Я тебя сейчас отвезу домой, сказал мне Асадулла. Под словом «домой» имел в виду колонию. Он торопился избавиться от меня, чтобы не платить за второй труп. Собирайся!
Но мне было не суждено вновь войти в знакомые ворота. Прибежала Надия и, размахивая руками, быстро заговорила. Надо отдать должное, Асадулла соображал еще быстрее.
Сашка, сюда идет Вагиф. Надия отведет тебя через сад к оврагу. Убегай дальше от села, а ночью возвращайся к себе.
Бежать я не мог. Вагиф врезал мне крепко. Я едва успевал за девушкой, которая, то и дело оглядываясь, торопила меня. Надия открыла калитку. В полусотне шагов начинался овраг, густо заросший лесом. Там меня не догонят.
Прощай, Сашка.
Прощай, Надия.
Я шел, не останавливаясь, часа полтора. Овраг давно закончился, я шагал через сосновый лес по склону горы. Село осталось далеко внизу. Я вдруг сообразил, что иду в сторону зоны. А надо ли мне туда? Я опустился на прогретый солнцем бугор. Напряжение и пережитый страх сменились усталостью. Я завернулся в куртку и почти мгновенно заснул.
Когда открыл глаза, уже смеркалось. Долину заволокло дымкой, а в лесу стало неуютно и темно. Я повернулся и пошел обратно, к селу. Я никогда не задумывался всерьез о том, что смогу совершить побег, но решение принял неожиданно легко и быстро. Олег ночевал в летней кошаре километрах в полутора от села. Собаки в здешних местах на людей не нападают, хотя и поднимают оглушительный лай. Я долго топтался возле домика, стучал в закрытую дверь, пока не откликнулся старик-месхетинец, напарник Иванова. Старик был из беженцев, по существу, такой же раб, как и я.
Где Олег?
А кто это?
Сашка. Мы с Иваном Лагутой дома строим.
Знаю. Убили Лагуту. Олег там, в кошаре, с овцами спит. Я понял, что Иванов тоже прячется. Через несколько минут мы сидели с ним на бревне возле кошары. Я рассказывал, как резали Лагуту. Олег сворачивал и никак не мог свернуть цигарку.
Я однажды видел такое, он наконец прикурил цигарку, в Самашках. Спецназовца резали. Кровь, как из шланга хлестала.
Тебя не искали?
Вроде нет. А может, поленились сюда тащиться, речка разлилась, машина не пройдет. Паскуды!
У тебя пожрать найдется?
Пошли в дом.
Лучше сюда вынеси. Поговорим без старика. Я жадно черпал прямо из казана еще не остывшую баранью шурпу. Собаки, выстроившись полукругом, следили за мной.
Хорошая шурпа, сказал я. Асадулла хуже кормит.
Овца захромала. Хозяин прирезать велел.
Сегодня овцу, завтранас.
И такое может быть
Я швырнул собакам кость. Овчарка, самая крупная в стае, подхватила ее и с рычанием отскочила в сторону.
Я решил смыться.
Может, и правильно. Меня возьмешь?
За этим и шел.
Меня не удивило, что Олег тоже собрался бежать. После сегодняшней живодерни в селе, пожалуй, не останется ни одного русского.
Мы шли по бетонке. Прошлой зимой меня везли по ней вместе с двумя дагестанцами. Те двое радовались не напрасно. На зоне их уже давно нетоткупились и вернулись домой. Надо уйти как можно дальше от Чиракчи, а с рассветом вернуться в горы.
Есть ли в колонии розыскные собаки? Вряд ли. Овчарки, которые бегают по периметру, умеют только сторожить. Розыскных псов могут прислать из города. Если их там не перевели. Мы шли бок о бок. Два путника на пустынной горной бетонке. Впереди засветились фары, и мы торопливо отбежали в лес. Мимо на большой скорости прошла «Нива», и снова все стихло.
Начался сгущаться туманскоро рассвет. Машины стали появляться чаще. Мы то и дело бежали в сторону и ждали, пока исчезнет свет фар. Идти напрямик не рискнули. Если поскользнешься на камне и сломаешь ногувсе, конец! Часа через полтора туман, отслаиваясь, пополз вверх, сквозь влажную пелену пробились первые солнечные лучи. Оставаться на дороге было опасно, и мы свернули в лес.
На крошечной поляне, окруженной со всех сторон кустами терновника, сели передохнуть.
Не ложись! предупредил Олег, увидев, что я пытаюсь растянуться на мокрой траве. Ночью под ноль было, застудишься.
Белобрысый мальчишка брал инициативу в свои руки. Достал из мешка плоскую лепешку и бутылку с молоком.
Есть еще килограмма два вяленой баранины, но ее надо варить. Котелок я с собой прихватил. Правда, маленький.
