Он искал то, что вспоминалось ему долгое время. И понял,как он никогда не понимал раньше, даже до того, как выпивка стала потребностью,что она обладала всемкрасотой, разумом и, что особенно важно, здравым смыслом, который был существенной принадлежностью той странной профессии, к которой она принадлежала и к которой принадлежал он. Принадлежал ли еще?
Она была одета в крепдешиновые блузку и юбку лютикового цвета. Ее лицо было прекрасно. Янтарные серьги в форме цветка украшали ее одежду. Черные волосы с прической в виде конского хвоста, удобной при вождении машины, были завязаны желтой ленточкой. Туфельки были сделаны из белой оленьей кожи, И она носила желтые автомобильные краги из той же кожи.
О'Мара подумал, что, если бы вы увидели эту женщину один или два раза, вы навсегда забыли бы об Эвлалии. Для него Эвлалия теперь окончательно уйдет в прошлое, это уж точно.
Я думаю, это прекрасная мысль, мадам,сказал он,и мне не придется спешить с ремонтом.
Он подошел к багажнику и через пару минут вернулся с домкратом. Сел на землю, подставил домкрат под переднее крыло и начал крутить ручку. Он крутил ее медленно, очень медленно.
Меня интересует этот прокол,сказала Танга.Это прокол или, может быть, в камере дефектный вентиль, как вы думаете?
Давайте проверим это,ответил О'Мара. Теперь колесо лежало на земле. Он стал на колени, прополз и сел перед ним. Дрожащими пальцами начал откручивать колпачок вентиля.
Очень туго идет, мадам,сказал он,или, возможно, мои пальцы уже не те.
Она все еще смотрела через залив на церковь. Затем сказала по-английски, мягко, со своим очаровательным акцентом:
Послушай, мой прекрасный пьяный друг, ты просто прелесть.
Затем, более громко, по-французски:
Вентили всегда тугие, если их долго не раскручивали. Кроме того, ваша отвратительная бретонская пыль забила их.
И продолжала шепотом по-английски:
Вы мне кажетесь просто прекрасным. Вы такой пьяный и становитесь таким жирным и с брюшком. Что случилось, что произошло с моим прекрасным О'Марой?
О'Мара пробормотал ругательство. Его пальцы все еще возились с вентилем.
Некий Тодрилл,медленно продолжала она,будет звонить точно в шесть часов. Понятно? Вот так, мой друг. Точно в шесть часов Тодрилл будет звонить. Понятно?
Он кивнул и сказал:
Да. Воланона не будет здесь в шесть часов. Я поговорю. Надеюсь, он знает номер.
Конечно, мой милый мальчик.
Она улыбалась и все еще смотрела через залив в сторону церкви. Она бросала ему слова, и он старался не смотреть на нее.
А затем?спокойно спросил он.Она пожала плечами почти незаметно.
Потом решать вам. Дела начинают двигаться. Ты-то в порядке, мой великолепный, умный, пьяный Шон?
Бог знает,сказал он,я не знаю. Но у меня есть бутылка корамина. Когда я принимаю двойную дозу, я чувствую себя нормально некоторое время.
Она улыбнулась. Теперь ее взгляд гулял по заливу. Казалось, что ее интересовала игра солнечного света на воде.
Тебе это не требуется, мой дорогой,сказала она.Тебе потребуется что-нибудь, чтобы дать тебе толчок, особенно,она мягко засмеялась,если Тодрилл не сможет прибыть вовремя.
Черт побери,сказал О'Мара,что это значит?Она пожала плечами.
О'Мара мог слышать стук веревочных туфель Воланона. Теперь вентиль был выкручен.
Мадам,сказал он,дело не в вентиле. У вас прокол.
Он встал, подошел к багажнику машины и достал инструменты. Затем взялся за колпак колеса и начал раскручивать гайки.
Воланон подошел к двери гаража и стоял, наблюдая за О'Марой.
Танга собралась уходить.
У меня здесь есть друзья,сказала она Воланону,на вилле Коте д'Ажур. Это далеко? Я хочу навестить их. Вернусь через час. К этому времени вот этот обещает мне, что камера будет заклеена.
Великолепно, мадам,сказал Воланон.Через час, нет сомнения, этот бездельник Филиппе сделает все. Но поскольку меня не будет здесь, когда вы вернетесь, вам лучше бы заплатить сейчас. Потом я скажу вам, где находится Коте д'Ажур.
