Первые несколько дней Калягин чувствовал себя неуютно в новом кабинете с высокими лепными стенами. Для начала ему вежливо предложили на выбор шесть портретов Ленина. Теперь Калягин понимал, что его власть почти безгранична, но еще не знал, как ей пользоваться.
Он вспомнил слова своего старого наставника Афанасьева. Тот поучал новичка:
Если тебе что-то нужно, никогда не стесняйся, требуй. Допустим, тебя не устраивает отчет. Вызови человека, который его написал и заставь переделать. Не нравится сегодняшний номер «Правды», звони прямо главному редактору, пусть оправдывается. Не бойся, что тебя неправильно поймут, это наше внутреннее дело. Ты один из отцов семейства и должен следить за порядком в доме. Так что валяй, бери трубку и воспитывай, тут Афанасьев хихикнул. Вот и весь секрет нашей работы.
Калягин в ответ лишь пожал плечами.
Нет, я серьезно, продолжал Афанасьев. Помни лишь одно. Над тобой стоит десяток начальников, и каждый из них возглавляет свой клан, у каждого друзья в Москве, в Ленинграде, да где хочешь, хоть на Камчатке. Полезно их знать, чтобы случайно не перейти им дорогу. Держи ухо востро, на секунду зазеваешься, и тут же по твою душу придут трое: один с топором и двое с носилками. Афанасьев опять захихикал и поперхнулся; отхаркнув мокроту, он проглотил ее. Ставки в нашей игре, дорогой товарищ, максимальные.
Это Калягин знал и сам. Если его и раньше подпирала все новая и новая информация для Лондона, то сейчас открылись такие горизонты, что дух захватывало.
Любой из документов, ложившихся ему на стол, представлял собой фрагмент головоломки, сам по себе ничего не говорящий большинству неосведомленных. Каждая страница, да что там, каждая строчка содержала сырые, несистематизированные разведданные. Из докладов партийной номенклатуры в Советском Союзе, из отчетов представительств за рубежом, из донесений разведки и контрразведки складывалась грандиозная картина советской политики, поражавшая воображение.
Понадобились бы годы, чтобы впитать всю информацию, потом годы, чтобы ее осмыслить. Впрочем, для тех же целей хватало ежедневных справок, поступавших каждому члену Политбюро. Только теперь Калягин до конца понял всю сложность государственной машины. Полмира презирало их за глупость и разгильдяйство, смеялось над дебильными колхозниками, гоняющими за водкой на тракторах. Интересно, что бы они запели, довелись им хоть одним глазком заглянуть в документы, лежащие перед Калягиным: политические обзоры, материалы утечек прямо из Белого Дома и из Лондона, да-да, Лондона. Калягин представил, как вытянулись бы их лица, и ухмыльнулся.
Он предпочитал не рисковать. Из открывшейся сокровищницы Калягин потихоньку таскал только самые лакомые кусочки, отдавая предпочтение аналитическим обзорам и долгосрочным прогнозам, а не голым фактам, утечку которых легко проследить. Но лучшие перлы Калягин приберегал напоследок, понимая, что рано или поздно его карьере разведчика должен прийти конец.
О дальнейшей судьбе переданной информации он не знал: обратной связи не предусматривалось, движение на его улице было односторонним. Ни благодарностей, ни поздравительных открыток к праздникам, ни премий за успехи в работе не полагалось. От него ничего не просили, не требовали, ничего не приказывали и не заказывали. Заглатывали все, чем бы он ни разжился. Но до сих пор, насколько Калягину было известно, он не подводил англичан. Он вкалывал сразу на двух работах и обеими гордился.
С раннего утра до поздней ночи Дмитрий Иванович не разгибал спины за столом своего кремлевского кабинета. Совет Афанасьева пригодилсятеперь Калягин по двадцать раз на день звонил по телефонам. Своими вечерними звонками он будил чиновников на Дальнем Востоке, где уже наступало утро. Растерянные, плохо соображающие со сна, они забавляли Калягина.
Он научился требовать, приказывать, даже запугивать. И результаты не замедлили сказаться. В Грузии взяли мафиозную группу производителей наркотиков, и двое из тамошних высших партийных чинов расстались с партбилетами. Не выходя из своего кабинета, Калягин путем сложных расчетов и логических построений обнаружил одну из потемкинских деревень, обилием которых славилась советская экономика. Заводу отпускали фонды и лимиты, рабочие получали зарплату, план производства из года в год перевыполнялся; беда только, что этого завода не существовало в природе.