Я с трудом жевал лепешку. Есть не хотелось. Ныли ноги. Больше всего на свете я желал растянуться и поспать часа два. Больше не удастся. Олег снова дернул меня:
Я же сказал, не ложись. Глянь сюда, он держал в руке обрывок топографической карты. Мы примерно вот здесь. В принципе до России не так и далеко. Если делать в день километров тридцать-тридцать пять, тогда
Что тогда? Через неделю будем среди своих? Черта с два! В горах можно шагать целый день и приблизиться к цели всего на километр. Можно несколько часов плутать по ущелью, пока не убедишься, что впереди тупик. Напрямик через хребты не полезешь, надо искать перевалы. И найти их не просто. И я, и Олег знали эти истины прекрасно и поэтому больше ничего не загадывали. Мы просто допили молоко, спрятали в мешок остатки еды и, кряхтя, поднялись. Мы шли, и я вспоминал случаи, когда из нашей зоны пытались бежать.
Бежали редко, чаще откупались. Прошлой весной пытались сбежать двое воров. Забрались в кузов машины и проскочили за день километров двести. Их все равно поймали и страшно били. Один из них вскоре умер. Случались и удачные попытки, но это было без меня.
Олег, ты бежать не пытался? спросил я.
Конечно, пытался. Еще в Гудермесе. Меня через день поймали и пообещали яйца отрезать. Из Чечни трудно бежать, любой мальчишка продаст или сам под автоматом приведет.
А в других местах?
Весной пробовал еще раз. Снова поймали. Вон они шрамы, он ткнул пальцем в лицо и шею. Кипятком облили и штыком по морде полоснули. Потом сюда в пастухи продали
Шли целый день. Перевалили через гребень горы, долго плутали по каменистой россыпи, обходя огромные облизанные тысячелетиями валуны. Я сообщил Олегу, что камни сюда приволок ледник, когда на земле было похолодание. Ледниковый период.
Давно? рассеянно поинтересовался Олег.
С миллион лет назад, может, больше.
А-а-а действительно давно. Кажись, вертолет летит. Мы забились под огромный, размером с дом, камень. Военный МИ-24, в разводах камуфляжной краски, прошел метрах в пятистах над нами.
Не заметил, шепотом сказал Олег.
Чей вертолет-то?
Хрен поймешь.
За весь день мы видели лишь пастухов, да и то издалека. Мы сразу же сворачивали и обходили их далеко стороной. К вечеру окончательно выбились из сил. У ручья, на склоне горы, разожгли костер и сварили похлебку из вяленой баранины и риса. Полуторалитрового котелка на двоих явно не хватило, тем более хлеба осталось всего по кусочку. С минуту раздумываливарить еще или обойтись. Олег разложил на тряпке кусочки разлохмаченного темного мяса.
Четыре кучки получается, сообщил он. Риса еще узелок, две лепешки, чай. Давай хоть поужинаем нормально.
Обжигаясь, выхлебали второй котелок и свернули по цигарке.
Быстро ты согласился бежать, сказал я. Думал, уговаривать придется. Все же рискованное дело.
Оставаться еще рискованней. Вагиф и так кругами возле меня ходил. Допытывался, где да в какой части воевал. Хозвзвод, говорю, харчи подвозил. А он магазин от Калашникова отщелкнул и в морду сует. Патроны тоже возил? А если бы догадался, кем я на самом деле был
Кем?
Олег поворошил веткой костер, глянул на меня. Его рассеченный шрамом глаз слезился от дыма еще сильнее.
Ладно. Чем меньше знаешь, тем лучше. Здоровее оба будем.
Иди ты!..
Олег засмеялся, хлопнул меня ладонью по плечу.
Обиделся? Ладно, секрет не слишком великий, а если бы узнали, давно бы мне конец был. Помнишь, я тебе про омоновца говорил, которому в Самашках глотку перерезали?
Помню.
Ну так вот. Мы с одного отряда ОМОНа были. Отряд сводный, кто откуда. Он из Самары был. Нас в плен человек двенадцать попало.
Танкисты, солдаты из мотополка и мы двое из ОМОНа. Я в разрушенный дом забежал и куртку с эмблемой успел снять. Затолкал вместе с документами под кирпичи, бушлат прямо на майку натянул. Бушлат у меня обычный, армейский. А у того парня эмблема на рукаве. У него спрашивают, мол, ваши среди пленных есть? Он сказал, что нет. Жаль, говорят. Тогда в одиночку на тот свет отправишься. И ножом по горлу! Ножи у них фирменные, шведские. Лезвия широкие, острые, как бритва. Не любили они омоновцев, живыми мало кого оставляли. Мы им крепко на хвост давили, вот они и отыгрывались.
