Я как с заводом-то поступил, начал он невпопад, внезапно вынырнув из омута своих внутренних переживаний. Бумага из Города пришла, а в ней значится, что от доли капитала следует отказаться без последующих потерь, подпись надо только поставить на соответствующем документе. Документ тоже в конверте имелся. Я подписал, потому как мне особой разницы нет. Через две недели, да вот вчера буквально, подтверждение пришло, что мне ничегошеньки не принадлежит. Только кому теперь принадлежит и в чью пользу я отказалсятого не ведаю. Забавная история, не находишь?
Я не знаток подобных дел, если честно. Но удивительно, что ты нового владельца не знаешь, разве не указали в том документе?
Не указали. Есть ли он вообще? По идее, весь капитал вообще мертвецам принадлежит, Радлов расхохотался.
Как мертвецам?
Так ведь люди, которых я партнерами оформлял в долю, все переписали на покойников. И до сих пор так, в те времена вроде путаница с бумагами вышла, а после никто к этому возвращаться не стал. Моего же там меньше десятой части оставалось. Ну символично же? Несуществующее предприятие принадлежит умершим людям.
Тебя ведь это уже не касается?
В целом, да, однако с должности управляющего меня никто не снял. Правда, я должен управлять исключительно производственными процессами, распоряжения отдавать, людей распределять на рабочие места коли производства нетс меня и спроса нет.
Что ж ты не весел, ведь такая тягота с плеч долой! Или сил жалко, на завод потраченных?
Не в заводе дело. Сердцем чую, страшное что-то будет. Некоторые тревожные признаки наметились, знаешь ли
Это какие, например? Разве только снег раньше срока растаял.
Ерунда твой снег! Конечно, подобные изменения климата нам еще аукнутся. Если погода сдвинулась на весь годосень нам весь урожай сгноит. Но главное-то другое!
Что же главное?
Ты помнишь, где машины стоят?
Помню. Ты бы прекращал к ним ходить, поди, уж проржавели до самого основания
Так ведь не проржавели, слышишь! от нервного возбуждения Радлов привстал, опираясь на столешницу, но, побоявшись, что ножки переломятся под его огромным весом, тут же вернулся на место. Я давеча был там, под обрывом-то, где медная жила. Машины на первый взгляд те же самые, но если посмотреть ближеблестят как новенькие! И механизмы все исправны внутри, хоть завтра залазь в кабину да породу дроби. Каково, а?
Примерно на середине этой речи Тома, успевшая перемыть посуду, вернулась и встала позади мужа. Услышав, о чем именно толкует Петр, она невольно вздрогнула, положила руки ему на плечи и нежно пропела в самое ухо:
Петенька, успокойся.
Не трожь! крикнул Радлов с такой силой, что его полные щеки затряслись. Тамара на миг остолбенела, не вполне понимая, что сделала не так, потом отстранилась, оглядела сидевшую за столом тушу с оттенком презрения, махнула рукой и ушла.
Зачем ты так? спросил Лука с явным укором. Беспокоится ведь, добра тебе желает
Нет. Она думает, будто я помешался, как и ее мать.
Согласись, ты говоришь вещи, в которые трудно поверить. Машинами теми лет двадцать никто не пользовался, в селении, наверное, каждый гуляка видел, что там давно металл от влаги гнить начал, ржавчина в иных местах насквозь проела. А тут как новенькие, разве может такое быть?
Сходи туда вечером, коли не веришь. Посмотри сам.
Да уж схожу, но ты постарайся не срываться ни на ком, ладно?
Пожалуй, погорячился, последовала недолгая пауза. Тревожно мне очень. Они там что-то делают. Что-то делают без меня.
А даже если и делают, ты как управляющий свою утерянную долю отобьешь. Заработаешь, а может, кое-что напрямую в свой карман положишьради справедливости, все не без греха.
Кажется, я уже объяснял, что завод, а точнее, капитал и недра, завода-то никакого нет Петр немного сбился, запутавшись в собственных неспокойных мыслях, которые шпарили внутри головы быстрее его медлительной речи. О чем я? Да, одним словом, недра никому не принадлежат фактически. Их нельзя использовать без согласия владельцев, владельцы же никакого согласия никогда дать не смогут, из могилы-то. Моя доля списана в пустоту, а даже если и передана кому-тоона незначительна, ее обладатель опять-таки ничего строить не уполномочен. То есть там не может никто ничего делать, понимаешь? И, однако же, что-то происходит, машины новые пригнали.