Калягин торжествовал.
Единственное что портило ему настроение, так это навязчивость Перминева, постоянно путавшегося под ногами. Этот хорек получил повышение и был назначен помощником к Калягину. Все контакты Калягина теперь шли через Перминева, обойти его было невозможно. Афанасьев предупредил Калягина: «Говорят, у Перминева есть высокий покровитель, и это не ты».
Без двух минут восемь в кабинете Калягина зазвонил зеленый телефонный аппарат производства западногерманской фирмы «Сименс». Этот телефон прямой связи никогда не звонил, потому что даже в кремлевском списке абонентов его номер отсутствовал.
Это Ирина Афанасьева.
Голос был ровный, спокойный.
Я узнал. Калягин выпрямился в кресле.
Между прочим, могли бы и поздороваться.
Простите, заработался.
Я могу перезвонить попозже, если
Нет, пожалуйста, не надо. Невольно Калягин представил ее припухшие губы, загорелую грудь под платьем В нем проснулось желание.
Голос Афанасьевой смягчился:
Я не хотела мешать вам, но все же решила позвонить, чтобы извиниться за вчерашнее.
Ну, что я могу сказать? По-моему, то, что случилось
было обычной супружеской размолвкой? перебила его Афанасьева. Вы это имели в виду?
Я Я
Если бы все было так просто! К сожалению, в последнее время подобные сцены повторяются слишком часто. Впрочем, не хочу обременять вас чужими семейными проблемами.
Наступила очередь Калягина оправдываться.
Что вы, пожалуйста, не расстраивайтесь. Я провел чудесный вечер.
А я нет. Впрочем, винить мне некого, кроме самой себя. Надеюсь, что несмотря на недоразумение, мы с вами снова увидимся.
Я тоже на это надеюсь
На секунду в трубке возникла пауза. Калягину даже показалось, что их разъединили. Но тут же раздался щелчок, и вновь послышался ее голос:
Завтра, в пять часов.
Простите, плохо слышно! Калягин почувствовал, как заливается краской.
Я сказала: завтра в пять. Не опаздывайте.
Он ждал продолжения, но Афанасьева положила трубку.
Калягин неожиданно засуетился, схватил пальто в охапку и как-то украдкой проскользнул через приемную. Ни с того, ни сего он почувствовал себя виноватым.
Они встретились во дворе дома на Кутузовском. Будто случайно; просто двое руководителей страны вышли подышать свежим воздухом после сытного обеда.
Гуляли недолго. Взяв Калягина за руку, Афанасьев увлек его в сумрак под аркой. На минуту они пропали из поля зрения телевизионных камер.
Уже во второй раз генерал начинал этот разговор. И опять Калягина поразило, как сильно Афанасьев ненавидит генерального секретаря. Казалось, его отвращение растет не по дням, а по часам. Калягин даже не удержался и удивленно покачал головой в ответ на тирады замминистра.
Времени не осталось, говорил Афанасьев.
Для чего?
Но генерал прижал палец к губам.
Теперь их успели найти инфракрасные камеры, но на экранах можно было разглядеть лишь облачка пара от дыхания двух силуэтов.
Они зашли в парадное, кивками поздоровавшись с охраной. В высоком, отделанном полированным мраморов вестибюле, как в храме, царила благоговейная тишина.
Дверь лифта с грохотом захлопнулась, и допотопная кабина поползла вверх.
Что с космическим оружием? шепотом спросил Калягин.
Афанасьев помедлил с ответом. Он повернулся к Калягину и внимательно посмотрел на него. Нос генерала был красным от холода.
Он хочет сбить американский военный спутник.
Я знаю, но когда?
Перед Новым годом.
А ты против? Вопрос вырвался у Калягина помимо его воли.
Конечно, нет, поморщился Афанасьев. Я просто не уверен, что оружие сработает
Лифт остановился, дверь со скрипом открылась, и генерал, подцепив Калягина под руку, увлек его за угол коридора на лестницу. Здесь Афанасьев, отдуваясь, остановился.
