«Клятва меня ни к чему не обязывает,озорно подумала Джаннина.Я и так все знаю о Кертнере и ничего нового узнать не смогу. Какое же тут клятвопреступление?..»
Вот теперь вы говорите, как настоящая патриотка!Старый знакомый натянуто улыбнулся; хорошо, что набожная католичка дала ему такую клятву.Мне особенно приятно слышать эти слова из уст хорошенькой женщины.
Старый знакомый еще раз извинился за беспокойство и распрощался. Едва за ним закрылась дверь, Джаннина негромко, но с удовольствием рассмеялась. Когда она так смеялась, казалосьчемто поперхнулась.
92
Еще за несколько дней до того, как истек срок, Этьен не мог представить себе, что выживет и сохранит рассудок, если его не освободят в обусловленный законом и гарантированный амнистиями день.
Но его попрежнему держат в зарешеченной клетке, и он попрежнему жив. .
«Проклинаю каждый день!»
Где найти силы, чтобы пережить одиночное заключение, которое нельзя больше измерять ни днями, ни неделяминикак? Скорее забыть о призраке свободы, который неслышными шагами прошел мимо его камеры. Какой же это ангелосвободитель? Старый тюремщик! Снова и снова грохочет он засовами, трижды в день скребет железным прутом по всем решеткамне перепилены? повертывает ключи в скрипучих замках, подсматривает глазом сыщика в «спиончино». И нет силы, которая может разлучить стерегущего и стерегомого.
Зачем его перевели в одиночку и почему не освобождают? Для того чтобы заключенные не узнали о грубом нарушении закона. На прогулке он теперь в полном одиночестве, а водят его в тюремный двор по пустынным коридорам и лестницам. Да и не каждый день он теперь выходит на прогулку, чаще отказывается, чего не бывало прежде. После прогулки в тюремном дворе одиночество еще мучительнее.
Он прямотаки с ужасом возвращался к себе в одиночку, безразлично оглядывался вокруг, а камера встречала его предметами, на которые тошно смотреть, они уже не вызывали никаких мыслей, никаких впечатлений.
Безразлично смотрел он на паутину в углу потолка. «Паук в этой камереглавный, а ятолько муха, попавшая к нему в паутину. Из меня уже выпиты все соки, от меня осталась одна оболочка, это я чернею пятнышком в паутине»
Ясно, что освобождать его в ближайшее время не собираются. Какой вероломной оказалась недавняя радость!
«Наивный младенец! Поверил в силу фашистской законности! И ведь сколько уже отсидел. Казалось бы, пора мне получше изучить противника. Бруно был прав в своей подозрительности.Он содрогнулся от предположения:Может, отменили обе амнистии, и я буду сидеть все двенадцать лет?..»
Истерзанный ожиданием, он потребовал свидания с капо диретторе. Никто из администрации долго не являлся на вызовы, наконец пришел капо гвардиа. С капо гвардиа Кертнер разговаривать не стал, снова потребовал встречи с капо диретторе, в противном случае начнет голодовку.
Холодные глаза директора не предвещали ничего хорошего. Он равнодушно погладил морщинистый череп и сообщил, что Кертнер задержан по требованию главного прокурора. Последний пункт приговора Особого трибунала не может быть выполнен: неясно, куда высылать арестанта, отбывшего наказание. Дело Конрада Кертнера возвращено в ОВРА, и дальнейшая судьба заключенного зависит уже не от тюремной администрации, не от суда, даже не от министерства юстиции, но только от ОВРА. Капо диретторе должен огорчить узника 2722: лиц, злостно вредящих фашистскому режиму, итальянская тайная полиция имеет право держать в тюрьме бессрочно.
Все дело в том, что Австрия отказалась признать Конрада Кертнера своим гражданином. Куда вас выслать, если национальность попрежнему не выяснена? А отпустить на все четыре сторонынарушить решение Особого трибунала.
Засадить в тюрьму моя сомнительная национальность трибуналу не помешала. А выпустить на свободу после заключениямешает.
Капо диретторе раздраженно помахал рукой перед своим лицомпризнак крайнего раздражения.
Полагаю, что, если бы у Италии была общая граница с Россией, вопрос о вашей высылке решился бы проще,Джордано недобро усмехнулся.А сейчасОн вновь разогнал рукой несуществующий табачный дым и добавил жестко:Я с вами, Кертнер, знаком почти три года, давно за вами наблюдаю, уверен, что вычеловек семейный. И не понимаюкак это вас бросили в Кастельфранко на произвол судьбы и почему никто о вас не заботится?