Больше никого из пленных не тронули?
Снайпера еще расстреляли. Беги, кричат! Он не хотел бежать, а его штыками в спину бьют. Побежал В затылок как долбанут, аж глаз вылетел. Из его же собственной винтовки убили.
Вы пленных тоже по головке не гладили?
По-разному. Кого в штаб отправляли, а кого и на месте шлепали.
Не похож ты на омоновца.
Поэтому и выжил. Хожу и слюни под дурака пускаю. Меньше вопросов. Рядовой Иванов, кашу и портянки возил. Контуженный, ничего не помню. Ты вот все допытывался, откуда я, а мне такие вопросы ни к чему были. Хотя Лагута про меня знал. Мы с ним еще осенью бежать хотели.
Мне, значит, не доверял?
Значит, нет. Болтанул бы где-нибудь, и мне крышка.
А Лагута бы не болтанул?
Нет. Иван другой по жизни.
Олег забыл добавить слово «был», потому что Иван Лагута сутки уже был мертв. И мы еще к этому не привыкли. Но почему? Иван другой? Какая между нами разница? Мы вместе сидели за проволокой, горбатились на хозяина и жрали одну баланду.
Чем же я хуже Ивана? угрюмо спросил я.
Трудно объяснить. Ну, Иван, он по жизни твердый Стержень имел. Воевал, в армии сколько лет служил. Он понимал людей.
А я?
Ты, конечно, тоже всякого хватил. Но у тебя жизнь другая была. В миллионерах ходил. Сладко жрал, на Канары летал. От дури жену пришил. Небось, в Москве и не догадывался, что людей в клетках, словно быдло держат. И телевизор не включал, когда в ростовских холодильниках ошметки мертвецов показывали.
Включал, с вызовом крикнул я. Чего ты себя в грудь кулаком барабанишь?
Да потому что тошно. В одном месте людей мордуют, глотки, как баранам, режут, а у вас там всякие сволочи на иномарках раскатывают да от жира лопаются. Из твоих друзей кто-нибудь в Чечне воевал? Кто-нибудь, как я, в рабах три года ходил? Идиотом, дурачком притворялся. Фамилию настоящую боялся болтануть. Не дай Бог, узнают, что я лейтенантом в ОМОНе служил. На куски изрежут.
Ты не больно-то вытыкивайся, герой! Я здесь тоже в таких же рабах ходил.
А дальше? Если живыми выберемся, тебя, небось, адвокаты мгновенно выкупят. Полетишь опять на Канары, мозоли на пятках залечивать.
Дались тебе эти Канары! Никто меня не выкупит. Хорошо, если не ухлопают.
А могут?
Могут, если тесть жив.
Олег, немного смягчаясь, протянул мне половину цигарки.
Расскажи, чего там у вас в миллионерской семье случилось? простодушно спросил Олег. Интересно
Олег, худой, белобрысый, совсем не похожий на омоновца, с любопытством смотрел на меня. И я стал неторопливо рассказывать. Уже укладываясь на жестких дубовых ветках спать, я спросил:
Фамилия-то твоя настоящая какая? Или большой секрет?
Какие секреты? Сотников. Олег Николаевич Сотников. Город Саратов, отряд милиции особого назначения. Если живыми выберемся, черкнешь. Чтобы жена, родители знали
Дети-то есть?
Сыну тогда еще не было года, когда я в Чечню уезжал. Не узнает сейчас
Узнает, лишь бы живыми добраться.
Ночевка в горах, даже в конце апреля, когда вовсю зеленеет трава, а днем можно ходить в одной майкештука тяжелая. Уже к полуночи трава и дубовые ветки, на которых мы лежали, стали насквозь мокрыми от росы.
Я проснулся и полез разводить погасший костер. Зубы лязгали от холода, а сырые ветки никак не хотели гореть. Наконец застрелял, зашипел огонь. Олег тоже полез к костру. Огонь для насштука опасная. Лес редкий, и отблески видны далеко. Если мы не поспим хотя бы часа четыре, то завтра далеко не уйдем.
К рассвету снова пополз туман. Мы просыпались от холода каждые полчаса, снова подбрасывали ветки и двигались ближе к огню. У меня прогорел рукав бушлата. Я долго тушил тлевшую вату, потом понял, что больше заснуть не смогу, и повесил котелоккипятить чай.
Мы шли, держа направление на северо-восток. Поднявшись на очередной гребень, увидели внизу равнину. В нескольких направлениях ее пересекали дороги, а возле пруда разбросался довольно большой поселок. Значит, придется делать крюк.
