Стоять на месте, застрелю!
Белый как мел Михельсон схватился за сердце и, захлопав глазами, заскороговорил:
Что же вы нас так пугаете, милостивый государь? Так ведь и родимчик может хватить, у меня сейчас сердце остановится.
Где?! заорал Клочков и поднял на Михельсона мутные страшные глаза.
Что где, Павел Михайлович? Побойтесь бога, объяснитесь, наконец! вскричал бледный старший делопроизводитель.
Где?! заорал еще сильнее Клочков, обратясь к денщику, стоящему навытяжку по стойке «смирно».
Не могу знать! Не могу знать!
Клочков потеряв дар осмысленной речи, ткнул пальцем в портфель и снова заорал.
Это там!.. Там!
Да что там, Павел Михайлович? Объяснитесь, может, мы вам поможем чем-нибудь? взял себя в руки Михельсон.
Где?! снова заорал чиновник по особым поручениям.
Воды! скомандовал Семен Фридрихович. Дайте ему воды!
Кузьмич кинулся к бочке в коридоре, зачерпнул полную кружку, бегом вернулся в кабинет и окатил своего непосредственного начальника прямо в лицо. Тот отпрянул от неожиданности, лицо от ярости налилось кровью, но угроза апоплексического удара, очевидно, прошла. Глаза ротмистра вернули осмысленное выражение, он сел на вовремя подставленный стул и глубоко выдохнул. Михельсон в ожидании объяснений сел рядом.
Так молчали с минуту. Потом Клочков сказал.
Сбондили.
Очень хорошо, погладил его по коленке Семен Фридрихович. А что именно злодеи похитили?
А вот именно то, что искали у меня, у вас и у Ивана Генриховича, чтоб ему, едрит педрит навыворот, тридцать три раза через одно место!
И снова, выпучив глаза на собеседников, заорал на весь дом:
Где?!!!
Михельсон и Кузьмич бросились из канцелярии вон.
* * *
А ты слышал ли, душа моя, Николай Владимирович, что во Владивосток приезжает Рашель Бутон? спросила Софья Николаевна мужа за вечерним чаем.
Горничная укладывала детей спатьСашу и Мишеньку, двоих старших девочек отправили на лето к дедушке в Саратовскую губернию. Остальные дети уже жили, почитай, самостоятельной жизнью.
У родителей оставалось полчаса до ежевечернего доклада. Николай Владимирович имел привычку работать до поздней ночи, и подчиненные знали, что и в полночь к нему могут прийти, если по неотложному делу.
Можешь ты пообещать мне сделать, если я попрошу? В конце концов, не так уж много я у тебя просила.
Николай Владимирович догадывался, куда клонит жена, но не хотел заниматься тем, в чем выглядел некомпетентным.
Можешь ради меня сделать одно дело? настаивала супруга и, после недолгого молчания мужа, поставила вопрос жестче: Можешь вообще что-то сделать ради меня?
Ты, мне кажется, матушка, что-то хочешь сказать, но никак не можешь сформулировать, поэтому я не могу тебе ответить на неделикатно поставленный вопрос. В чем именно я должен тебе помочь?
Но и Софья Михайловна сдаваться не хотела, и прежде чем сформулировать вопрос, желала получить достаточные гарантии для положительного ответа.
Почему я отдаю тебе себя всю? Всю жизнь положила ради тебя и детей, тогда как ты и мизинчиком не можешь пошевелить, когда я о чем-то прошу?
Николай Владимирович также начал потихоньку закипать, как самовар в первой стадии, когда с помощью сапога кухарка раздувает уголья внутри самоварной утробы.
Вот я и прошу тебя сказать, чего, собственно, ты хочешь? Как же иначе я могу исполнить твои требования?
Я не могу требовать, и ты это прекрасно знаешь, я могу только умолять.
Еще скажи: «На коленях»! буркнул супруг в усы.
Если угодно, и на колени встану.
Полно, матушка, дурью заниматься, в самоваре пошли первые, еще слабые, едва различимые пузырьки.
Бульк-бульк!
И зачем я сюда ехала? Ехать сюда из центра России в глушь, практически деревня на краю земли!? Дальше-то куда ты меня потащишь с маленькими детьми, изверг?
Бульк-бульк!
Большая половина деток уже значительно подросла, кое-кого можно было уже и замуж отдавать.
Николай Владимирович предпочел не отвечать в ответ на горькую инвективу, только нервно жевал кончик уса, на конце которого загустилось крыжовенное варенье. Между тем, художественный руководитель «театра Мономаховых» встала во весь рост и в качестве протеста бросила чайную ложечку на стол. Ложка зазвенела как колокольчик на скачках.
Я умираю здесь каждый день. Это ты обещал мне, когда я выходила за тебя замуж? Ты убить меня хочешь? Бессердечный эгоист! Ты всегда был эгоистом!
Что ты хочешь? твердо сказал губернатор. Я хочу знать, наконец, что вам от меня угодно?
В самые патетические минуты жизни супруги переходили на «вы».
Вы меня не хотите слушать! закричала Софья Михайловна.
С какой стати? Я весь обращен в слух, сударыня. Милости прошу! Слушаю.
Не кричите, милостивый государь, я не ваша горничная, вспылила несчастная жена.
Я и на горничных не кричу, уважаемая Софья Михайловна. Откуда, из каких источников, мне интересно знать, у вас такая обо мне резолюция?
Но Софья Михайловна его не слушала. Пришло время выговориться. И её понесло, как на тех же скачках. В самоваре забурлил белый ключ.
Увидела бы моя маман наше здешнее житьё-бытьё, она бы в ужас пришла! А дети? Наши бедные дети?! Что они здесь видят?
Детям очень важно увидеть и понять свою страну. Для расширения сознания, наконец. На этом краю земли, как вы изволили выразиться, побывали такие всемирно известные личности, как
Николай Владимирович сбился и защелкал пальцами, прося помощи у своего диспутанта. Но супруга не имела никакого желания облегчать ему жизнь.
Как?
Например, Беринг, черт побери! Стеллер твой с коровой, Лаперуз, Крашенинников, Клерк этот наш Кук, которого индусы съели
И не индусы вообще!
Э Крузенштерн с Чичиковымто есть, с Чириковым, поправился губернатор.
Где они?
Кто? опешил губернатор.
Где эти Беринги, Лаперузы? Чичиков где?
В каком смысле, матушка? не понял отец семейства.