Вы делаете все, чтобы об иностранце, сидящем у вас в тюрьме, не могли заботиться.
Должен признаться откровенно,Джордано пропустил мимо ушей реплику Кертнера,в Италии о своих секретных агентах, попавших в беду, заботятся значительно лучше.
Охотно верю, но я слишком далек от этой среды. Если бы я был секретным агентом, обо мне наверняка позаботились бы. Кстати, вот вам еще одно доказательство того, что я не тот, за кого вы меня принимаете.
Этьен вернулся в камеру подавленный и в последующие дни пытался сознательно потерять счет суткамтакова была мера его отчаяния. Но он так долго и ревниво вел прежде устный счет календарю и так сильна оказалась эта тюремная привычка, что ему не сразу удалось разминуться с календарем и кануть в безвременье, хотя в одиночке ничто не помогает вести такую статистикуни газеты, ни отрывные календари, ни театральные афиши.
Прежде постоянные занятия, жадный интерес к событиям в мире помогали ему расходовать бесполезные массы времени. А сейчас он не знал, от какой даты его отделяют все пятницы, вторники, воскресенья, все страстные недели, троицы и новые годы, когда кончится поток гнетущего и никчемного тюремного прозябания и кончится ли он когданибудь вообще?
Он лишился права получать письма, деньги, посылки, права на свидания. За ним сохранялось только право на отчаяние и на воспоминания.
Поначалу он чаще обращался памятью к недавно пережитым событиям. Но по мере того, как шло время, Этьен чаще вспоминал более ранние годы молодость, юность, отрочество, детство. И чем более далекие годы находил он в сокровищнице памяти, тем легче было оторваться от действительности, почувствовать себя вне тюремных стен, не слышать тяжелых размеренных шагов стражника в коридоре. Особенно легко и быстро летело время в воспоминаниях о первых встречах с Надей, о переезде в Москву, о днях, когда в их комнатке появилась маленькая Таня. Он был недоволен собойслишком мало подробностей тогдашней жизни удалось сохранить. Неужели последующие годы вытеснили те подробности и для них не осталось места в его засекреченной памяти?
Причудливо и странно смешивались воспоминания, относящиеся к действительно прожитой им жизни, подробности, которые сопутствовали «легенде» Конрада Кертнера. Чем дольше он сидел, тем все более отчетливо вырисовывались реальные воспоминания и становились все более смутными выдуманныенаверное, от внутреннего сознания, что последняя «легенда» ему уже никогда не понадобится.
Но чем меньше новых впечатлений и связанных с ними чувств привносилось теперь в его одинокую камеру, тем деятельнее становилась сила воображения, потому что, чем больше тоскует человек о воле, тем сильней его потребность вечно думать и мечтать о ней.
Легче всего убить тюремное время, если мечтать. Каждый, кто попадает в одиночку, жадно обращается к мечтам. Но если дать себе волю, не знать удержу, бесконечно фантазировать, можно очутиться на самом краю сознания. Потому, что наступает такая минута, когда узник уже перемечтал обо всем на свете, когда его мозг истощен постоянной, непрерывной, бесконечной работой воображения, когда воображение утомляет изболевшийся мозг своей близостью, подлинностью, почти осязаемостью, достоверностью живых, манящих, прелестных подробностей.
Иногда он уже сам не мог понятьвоспоминание промелькнуло или тень сна? Даже сны ему снились в последнее время какието тусклые, бессильные, как сны раба
Он путал сновидения (если они не были фантастическими) с событиями действительными. Стало все труднее бороться с обманами чувств. Рядом не было ни живой души, не у кого было проверить сомнения, когда они появлялись.
Он заметил, что все чаще теряет грань между сном и бодрствованием. «Грезы безумные» начинаются во сне, продолжаются наяву, и беда, если утомленному сознанию не удается с ними совладать. Человек может одурманить себя мечтами до умопомрачения, может потерять власть над этими «грезами безумными», и тогда исчезают рамки картины, которая возникает в воображении, эксцессы памяти делаются неотвязными, а это уже преддверие, порог сумасшествия.
