Но вкусы их разнились, и не совпадали взгляды на жизнь. Росло непонимание и даже отчуждение, переходившее порой в ненависть.
Что тебе понравилось больше всего?
Архангельское.
Почему Архангельское? На что там смотреть? взрывался отец.
Я хотел бы иметь такой дом.
Тьфу ты! Я ему про Фому, а он мне про Ерему! Да что же из тебя получится, если у тебя с малолетства такие запросы? Подавай ему усадьбу графа Юсупова, и не меньше!
И чем больше сын отдалялся от отца, тем чаще тот тосковал по погибшей дочери. Однажды, под хмельком, он нарисовал на листе картона портрет Любоньки. Рисовал по памяти. Пастельными мелками. Портрет получился нежный, в розово-голубых тонах, и совсем не похожий на фотографии. На плече у девочки сидел странный зверек, каких в природе не бывает, что-то среднее между котенком и зайчишкой. С глазами печальными. Любонька улыбалась, а зверек грустил.
Портрет он вставил в раму, под стекло, и повесил в Гениной комнате, над письменным столом. То ли в назидание, то ли вместо иконы.
Гене уже исполнилось двенадцать, и он, со свойственным этому возрасту максимализмом, не выносил ханжества и лицемерия. Этой розово-голубой Любоньке, не угоди она под колеса грузовика, было бы уже под тридцать! Старуха! И чем больше в семье насаждался культ сестры, тем старее и уродливее становилась она в его глазах.
В один прекрасный вечер он обнародовал свой протест.
Отец сидел за столом в большой комнате. Перед ним стояла трехлитровая банка с пивом и керамическая кружка, привезенная из Литвы. Он цедил туда пиво, а потом надолго присасывался к кружке, пока не опорожнял. Процесс время от времени прерывался, отец неуверенным шагом шел в туалет. По дороге матерился и пинал возникающие на пути предметы.
Гена опытным взглядом определил, что выпитого пива недостаточно, чтобы отец так окосел.
У него в туалете спрятана водка! догадался он.
Мать, как обычно в такие вечера, забилась в темный уголок на кухне, без конца курила, закинув ногу на ногу, и заглушала джазом крик души. «Что толку связываться с пьяным?»говорила она всегда. Казачья кровь просыпалась в ней наутро, и тогда дом ходил ходуном. Мама визжала, как певица в итальянской опере, и колошматила отца всем, что попадалось под руку.
Ты что, не слышала? У него в туалете водка! повторил Гена.
И что с того? Она на мгновение оторвалась от джаза и сигареты и обратила внимание на сына. Уроки сделал?
Ему показалось, что мать так и не услышала его. Он ушел к себе. Дождался, когда отец выбрался из туалета и вновь присосался к своей керамической кружке.
В первую Очередь Гена, встав ногами на унитаз, проверил вентиляционное окошко. Он там однажды прятал порнографические снимки, а отец нашел и велел порвать. Потом еще пришлось выслушать лекцию на тему, чем порнография отличается от эротической живописи.
Тайник был пуст.
Он досконально изучил содержимое стенного шкафчика, и тоже безрезультатно. Очередь была за унитазом. Любознательный мальчик снял крышку с унитазного бачка и возликовал. Поллитровка «Столичной», на треть уже выпитая, чуть ли не сама прыгнула ему в руки. Ни секунды не раздумывая, он вылил ее содержимое в унитаз и хорошенько смыл, будто опасался, что отец может налакаться и оттуда.
С победоносным видом он шагнул в большую комнату и водрузил на стол, перед самым носом отца, опустошенную бутылку. Тот как раз нацедил полную кружку пива и долго не мог сообразить, что случилось, переводя осовелый взгляд то на сына, то на бутылку, но постепенно где-то на самом дне бездонных глаз зародилась тревога.
Щ-щенок! прохрипел отец, схватил кружку и вылил ее мальчику на голову.
Вонючее пиво текло по лицу, струилось под рубаху, и он ощущал всем телом эту липкую жижу.
Ты мне за это ответишь, скотина! пообещал мальчик.
Отец закричал, замахал кулаками, но Гена успел выскочить в коридор. Ему на помощь, под аккомпанемент саксофона, бежала мать.
Он закрылся у себя и слышал, как мама визжала и чем-то швырялась в отца.