Уголком глаза О'Мара видел, как она передала деньги Воланону. Они еще поговорили несколько минут, пока он объяснил ей дорогу к вилле. Затем она ушла. Воланон наблюдал за ее удаляющейся фигурой, после чего подошел и встал над О'Марой.
Вот это женщина,сказал он.Давно я не видел таких красавиц. У тебя бегут слюни?
Мне все равно,ответил О'Мара. Воланон кивнул головой.
Смотри, чтобы все было сделано аккуратно. Не испорть ничего. Она может быть хорошим клиентом.
Затем он ушел в гараж.
О'Мара взял тяжелое колесо за обод, снял его. Процесс доставил ему удовольствие: он делал что-то конкретное. Он подумал: «Итак, Тодрилл будет звонить в шесть часов. Теперь, возможно, все это закончится и жизнь пойдет по-другому». О'Мара откатил колесо и прислонил его к невысокой стенке. Его удивило, что он напевает про себя песню.
Была половина четвертого.
Мистер Куэйл, профессия которого была совершенно уникальна и которому только что исполнилось пятьдесят лет, и он начал лысеть, сидел за письменным столом в своем кабинете в офисе Международной холодильной компании на Пэлл-Мэлл и размышлял о том, что жизнь просто трагически смешна, как и в годы войны. «Если бы даже,думал он,трагедии были не столь часты, результаты были почти такими же и даже, возможно, более серьезными, потому что в мирное время жизнь считается, по какой-то странной и необъяснимой причине, более ценной, чем во время войны».
Это заблуждениепо крайней мере мистер Куэйл считал это заблуждением,скорее, мешало ему в его довольно необычном деледеле, которое было связано с жизнями многих людей, а частенько и с исчезновением с лица земли отдельных личностей.
Перед ним на столе лежали два списка имендлинный и короткий. В длинном были представлены сотрудники организации Куэйла, погибшие и пропавшие во время войны. В коротком имена тех, кто «исчез» уже после войны.
Телефон на столе зазвонил. Он взял трубку. Нежный голосок произнес:
Мистер Куэйл, на улице стоят четыре грузовика для мебели из транспортной конторы. Кажется, они думают, что мы собираемся переезжать.
Они совершенно правы, Мира. Мы уезжаем. Передай ответственному за это сотруднику, чтобы они начали убирать помещения в пять тридцать. Грузовики должны быть загружены к шести. Затем они поедут на Голден-сквер и остановятся на западной стороне площади. Старший из транспортной конторы встретит их там с новыми водителями для каждой машины. Он получит инструкции.
Понятно, мистер Куэйл,ответила Мира.
Где сейчас находится Эрнест Гелвада?спросил Куэйл.
Дома. Я звонила ему сегодня утром и сказала, что, возможно, позвоню еще.
Велите ему быть здесь в четверть пятого,сказал Куэйл и повесил трубку.
Он взял в руки длинный список. За именами он видел живые лица людей.
Вот Эверслимолодой человек, любящий музыку. Эверсли оказался неудачником. Он проработал недолго. Нацисты взяли его в 1944. Но в каком-то смысле ему повезло: его сразу застрелили. И была миссис Гвендолайн Эрминзпухленькая женщина с хорошей фигурой, прекрасно говорящая на немецком и очень похожая на типично немецкую женщину. Она была такой хорошенькой и нежной.
Куэйл слышал, что миссис Эрминз не удалось умереть легко и быстро. Немцы очень жестоко обошлись с ней. И была умная француженка Маурика. Ее схватили в Париже и провели через все пытки, и она сказала многоу каждого свой предел прочности,в результате чего немцы вышли на Майклсона и Дюбора. Он также потерял их. Это были хорошие агенты.
Он вытащил зажигалку и поджег длинный список, наблюдая, как серый пепел оседает в стеклянной пепельнице. Вот и все. Куэйл вздохнул. Ему было очень жаль, что все эти людимногие из них очень хорошие людидолжны были вот так закончить жизнь.
Затем он взял короткий список и внимательно прочитал. Сжег и его и бросил пепел в пепельницу. Короткий список нравился ему еще меньше. Если в длинном были отражены судьбы войны, то короткий был совершенно иной.