«Грезы безумные»сколько узников помрачилось умом, не будучи в силах противостоять галлюцинациям и кошмарам! Мечты, если они ничем не сдерживаются, переходят в галлюцинации, и тогда узника со всех сторон обступают фантастаческие образы и картины.
Только теперь Этьен понял смысл тюремного режима, о котором ему когдато рассказывал старший брат Жак и который был установлен для политических заключенных в царской России. По словам брата, в каторжном централе, не то в Гродно, не то в Бобруйске, физическую работу разрешали лишь как награду за «хорошее поведение». Освобождение политических в Италии от всякой работы никак не благо, а дополнительное наказание. Здоровому человеку хочется устать физически, работа привела бы за собой аппетит, и здоровый сон. Есть полицейская логика в поощрении тюремного ничегонеделания: пусть, мол, на досуге задумается над своим антигосударственным поведением
Вынужденную физическую праздность политические пытались заполнить какойто гимнастикой. Ну, а как быть, когда опасно праздной остается психика?
Человек в состоянии остановить всякую работу сознания, только совершив грубое насилие над интеллектом или отказавшись от него вовсе, заставив его умереть.
Рядом с сознанием есть еще подсознательная сторона жизни, и она труднее всего поддается воздействию интеллекта. Человеку, находящемуся в одиночном заключении, нельзя оставлять праздный свой ум, потому что тогда власть подсознательного становится особенно опасной.
Когда сознание так сильно опустошено, в него вторгаются сущие пустяки, и голодающий мозг поглощает все подряд.
Мысли Этьена лишились былой логики и ясности. Едва возникнув, они крошились, дробились, распадались на кусочки, промельки, обрывки.
Теньего единственный друг. Они вдвоем живут в одиночной камере, у них одна тюремная одежда на двоих. «Привычки у тени все мои, а вот повадки свои»,заметил Этьен, пребывая гдето на границе яви и сна. А позже ему померещилосьтень от него отъединилась и стала жить самостоятельной жизнью.
Этьен поймал себя на том, что все чаще вступает в споры с самим собой и личность его надолго раздваивалась.
«Рассудок мой изнемогает Один я в камере или нас двоея и «он»? Странно! Как же мы очутились вдвоем в одиночной камере?! Да и спор между мною и моим двойником какойто странный. Я огорчаюсь, что годы уходят, и убеждаю «его» снова начать хлопоты, чтобы вырваться на свободу. А «он» возражает, «он» считает, что нет смысла по этому поводу нервничать и хлопотать, потому что время работает на нас. Решетки все время ржавеют, и скоро ржавчина разъест их дотла. Одним или двумя столетиями большеэто не играет роли. Важно, что когданибудь все прутья в решетке камеры превратятся в ржавый прах. Мы оба, я и «он», спокойно, нетерпеливо, никем не задерживаемые, вылезем из оконца. Перед дорогой нам принесет по порции баланды Ракотшельник. И, что уже совсем невероятно, он разомкнет наконец свои губы и пожелает нам счастливого пути А в самом деле любопытно, на сколько за последние три года тюремная решетка стала тоньше под воздействием ржавчины? Вот так же, наверное, за последние три года стала еще тоньше ступня ноги бронзового апостола Петра. Если идти к алтарю собора святого Петра в Риме, статуя стоит справа, а ступня, зацелованная миллионами верующих, и в самом деле изрядно истончилась за несколько столетий»
И еще Этьену стало важно знать, на сколько отклонилась верхушка Пизанской башни за то время, что он сидит в тюрьме? Следует лишь помнить, что величина склонения у башни постоянная: один миллиметр в год.
Среди глубокой ночи раздался лязг отодвигаемого засова, заскрежетал ключ. В дверях камеры показался тюремщик. Какойто новенький. Этьен никогда не видел его.
«Вижу вас в первый раз. Вы что, дежурите в другом коридоре?»
«Я не тюремщик».
«А кто же вы?»
«Моя фамилии Бонанно, архитектор. Это я допустил когдато расчетную ошибку при постройке башни. Дело было в Пизе. А явился я к вам, синьор, чтобы предупредить, что моя башня падает. Она уже отклонилась от вертикальной оси на пять метров пятнадцать сантиметров. И может рухнуть каждую минуту. Помните, я вас предупредил!»