Липкие руки ухватили раму. Шнур соскочил с гвоздя. Он поднял над головой портрет и со всей силы ударил его об угол стола. Стекло разлетелось вдребезги, брызнув мелкими осколками в лицо. В приступе бешеной ярости он разорвал картон на мелкие куски.
Скандал в большой комнате продолжался, а он заперся в ванной. Встал под теплый душ. И вдруг разрыдался. Он понял, что теперь совершенно одинок, потому что убил печального зверька, сидевшего на плече у розово-голубой девочки.
Миша Гольдмах не знал, что и думать. Телефон Тани Семеновой не отвечал. Розыгрыш, по всей видимости, затягивался.
Он целый день возил с собой ее сумку и чувствовал себя грабителем.
«Может, выбросить ее в первую попавшуюся урну? мелькнула спасительная мысль. И забыть об этом к чертовой матери!»
Потом он ловил себя на том, что время от времени вновь и вновь рассматривает содержимое сумки, словно пытается в чем-то разобраться.
«Все слишком обыкновенно. И, кроме паспорта, ничего ценного. Надо было снова подняться на седьмой этаж и оставить сумку в квартире. А что мне мешает сделать это сейчас?»
Гольдмах был не из тех людей, что сильно отягощены делами. С самого начала он поставил свое дело так, чтобы самому ничего не делать. Он, конечно, знал, что его обкрадывают. Наверняка обкрадывают. Как же иначе? Но свобода дороже. Он боялся власти денег. И испытывал к ним безразличие, как человек, никогда не нуждавшийся.
Утром он снова прослушал запись с ее голосом на автоответчике. Девушка сильно волновалась. Была напугана. Вряд ли это походило на розыгрыш. Значит, его просто кто-то опередил. Но для кого тогда этот спектакль с надувной куклой в ванне и надпись на зеркале? Для кого? Для любого, кто войдет? Ведь дверь не заперта.
По мере приближения к дому Татьяны он все больше склонялся к тому, что девушку похитили, а весь спектакль разыгран исключительно для него. Вот только зачем?
Тут мысли следовали в двух направлениях, опережая одна другую. Его хотят потеснить коллеги по бизнесу. Он сразу пришелся не ко двору. Игровые автоматы, казино, ресторанэто удел солидных мужчин, как правило, с увлекательным прошлым. И откуда взялся этот мальчишка, бывший «виртуальщик»? Гольдмах давно ждал провокации с этой стороны.
Второй поток мыслей вертелся вокруг гибели Пентиума. Не зря же, в самом деле, задействована бывшая любовница Салмана? Однако тут Гольдмах не мог выстроить логическую цепь. С Пентиумом они расстались. Их совместный бизнес прогорел еще до поездки в Швейцарию. И никаких отношений не поддерживали.
Оставалась также националистическая версия происходящего. Он вспомнил свастику на двери. Вряд ли ее нарисовала сама Татьяна. На кого в наше время может произвести впечатление свастика? В первую очередь, на участника Великой Отечественной и, конечно, на еврея. Значит, свастику нарисовали тоже для него.
Михаилу показалось, что националистическую идею ему слишком навязывают. А то, что так усердно навязывают, обычно не имеет под собой серьезной основы. Националистическую версию пришлось отмести.
Прибыв на место, он бросил дамскую сумку в полиэтиленовый пакет. (Не показываться же с ней на людях средь бела дня?) И вылез из машины.
Лифт сегодня работал. Видно, его отключают на ночь. Кто-то экономит электроэнергию.
В тамбуре по-прежнему сильно пахло кошками. Куда от этого денешься? Для братьев наших меньших наступила весна!
Дверь ее квартиры снова была чуть приоткрыта. Гольдмах хорошо помнил, что ночью плотно прикрыл ее за собой. Он потоптался на месте, прислушиваясь к звукам внутри, но ничего не расслышал.
«Ловушка! пронеслось в голове. То же самое я сказал вчера, увидев открытку с видом Швейцарских Альп! Теперьэто точно ловушка!»
Вопреки здравому смыслу, он вошел в квартиру. Может, потому что если идтитак идти до конца было его жизненным принципом, а может, потому что он всегда относился с иронией к собственной безопасности. Чему бытьтого не миновать!
Войдя, он отпрянул к двери. Его прошиб пот, хотя вроде ничего не изменилось. Нисколько не изменилось. В ванной комнате снова горел свет, который он потушил сегодня ночью. И в раковине опять журчала вода, а ведь кран он основательно закрутил!