Мистер Куэйл задумался, что же ему делать со всем этим? Он мысленно начал выстраивать шахматное поле. Но шахматными фигурами были не короли и королевы, слоны, ладьи и пешки. Фигуры были живыми людьми со своими именами. Он выстраивал новую структуру для следующей игры, подбирая своих людей по памяти, прикидывая, что должно еще произойти вследствие того, что уже произошло.
Работая над различными теоретическими положениями, прокручивая новые комбинации идей, он всегда учитывал ситуацию, которая уже сложилась и которую не стоит доводить до критической точки. Ситуация, которая уже достигла этой критической точки, была та, в которой опустившийся пьяный Филиппе Гареннс занимался поиском прокола в автомобильной камере в маленьком и ветхом гараже в устье Сант-Брие.
Существовал еще один человек, который должен был действовать в маленькой шахматной партии, задуманной Куэйлом. Человек, который был достаточно умен и достаточно простодушен, чтобы действовать должным образом.
Этим человеком был Гелвада. Эрнест Гелвадаиначе известный как Эрничеловек, которого во время войны называли Вольным бельгийцем и который, по своей службе, был теперь англичанином. Гелвада, который казался таким счастливым и чье сердце было полно ненависти к нацистам Ненависти, которая иногда выплескивалась из него с результатом, прямо противоположным его жесткой линии.
«У Гелвады,думал Куэйл,достаточно ненависти, чтобы быть совершенно безжалостным в случае необходимости; достаточно ума, чтобы быть беспринципным, когда ситуация того требовала; достаточно мужества и еще раз мужества, чтобы притворяться, по крайней мере притворяться, если не на самом деле чувствовать определенную слабость, когда речь шла о женщине, привлекательной женщине, и если слабость не мешалаили, казалось, не мешаланепосредственному делу».
Предмет размышлений мистера Куэйла повернул с освещенной солнцем Пикадилли на Сент-Джеймс-стрит. Гелвада был невысок и хорошо одет. Его костюмы, сделанные высококлассными портными, часто можно было видеть в витринах модных магазинов, на которые никтоза исключением Гелвадыобычно не обращает внимания. Лицо у него было круглым, и он производил впечатление благодушного человека, впечатление, дававшее неверное представление о ее характере. В глубине души он не был особенно счастлив. Во время войны он жил в атмосфере столь необычной, столь быстро меняющейся даже для него, столь опасной, что мирная разрядкадаже если эта разрядка и не была совсем полной, как хотели бы многие,для него была скучной.
Он был на полпути к Сент-Джеймс-стрит, когда его мысли обратились к Куэйлу. Ему казалось, что развязка близится.
Все кончилось. Министры, дипломаты и эксперты встречались в различных местах, чтобы решить судьбу мира. Уже больше не будет стрельбы на темных улицах, не будут мрачно и медленно текущие реки нести на своей груди неподвижные трупы. Не будет больше ударов ножом в темных аллеях, напряженных тайных допросов, когда людей вынуждали любой ценой говорить, потому что их признание было необходимо для спасения многих жизней. «Все это,думал Гелвада,медленно уходит, если еще не ушло совсем».
Ему это не нравилосьсовсем. Было такое чувство, словно кто-то забирал у него из рук горячо любимую женщину, а он был бессилен что-либо сделать. Гелвада вернулся в своих мыслях назад на несколько летк 1940 году к не слишком приятному воспоминанию о молодой женщине, которую любил, о том, как враги разделались с ней. Он нервно облизал губы. Он все еще сводит старые счеты, получая от этого удовольствие. А сейчас, похоже, уже не будет больше возможности делать этого. Ему казалось это несправедливым.
Он свернул на Пэлл-Мэлл. Неподалеку от учреждения КуэйлаМеждународной холодильной компанийстояли два больших фургона для мебели. Гелвада вздохнул.
Его догадка, похоже, подтверждалась. Это был конец. Он вошел в здание, поднялся на лифте на второй этаж, открыл дверь в приемную и вошел. Девушка у коммутаторанезаметная блондинкапоздоровалась:
Добрый день.
Добрый день,ответил Гелвада на превосходном английском.Меня зовут Эрнест Гелвада. К мистеру Куэйлу.
Проходите пожалуйста, мистер Гелвада.
Он пересек приемную, открыл дубовую дверь и вошел в кабинет. На другом конце кабинета, за большим столом сидел Куэйл, куря сигарету. Он поднял голову.
Привет, Эрни,бросил он.