Этьен хотел было выяснить, как далеко отстоит Пиза от Кастельфранко и каким образом башня в своем падении может достичь этой тюрьмы, но синьор Бонанно оставил вопросы без внимания и сказал Этьену в утешение, что не следует отчаиваться изза своих ошибок. Вот если бы он, Бонанно, не сделал расчетной ошибки при строительстве башни, то никогда не стал бы знаменитостью. Кто знал бы его имя, если бы Кампаниле делла Примациале стояла прямо и не падала? А так человечество уже восьмой век озабочено судьбой башни в Пизе. Его башня «хотя и падает, но всетаки стоит», он слышал, как студенты распевали эту песенку, и сам подпевал им
Синьор Бонанно многозначительно поднял палец, а затем раскланялся с такой галантностью, которой неуклюже подражает Джордано, когда принимает хорошеньких просительниц.
После того синьор Бонанно вышел из камеры и очень расторопно, умело закрыл дверь на засов и на замок.
Этьен вскочил в холодном поту, его била нервная дрожь. Он понял, что это была очередная галлюцинация, а как только понял это, успокоился, к нему даже вернулось чувство юмора
Жаль, жаль, что этот самый архитектор Бонанно не взялся когдато строить тюрьму в Кастельфранко. Может, она обрушилась бы раньше Пизанской башни, которая хотя и падает, но всетаки стоит.
Воспаленная фантазия рождала всевозможные планы побега. Как он научился плутовать с самим собой, обманывать себя непутевыми и сладкими грезами! Они были как запой, как мысленная наркоманиясумасбродные планы спасения, рождавшиеся гдето на границе сна и яви, здравого смысла и бессмыслицы.
До чего же легко совершался желанный, вожделенный побег из тюрьмы! Начать с того, что Ракотшельник сам помогал узнику 2722 раздирать простыни на полосы и связывать их узлами в полотняный канат. По обыкновению, Ракотшельник молчал и не ответил на вопроспочему на нем сегодня форма русского городового: кокарда с двуглавым орлом на фуражке, револьвер на оранжевом шнуре, широкие шаровары, заправленные в сапоги бутылками Этьен благополучно спустился по полотняному канату. Едва он ступил на землю, как увидел Старика. Тот подал знак сестре Амалии, которая подбежала с охапкой цивильной одежды. Вот приятный сюрприз! Этьен быстро снял тюремную робу. Амалия помогла брату переодеться и тут же исчезла. А Этьен и Старик зашагали по круговой внутренней улице. Старик с беззаботной неторопливостью шагал к воротам, а по дороге рассказывал, как в молодости бежал из ссылки в Иркутской губернии. «А нас выпустят?»с тревогой спросил Этьен, подходя к воротам. «Скажу, что идешь со мной»успокоил Старик. И в самом деле, когда они проходили через тюремные ворота, Старик только сказал, кивнув на Этьена: «Со мной». Дежурный капрал вытянулся в струнку и отчеканил порусски: «Проходите, товарищ корпусной комиссар». За тюремными воротами их ждали лошади, но не пролетка, какую можно увидеть в итальянских городах, а натуральная русская тройка. Этьен и Старик вскочили в нее, когда кони уже тронулись с места. Выехали на шоссе и свернули мимо оливковой рощи в сторону Модены. Кони неслись во весь опор, возница погонял их и поямщицки покрикивал: «Эээй, не балуй!!!» Голос возницы показался Этьену знакомым, и когда тот, держа в руках туго натянутые вожжи, слегка откинувшись назад, повернулся наконец к седокам, Этьен узнал своего брата. Когда Жак, Амалия успели познакомиться со Стариком? Тройка мчалась по улицам Модены. Тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль изпод копыт И не карабинеры, не тюремные стражники бегут за ними вдогонку, а царские городовые. Они свистят в свистки, размахивают револьверами на оранжевых шнурах и орут благим матом: «Держиии!» Но, к счастью, жители городка порусски не понимают, не обращают на крики ни малейшего внимания, тройка уносит беглеца все дальше от тюрьмы, в сторону Реджио дель Эмилия, городовые безнадежно отстают и скоро становятся невидимыми в облаке дорожной пыли
Этьен уже давно уразумел, что на свете нет обмана хуже, чем самообман. Нельзя убегать от настоящего в эфемерное, почти потустороннее, где все теряет свою устойчивость и равновесиеи предчувствия, и чувства, и ощущения, и мысли, и слова.