Гольдмах быстро прошел в комнату. Вытряхнул из пакета дамскую сумку. Обратил внимание, что в комнате тоже ничего не изменилось, только запах духов почти выветрился. Значит, девушка не возвращалась домой. Еще раз внимательно рассмотрел открытку с пухленькой девочкой в матросском платьице на фоне гор. Надпись по-немецки значила: «С днем ангела!»
За окном раздалась милицейская сирена.
Он бросился к окну. Во двор въехали две милицейские машины. Они окружили его «мерседес». Пять человек в форме бежали к подъезду. Двое остались караулить машину Гольдмаха.
В чем дело? прохрипел Миша и не узнал своего голоса.
Он мгновенно сообразил, что за ним началась охота, что квартира Тани Семеновой, как он и предполагал, ловушка. Но что ему можно предъявить? Он чист перед людьми и перед законом! Да, он находится в чужой квартире, но его пригласила сюда хозяйка. Имеется доказательствозапись автоответчика! И он, в конце концов, ничего не украл! А надувная кукла в ваннеэто разве криминал?
«А почему я уверен, что там до сих пор плавает кукла?»осенило его.
Оставались считанные секунды до появления милиционеров, когда Гольдмах рванул на себя дверь ванной комнаты и вскрикнул. Вместо куклы в воде лежала девушка в красном брючном костюме, с меховым воротничком и манжетами. Ее ярко-рыжие волосы свисали с бортика ванны. Остекленевшие голубые глаза смотрели в потолок. В зеркальном потолке плавал еще один труп девушки.
Бывшую любовницу Салмана он узнал сразу, несмотря на то что видел ее всего несколько раз, три года назад. И тогда ее волосы были совсем другого цвета.
Гольдмах не мог пошевелиться. Представившееся зрелище напоминало сюрреалистическую картину или немую сцену из абсурдной пьесы. Но во лбу девушки зияла отвратительная дыра. А зеркальная дверь издевалась над ним циничной надписью: «Извини за шутку. Таня».
Опомнившись, он стал метаться по квартире, не видя выхода. И в первую очередь схватил открытку с пухленькой девочкой на фоне Швейцарских Альп и сунул ее в полиэтиленовый пакет, который все еще держал в руке. Именно дореволюционная открытка в жестяной рамке, а не многочисленные отпечатки пальцев, оставленные в квартире Семеновой, казалась ему самой весомой уликой.
Бежать! Бежать! скомандовал он себе.
Но бежать было поздно. Лифт приближался к седьмому этажу. На лестнице слышались голоса милиционеров.
Гольдмах метнулся в соседний тамбур. Такой же длинный коридор, провонявший кошками. У самой дальней двери, спиной к нему, стояла девчонка лет двенадцати. Она отпирала дверь своей квартиры.
Времени на раздумья не оставалось. В два прыжка он оказался рядом с девчонкой. Не успела она обернуться, как он зажал ей ладонью рот и влетел вместе с ней в распахнутую дверь.
Она вырывалась и рычала в ладонь. Лягнула его каблуком в ногу, но боли он не почувствовал.
Ему повезло, что дома никого не оказалось, иначе последствия могли быть самые неприятные.
Миша чуть ли не на руках внес девчонку в единственную комнату и, как заправский насильник, уложил на кровать.
Молчи, дура! приказал он. Я не сделаю тебе ничего плохого!
При этих словах Гольдмах ослабил руки. Жертва вырвалась, вскочила ногами на постель и хотела уже броситься обратно в прихожую, но он вовремя предупредил ее намерение. Поймал девчонку за голень и рванул на себя, так что та плюхнулась задом, подскочив на панцирной сетке.
С минуту они удивленно разглядывали друг друга.
Михаил допустил ошибку. Его жертва оказалась вовсе не девчонкой, а женщиной лилипутского роста, которой уже перевалило за сорок. Бог наградил ее длинными, густыми волосами, а красивые серые глаза казались неестественно огромными. Может быть, потому что она была такая маленькая, а может, просто от страха? Ведь она оказалась в лапах чудовища, уродливого парня, с заячьей губой, сплющенным носом и выдвинутой вперед челюстью. Вот только глаза парня не могли обмануть.