Здравствуйте или, возможно, прощайте, мистер Куэйл. Я вижу, на улице стоят грузовики для мебели.
А вы разочарованы?
Почему бы и нет,Гелвада пожал плечами.Что мне остается делать?
Куэйл улыбнулся. Его большое круглое лицо с почти лысой головой казалось добрым.
На вашем месте,сказал он,я бы не очень беспокоился.
Рад это слышать,ответил Гелвада.Я только соображаю Когда я увидел мебельные фургоны
Не делайте поспешных выводов,прервал его Куэйл.Каждый может нанять фургоны для мебели. Садитесь.
Гелвада сел. Куэйл встал, погасил сигарету и начал ходить по комнате. Гелвада сидел спокойно и размышлял.
Спустя некоторое время Куэйл заговорил:
Вот что вам, Эрнест, необходимо понять. Война официально кончилась. Официально! Неофициально же продолжают твориться странные вещи. Мир все еще сидит на бочонке с порохом. Он очень хочет мира, но слишком много в нем людей, которые думают иначе. И у них сегодня много возможностей. Понимаете?
И это вы мне говорите. Конечно, я прекрасно понимаю.
Очень хорошо,продолжал Куэйл.Вам понятно, что окончание войны должно повлиять на методы работы нашей организации. Сейчас нужно действовать по-другому, намного более осторожно. Это означает, что сотрудникам придется рисковать больше.
Риск был всегда,осторожно сказал Гелвада.
Конечно,ответил Куэйл.Но есть риск и риск.Он улыбнулся Гелваде.Мне не хотелось бы видеть вас повешенным,сказал он небрежно.
Наступило молчание, затем Гелвада сказал:
Понятно. Раньше был риск получить пулю или нож в спину, но никого официально не повесили. Сейчас появилась такая возможность.
Совершенно верно.Гелвада затянулся.
Занятно. В меня стреляли, были ножом, но меня еще не вешали.
Куэйл сел за стол.
Вам, видимо, известно,продолжал он,что существуют организации, подобные той, которую я контролирую, работающие на наших врагов. Ни одна из них не пострадала. Если бы мы имели о них сведения, мы нашли бы контрмеры. Но, когда война закончилась, они ушли в подполье. Имеется лишь ряд предположений, что же с ними произошло. Об их существовании можно судить только по их действиям. Хотя ряд военных преступников был осужден и ликвидирован, те люди, о которых я говорю, не пострадали и даже сейчас являются на самом деле нашими подлинными врагами. Они, конечно, рисковали, как и мы рисковали. Это смелые люди и теперь, возможно, более отчаянные, чем когда-либо раньше.
Конечно,сказал Гелвада,они должны делать что-нибудь. Если они ничего не будут делать, у них не будет и никаких шансов. Им все равно, что делать, потому что они чувствуют себя загнанными крысами.
Куэйл кивнул и сказал:
В свое время был некто Розанскидовольно оригинальный тип. В начале войны 1914-1918 годов Розански был младшим офицером в знаменитом Германском кавалерийском полку и, думаю, хорошим офицером. С ним произошел несчастный случайон повредил левую ногу и не мог уже ездить верхом. Конечно,, он мог бы найти себе спокойное занятие и в этом полку, но его такая перспектива не прельщала, и, когда представилась возможность, перешел в один из отделов немецкой разведки. У него оказались большие способности к этой работе, и он полюбил ее. В конце концов, после окончания войны, его перебросили в одну из организаций немецкой зарубежной разведки. Он там себя неплохо показал. В конце последней войны, когда стало ясно, что гитлеровский режим идет к концу, что Германия разбита, большинство разведывательных групп, строго законспирированных, так что о них не знали ни военные, ни даже гестапо,ушло в подполье. Союзники не получили никакой информации, потому что ее не было. Было бы бессмысленно сейчас арестовывать Розански. Мы ничего не смогли бы доказать. Понимаете?Гелвада сказал:
Вы знаете, но не можете ничего доказать.
Если бы я и мог,ответил Куэйл,я не хотел бы ничего доказывать. Это мне не помогло бы.Он продолжал:С тех пор как мир официально объявлен, я потерял 37 агентов в Центральной Европе при обстоятельствах, когда я не должен был бы потерять ни одного. И никто не знает, кто за это в ответе. Союзнические правительства не знают. Немцы не знают. Никто не знает, хотя можно и догадываться.