Что ж, по-твоему, мертвецы решили медь добывать? Ну, повеселил! Лука рассмеялся от подобной нелепости и с шутливыми нотками добавил:
Не пугай на ночь глядя.
А ведь верно! спохватился Радлов. Почти ночь. За окном совсем стемнело.
За окном и правда царила мгла. Она незаметно опустилась на тихое селеньице, заполнила собой все пространство между обрывами, темными щупальцами заползла в каждую расщелину, черным одеялом расстелилась по неровной поверхности озера.
Расходиться пора, протянул хозяин дома и поднялся на ноги, чуть не опрокинув стол. Ты с сыном-то побеседуй, хочет, пусть приходит ко мне работать. Или без Лизки едет.
Думаю, мы к этому разговору еще вернемся, ответил Лука.
Затем они попрощались, причем прямо на втором этажеРадлову с его внушительными габаритами лишний раз ходить по лестнице не пристало, не от тяжести, ибо сила в нем сохранилась прежняя, а потому скорее, что протискиваться в тесные проемы неудобно.
Внизу гостя поджидала Тамара.
Ты не злись на него, сказала женщина. Он на счет Лизы-то прав.
Поживемувидим, кто тут прав. Ты, знаешь, не переживай. А к матери твоей я зайду, я Петру уже пообещал. Может, удастся ее убедить сюда переехать.
Зайди. Она тебя помнит.
Лука опрокинулся в объятия ночной мглы и отправился к себе, разрывая влажную черноту своим телом. Впрочем, преодолев череду домишек по эту сторону озера и оказавшись на краю котлована, он вдруг вспомнил россказни Петра да из любопытства решил их проверить.
Развернулся в противоположном направлении, вновь проделал путь от земляной язвы до радловского дома, затем обогнул его, обошел ферму на заднем дворе и двинулся к холмам.
Меж холмов протоптана была хотя неровная, но вполне различимая тропавероятно, сказывались почти ежедневные прогулки Радлова. Кругом разбросаны были камни, серые и потрескавшиесякаждую ночь в их поры затекала влага, обращалась внутри льдом и постепенно крошила огромные валуны в мелкие булыжники, а булыжникив песок. Днем же вода обтесывала их рваные края, сглаживала острые углы, придавала граням округлую формувоистину, вода являлась главным архитектором здешнего ландшафта.
Высившаяся в конце тропки стена обрыва приютила под собой плотную, почти осязаемую тень. В этой тени и таились пригнанные некогда для строительных работ машины.
Лука упрямо шел к ним, невзирая на страха ведь ему было страшно! Все чудилось, словно в раскинувшемся перед ним царстве камней и черных пятен можно запросто сгинуть, и вовсе не из-за опасных животных или недобрых людей, которые любят творить свои дела в темноте, а потому, что окружающая тьма как будто способна поглотить, растворить в себе целиком, да так, что от него и капли крови не останется на свете.
Со стороны дальнего берега доносился надрывный собачий лай, но здесь была тишина, лишь изредка в расщелинах завывал ветер.
Вскоре Лука сумел добраться до ближайшего механического исполина, дотронулся до его поверхности и обомлелпод рукой у него оказался гладкий, свежевыкрашенный металл без единого следа эрозии.
Петр оказался прав. Машины были либо заменены на новые, либо приведены в божеский вид, и полностью готовы к использованию. Это несколько настораживало, поскольку что одно, что другое действие невозможно совершить без шума, но никакого характерного шума в последнее время никто в деревне не слышал.
Не зная, что и думать, с пустой головой да изнывающим от неясной тревоги сердцем побрел путник к своему жилищу, что на другой стороне озера.
* * *
Дома его ждала Лизавета. Сидела в тесной прихожей, забившись в угол (у Луки там, как у обувщика, два расшатанных деревянных шкафчика стояли, до предела забитых обувью, так вот между ними девушка и спряталась).
Лиза? удивился вошедший. А чего же ты здесь? Где Илья?