Понимаешь, наш генсек решил прощупать Штаты. Он считает, что их старик-президентразмазня, горазд только болтать об империи зла. Понял, куда он клонит?
Калягин кивнул.
В общем, ему нужен крупный инцидент, чтобы сообразить, на что можно рассчитывать. Все они так поступают, едва дорвутся до власти. Так легче определить курс дальнейшей внешней политики. Получится нечто вроде заявления правительства. А если американский спутник даст сдачи, то наш хозяин прикинется казанским сиротой, начнет извиняться, мол, случилось недоразумение, пообещает международное сотрудничество для предотвращения подобных накладок в будущем. Западная публика охотно клюет на такие штучки.
Генерал помолчал, поковыряв в ухе.
Дело в том, что американцылопухи, и всегда были такими. Они никогда не атакуют нас из-за одного вшивого спутника. Ты только погляди на них! Возьми тех же фермеров, совсем осатанели от жадности, на все готовы, чтобы только их президент не срезал поставки зерна в Советский Союз. Ну, не идиоты ли?
В чем же тогда дело?
А дело в том, дорогуша, что с нашим хваленым космическим оружием только на уток охотиться, а не на американские спутники. Что ни испытание, то неудача.
А как же отчеты? Я сам читал
Калягин был потрясен.
Мы подделываем их. Ты что, нас за дураков принимаешь? Кому захочется собственной рукой выписать себе путевку на Колыму? В общем, мы настолько в этом увязли, что обратной дороги нет.
Афанасьев насторожился, прислушиваясь. Сверху на лестнице раздались голоса и шаги спускающихся людей.
Ты должен помочь, шепнул он Калягину. У тебя тоже нет выхода.
Не прощаясь, Афанасьев повернулся спиной к Калягину и направился к своей двери. Калягин остолбенело глядел ему вслед.
Целыми днями Лена наблюдала в окно за чайками, кружащими над домами. Вслед за бурей наступили удивительно тихие дни. Постучав кулачком, Лена раскачала покрытые коркой льда шпингалеты и открыла двойную оконную раму. С карниза на улицу обрушился снежный водопад. Из распахнутого настежь окна обожгло таким холодом, что у нее перехватило дыхание и выступили слезы.
Первые часы своего вынужденного затворничества Лена провела в одиночестве. Из кресла пересела на диван, потом прилегла. Проснулась она от того, что ее трясла за плечо какая-то женщина: уже наступило утро и пора завтракать. Пожилая говорливая толстушка с прямыми черными волосами, собранными в пучок, и родинкой размером с копейку на подбородке сказала, что ее прислали ухаживать за Леной.
Видишь, здесь не так плохо, верно? А? И за полярным кругом люди живут, милая. Уж мы-то умеем встретить гостя, правда? А?
«Типичное село, подумала Лена, и несет какую-то чушь». Но все же улыбнулась в ответ на добродушный говор тетки. Девушка не заметила, как у той сузились глаза, не придала значения тому, что поначалу пустой разговор постепенно принял вполне определенное направление, не обратила внимание на кассетный магнитофон, вдруг появившийся на столе между ними.
Лена уютно, с ногами, устроилась на диване. Она пила кофе и отвечала на расспросы доброй женщины. Ту интересовало прошлое Лены; по мере того, как наркотик всасывался в Ленину кровь, вопросы домработницы становились все более конкретными. А Лене хотелось говорить, говорить, говорить В конце концов она перестала говорить, она запела и, подряд, одну за другой, пела все песни, которые знала.
С первого взгляда Паркер понял, что у сына очень высокая температура. Мальчуган тяжело дышал, щеки его пылали.
Паркер выключил ночник у кроватки Стивена и на цыпочках вышел в коридор. Сузи возилась на кухне.
Что сказал доктор?
Ты же знаешь, что за фрукт этот Стилз «Немного аспирина, побольше жидкости, а если ребенку станет хуже, привезите его ко мне». Сузи была очень зла. Привезите! На улице минус двадцать, а у мальчика температура под сорок. Господи, кто прислал этого коновала в посольство? Сегодня утром я была в яслях, там тоже им недовольны. Похоже, ему все до лампочки. Кстати, шведы рассказывали, что в городе появился инфекционный менингит. Что если наш Стивен им заразился?