Следующие три дня мало чем отличались друг от друга. Мы двигались, обходя стороной поселки и встретившихся на пути людей. Возле дорог, пересекавших наш путь, останавливались и, убедившись, что поблизости нет машин, бежали вперед. Несколько раз видели вооруженных людей в камуфляже. Кто они такие, мы не знали. Боевики, милиция, охранники из колонии, искавшие нас? Не все ли равно?
Кавказ жил своей жизнью. Здесь шла война, о которой нигде не писали. Хозяйская дочь Надия иногда приносила мне газеты, случайно оказавшиеся в доме. Газеты огромными буквами жалели, что в России прекращается показ мыльной мелодрамы «Санта-Барбара». Фирма «Бум-Буль-Дан» выбросила на экраны новую звезду рекламы Милую Милу. Газеты много писали о Югославии. Крошечная заметка извещала о расстреле в Ставрополе четырех русских милиционеров.
Про эту войну я не читал. На узкой горной дороге мы видели следы недавнего боя. На обочине стояли два сгоревших бронетранспортера. Еще один, разорванный пополам, без башни и колес, валялся внизу под кручей, вместе с обломками еще какой-то техники. Тяжелый танк, покрытый как панцирем пластинами керамической брони, уткнулся стволом пушки в землю. Броня его не спасла. Машина полностью сгорела. Размотанная левая гусеница блестящей лентой тянулась следом. Я заглянул в башенный люк. Из темноты несло запахом гари.
Кто с кем воевал? спросил я.
Бог его знает, пожал плечами Олег. Может, наших из засады расшлепали, а может, горцы между собой. В Абхазии за полгода шестьдесят тысяч угробили. Про них кто-нибудь помнит? Многие и не знают, что такая война была. А здесь всего-навсего рота накрылась. Мелочевка!
За эти дни мы видели везде еще несколько раз на обочинах дорог сгоревшие машины. Недалеко от перевернувшегося грузовика ЗИЛ-131 я увидел прилепившийся к скале памятник-пирамиду. Когда-то там были две фотографии, сейчас они были вмяты в железо и разорваны в клочья пулями.
Славянам памятник, сказал Олег. В засаду грузовик попал. Славян не хотели оставлять в покое и после смерти. Пирамидку издырявили, как решето. От звезды на верхушке осталась лишь нижняя половинка. Еще я разобрал год рождения одного из погибших1979. Господи, совсем еще мальчишка!
За последние годы я увидел образ совсем другой страны. Москва, которая не верит слезам, с ее сытостью и сверканием рекламы, была всего лишь ширмой. За ней пряталась изнанка, совсем другой мир, в котором людей продавали, как скот, убивали, закапывали на свалке рядом с дохлыми овцами и никому до этого нет дела. Когда-то мне тоже было наплевать на этих людей. Теперь я превратился в одного из них.
Эй, русские, не дергаться! скомандовали нам. Стреляю!
Я и не думал дергаться. Прямо в лицо мне смотрел ствол автомата.
Глава 9
Мы вляпались до глупости просто. Увидели стадо овец и взяли, как обычно, в сторону. Собирались обойти их лесом. Но в той стороне оказался и пастух. Может, отдыхал в тени, а может, гнался за нами. Мы столкнулись лоб в лоб, и главным аргументом стал автомат, который пастух держал у пояса.
Сидеть! как послушным собакам, подал он нам следующую команду.
И мы сели, не задавая никаких вопросов.
Ича! крикнул пастух и, чтобы его лучше услышали, дал вверх короткую очередь.
Звук автоматных выстрелов похож на рвущееся полотно. Тр-р-р!
Оторвали кусок нам на саван. Тр-р-р! И мы трупы. Пальцы, сжимавшие автомат, были тонкими и грязными. Я уставился на них завороженный, от них зависела моя жизнь.
Пастуху было лет двадцать. Высокого роста, худой, он напряженно следил за нами. Наверное, он еще не привык целиться в людей, а может, боялся нас. Через несколько минут появился его напарникИча. Такой же мальчишка, только на голову ниже, плотный, обросший короткой черной бородой. Бородач держал наготове автоматическую винтовку с тонким блестящим отводом и дырчатым кожухом. Видимо, он был старшим, а может, привык брать инициативу в свои руки.
Кто такие?
За нас двоих отвечал Сотников, как более опытный. Он торопливо рассказал, что мы работали на хозяина, а теперь работы нет и мы возвращаемся домой. Говорил он складно, сыпал названиями сел, именами горцев, половину фраз произносил на их языке. Но звучало неправдоподобно. Дожидайся, отпустит нас добрый хозяин! Была бы шея, а хомут всегда припасен. Чего-чего, а тяжелая работа для русских найдется везде. Кем бы мы ни были и что бы ни говорили, эти два пастуха нас все равно не отпустят. Если за нами числятся грехи, нам отрежут головы. А нет греховзачислят в чью-то собственность!