В город уехал, с явным безразличием отозвалась девушка и вышла на свет.
Лука безмолвно уставился на нее, испытывая удивление и радость одновременно, и стал внимательно, с ног до головы осматривать. Девушка обладала приятной внешностью, тонкими чертами лица, но, справедливости ради, внешность ее была бы заурядной, если бы не глазаглаза, черные, чуть раскосые, пылали изнутри каким-то голодным пламенем, и пламя это ничем нельзя было погасить. Оно словно сжигало свою носительницу изнутри, заставляя ее вечно метаться от одного к другому, маяться по жизни, искать разлад и жить одним днем, подобно бабочке, у которой, кроме текущего дня, и жизни-то больше нет.
Дяденька Лука, заговорила Лизавета, выдержав небольшую паузу. Мне деньги очень нужны. Помогите, а?
Не могу, ты же знаешь
Дяденька Лука, мне совсем немного! Только чтоб уехать!
С Ильей хочешь?
Лиза вдруг покраснела, потупилась и едва слышно произнесла:
Нет. Я одна хочу.
Одна? В смысле одна? мужчина не понял, что именно имеет ввиду воспитанница, пока среди спутавшихся его мыслей не пронеслось: «И вновь прав оказался Петр». Девушка молча смотрела в какую-то точку на полу, постепенно заливаясь стыдливым румянцем и не в силах взглянуть в лицо собеседнику. Впрочем, ее можно было понять, ведь лицо это в процессе осознания происходящего начало коситься набоклевая щека ползла вверх до тех пор, пока глаз над ней не закрылся полностью. Потом Лука резко весь обмяк (обмякла даже вечная его улыбка) и выдавил из себя:
Илья мой сын. Как ты вообще надумала заявиться сюда с такой просьбой? С ним что будет, если ты вот так сбежишь?
Мне казалось, вы добрый, вы сможете понять
Нет. Прости, но нет, хозяин двух ветхих обувных шкафов подумал немного и нехотя добавил:
На улице холодно. До утра останься.
Лиза не осталась.
Той ночью выпал долгожданный снег. Снег валил до самого утра, не переставая, вокруг все сделалось белым-бело, котлован засыпало почти до середины, как будто природа стремилась таким образом залечить земляную язву. Падающие с неба хлопья покрывали мягкой простыней камни, холмы, крыши домов.
Но какая-то исполинских размеров черная тень нарушала умиротворяющую картинувисела с той стороны озера, наползала на радловский дом и ферму. На рассвете тень растворилась, и происхождение ее осталось неизвестным. Призрак грядущего?
Глава четвертая. Царицына дочь
Когда Лизавета выскочила от Луки с раскрасневшимся от волнения лицом, снегопад еще не начался. Она ринулась в сторону родительского дома, перескакивая через рытвины и трещины в промерзшей земле, обегая покосившиеся заборчики, изредка встречавшиеся на пути, и напрямую пересекая те убогие хозяйства, где никаких заграждений не имелось. В этих последних почва была мягче, сапоги легко рассекали верхний слой и вспарывали целые борозды, потому дважды на девушку гневно закричали из окон. Лиза оба раза ускорила темпсделала вид, что не слышит.
Стремительно вырвалась из опутавшей этот берег сети беспорядочных проулков к озеру, по кольцу добежала до самого котлована, но дальше, к радловскому особняку, не двинуласьтак и металась по деревне, не зная, куда приткнуться. Ей словно сделалось тесно внутри самой себя, тесно и неуютно в рамках здешней обыденности, так что безумно захотелось сбежать отсюда, оказаться в какой-то несуществующей безбрежной дали, ощутить полную, ничем не ограниченную свободусвободу в совершенно непонятном, метафизическом смысле, вроде как покинуть не только селение, но и собственное тяжелое тело. А поскольку подобной свободы в природе, кажется, не существует, и даже сама смерть далеко не всегда обещает бестелесностьдевушка в отчаянии металась от одного двора к другому. На шаг не перешла, хотя запыхаласьбыстрый бег дарил иллюзию желанного полета.