Паркер не привык видеть Сузи такой суровой и решительной, за последние несколько часов с ней произошла разительная перемена.
Мы ведь даже не сможем вывезти его домой самолетом, если он подцепил эту заразу, сказала Сузи.
Паркер обнял ее за плечи и увлек за собой в гостиную.
Завтра я повидаюсь со Стилзом и вправлю ему мозги. Не расстраивайся, все будет хорошо.
Позже, когда Сузи ушла спать, Паркер остался сидеть в кресле, рассеяно слушая неумолкающий гул автомобильного движения по Садовому кольцу. Под окнами бесконечной колонной с ревом шли грузовики, ползли снегоуборочные машины; казалось, что они сутки напролет так и колесят по кругу, никуда не сворачивая.
Паркер вспомнил, как трудно ему было ориентироваться в Москве в первые дни после приезда. Дорожные знаки и указатели словно специально повесили так, чтобы водитель не сразу их заметил. Летом город был серо-желтым, с чахлой зеленью, пыльными разбитыми дорогами, тенистыми двориками, где старики пересидели Октябрьскую революцию, а теперь молодежь пряталась от прелестей социалистического рая. На одних домах висели таблички с номерами, на других отсутствовали. На вопрос, как пройти, прохожие только пожимали плечами: либо действительно не знали, либо не хотели отвечать. В девятимиллионном городе можно было заблудиться, как в лесу.
Зимой улицы превращались в сплошной каток, покрытый жидкой грязью. Многочисленные башни и башенки монументальных сталинских домов нахлобучивали шапки из серого снега. Лишь вдали от городов и подальше от шоссе еще можно было встретить белый снег.
Под его тяжестью гнулись ветви елей, а между деревьев по снегу разбегались стежки следов лесных обитателейлис, волков, медведей, белок, лосей, да кое-где вились охотничьи тропы. Русский лес. Арена безмолвной борьбы не на жизнь, а на смерть Паркера безотчетно влекла эта страна, где человек постоянно борется с суровым климатом. Тысячи квадратных миль безлюдных пространств. Степи и тундра, где затерялись бы целые государства. Безмолвная, загадочная страна, хозяева которой скрываются за кремлевской стеной, окруженной частоколом ухоженных елочек. Если подойти к стене поближе и прислушаться, кажется, что слышишь шепот властителей державы.
И вот откуда-то из самой гущи бессловесной людской массы один человек пытается докричаться до Паркера. Он не сомневался в искренности автора радиограммы. Слишком жалко она выглядела, чтобы быть подставкой. К тому же, веяло от нее какой-то детской непосредственностью. Взять, например, подпись под шифровкой«Единорог». Детский сад, да и только.
Паркер достал из ящика стола фонарик и прошел в комнату Стивена. Там, на полке над кроваткой сына, он нашел книжку, которую искал, и вернулся в гостиную.
Вел за корону смертный бой со Львом Единорог.
Гонял Единорога Лев вдоль городских дорог,
Кто подавал им черный хлеб, а кто давал пирог,
А после их под барабан прогнали за порог.
Вот-вот, под барабанный бой. Паркер подошел к окну. Заснеженные крыши домов с редкими дымками из труб сверху казались одинаковыми, но под одной из этих крыш притаился «Единорог». Двадцать лет назад его прогнали из города: теперь он вернулся.
17 декабря
Десять минут ушло на то, чтобы в предрассветных сумерках откопать из-под снега машину, еще две минутыпобрызгать антиобледенителем на стекла, и уже в шесть пятнадцать Паркер въезжал в ворота посольства.
Стивен всю ночь прометался в жару; Сузи не находила себе места. Паркер хотел остаться домакак отец он был просто обязан остаться, но именно сегодня могла раскрыться загадка странной радиограммы.
Посольские шоферы деревянными лопатами расчищали двор от снега и приветливо помахали Паркеру, карабкавшемуся по сугробу перед парадным входом. Сквозь дверные стекла в вестибюле был виден Дженкинс. Привратник стянул через голову свой любимый джемпер, набросил на плечи форменную куртку и, зевая, поковылял открывать дверь. Глаза его были заспанными, на подбородке проступила седая щетина.
А, мистер Паркер! С добрым утром, черт бы его побрал. Каторжная погода, верно, сэр?