула комнату со своей ношей. Лука по-прежнему сидел на диване, глубоко дышал, в голове неспешно ворочались какие-то мысли, но о чем были эти мыслииз-за отстраненности разобрать не мог. Петр уставился в одну точку где-то позади Луки и не сводил с нее глаз.