Несомненно, ей хотелось иной жизни, но иного сознания также хотелосьболее широкого, дабы охватить внутренним взором все сущее целиком. Увы, это было невозможно, ибо не могла Лиза проникнуть ни в одну тайну мироздания и даже приблизиться к ним не умела, высшие материи не давались уму, и если некоторые помыслы иной раз устремлялись до небес, то конкретные мысли вечно крутились вокруг земного да сиюминутного. Лизавета, к примеру, запросто решала, как понравиться определенному человеку или соблазнить мужчину, что для этого надеть, где раздобыть средства, чем занять руки и день; с некоторым трудом выходило у нее думать о будущем, о своем призвании, дальнейшем роде занятийнет, при особом старании далеко идущие планы в голове складывались, да больно размытые, так что следовать им не представлялось возможным; размышления же о неких высших сущностях, Боге, предназначении человека или, скажем, смерти как глобальном явлении не давались вовсе, хотя из-за воспитания Луки, проявлявшего склонность к столь тонким материям, их вроде как хотелось.
Где-то глубоко в душе Лизаветы порой зарождалось высокое устремление, жаждущее разродиться действием (как сейчас, когда потянуло ее к абсолютной свободе). Однако известно, что для совершения любого действия порыв, его породивший, должен из души потянуться к разуму, обратиться там мыслью, а мысль, в свою очередь, выделиться из неразборчивого потока прочих таких же мыслей и стать осознанной. Да вот в чем загвоздка: как раз там, на пути к осознанию, как будто растянута была тоненькая мембрана, вроде барабанной перепонкивсякое высокое устремление, таким образом, перекочевав из недр души в разум влетало в эту мембрану, билось, билось, однако преодолеть не могло, а гулкое эхо по ту сторону органической преграды наполняло голову неясным шумом и только. Шум порождал столь же неясные эмоции, и уж эти эмоции, которые и понять толком нельзя, толкали девушку на действия. Потому при всей своей расчетливости зачастую вместо достижения каких-то важных целей металась она, как проклятая, и искала незнамо чтото ли красивой жизни, то ли самое себя.
Все это жгло ее изнутри, копилось, наворачивалось друг на друга и тянуло не к земле даже, а куда-то еще нижето ли к обрыву, то ли в омут. Впрочем, боясь как смерти, так и откровенного разврата (опять же сказывалось воспитание Луки), девушка нашла наконец приемлемый выходсбежать, порвав всяческие связи с прежним окружением, в том числе с возлюбленным.
Илья ей надоел. Она действительно сошлась с ним из духа противоречия, дабы избавиться от давления чужой волиродительской в данном случае. Однако было в этих отношениях нечто такое, благодаря чему их удалось продлить некоторое время.
Дело в том, что внутри у Лизаветы, где-то над желудком, от невозможности познать ни саму себя, ни мир вокруг стоял невыносимый вой, словно выло и рвалось в ней все ее природное да непризнанное, и как существо телесное, она искала утоления своих печалей именно в теле. А если точнее, в радостях этого тела. Потому девушка довольно часто влюблялась, начиная с юности, да всякий раз полагала, будто навечно. Надо сказать, вой внутри замолкал как от самого чувства любви, так от физического его утоления. Но в том и беда, что после подобного утоления призрачная боль над желудком возрождалась с новой силой, то ли от стыда, то ли от какого-то смутного ощущения вины. Лиза тут же начинала на избранника злиться и вскоре шла на разрыв.
Илья же от прочих мужчин отличалсядо того был он наивный, до того беззащитный, даже местами женственный, что после страсти в Лизавете просыпалось материнское чувство, которое полностью заглушало и стыд, и ощущение вины, и прочие неприятные переживания.
Да и здесь не заладилось, ведь от женственности своей Илья был слабым и, сколько бы ни кидалась на него возлюбленная с голодным остервенением, не умел полностью обуздать ее внутреннее пламя, не мог утолить жажду жизни. В конечном счете, привело это лишь к тому, что огонек превратился в настоящий пожар, который дотла спалил все иные чувства в девушке и вновь заставил ее мучиться.
Она не порвала с Ильей, нет. Во-первых, ей хотелось исчезнуть тайно, дабы обойтись без слез и упрашиваний, ибо всегда при разрывах думала Лиза о том, что мужские слезы и упрашивания омерзительны; во-вторых, Илья по наивности мог помочь сбежать.