Перед ней стоял на коленях уродец с добрыми глазами, словно сошедший со страниц французского романа эпохи романтизма.
Выслушайте меня! взмолился Гольдмах. Я попал в тяжелую ситуацию. За мной гонятся! Позвольте переждать у вас! И я Я отблагодарю Озолочу
Он достал из кармана куртки визитную карточку, и женщина смогла убедиться, что перед ней Миша Гольдмах, владелец игровых автоматов. Хотя визитка не паспорт, можно воспользоваться чужой. Так ведь и паспорта подделывают. А вот глаза
Он видел, что женщина поверила. Она спрыгнула на пол. Сбросила пальто.
Надо запереть дверь, пролепетала она тоненьким голоском, кокетливо пожимая миниатюрными плечиками.
6
Терпеть не могу это заведеньице, признался Балуев, когда они со Светой уселись за столик ночного бара «Сириус». И посещать его два вечера подряддурной вкус!
Куда уж нам до ваших столичных кафешек! съязвила она. Чем богаты, тем и рады!
Бармен и немногочисленные посетители, как и вчера, выказывали максимум внимания крутой парочке.
Чувствуешь себя как в зоопарке, не переставал возмущаться он.
Каким ты стал занудным, Геночка! улыбнулась Светлана, будто одарила его изысканнейшим комплиментом.
Они заказали по жульену и бутылку Лангедокского вина.
Я забыла тебе сказать главное, вдруг вспомнила она. Ты зря боишься этого дела. Мишкольц в Америке, Поликарпа тоже нет в городе, и, по моим сведениям, не будет еще месяц. Я выбрала подходящее время, чтобы вызвать тебя. Не так ли?
А где Поликарп?
В Греции. Гостит у сына в Салониках. Знаешь, задумчиво начала Света, у Гробовщика, как ни странно, получились неплохие дети.
И что дальше?
Ничего. Чаще бывает наоборот. У прекрасных людейдети подонки! Что это? Промысел Божий?
Скорее, генетический, возразил Балуев. За что это Богу награждать Гробовщика хорошими детьми? И потом, прекрасные люди, как ты говоришь, часто оказываются никудышными педагогами. Из негодяев редко выходят Сухомлинские, но бывают исключения.
Христофор был умницей, продолжала она, специализировался на древней литературе, свободно читал на древнегреческом и латыни.
Хочешь меня заставить прослезиться? Не выйдет. Меня больше интересуют мои собственные дети. Валька должен уехать со мной. Поняла?
Шантаж! Сплошной шантаж! И так всю жизнь! воскликнула она и принялась за жульен.
А этот, старший сын Поликарпа
Олег, подсказала Кулибина.
В каких отношениях он был с Христофором? Не знаешь?
Решил отработать версию семейной драмы? догадалась она.
Почему нет? спросил Геннадий. Они всебогатые наследники.
Не болтай глупости! взорвалась Светлана.
Он и сам знал, что мелет чепуху. Олег, живя за границей, не смог бы с такой точностью рассчитать киносъемку на кладбище, да и потом, зачем ему вся эта возня с разноцветными гробами? Просто Балуев всеми фибрами души ненавидел Поликарпа и не мог себя заставить сочувствовать его трагедии.
А вот и Вера!
К их столику направлялась немолодая женщина, стройная, худая, одетая по-молодежному в кожаные штаны оливкового цвета и яркую рубаху навыпуск. Жгучая брюнетка, с очень смелой для ее лет авангардной стрижкой, живым, пронзительным взглядом и неестественной улыбкой, она была не только вампиршей в кино, но и настоящей женщиной-вамп в жизни. Пользовалась броской косметикой фирмы Ив Сен-Лоран, темно-фиолетовой помадой под названием «Падшая звезда» и точно таким же лаком для ногтей. Мужчины побаивались актрису. Может, поэтому она никогда не была замужем.
Я вам не помешаю? притворилась она случайной посетительницей, которой негде приткнуться.
Мы как раз говорили о тебе! солгала Кулибина.
Она представила их друг другу. Балуев даже осмелился приложиться к костлявой ручке вампирши с неприятными, мертвыми ногтями.
Актриса взяла салат из креветок и кружку темного пива.
Что именно вы обсуждали? несколько жеманно поинтересовалась она.
Вашу последнюю роль в кино, выпалил Геннадий, несмотря на запрет Светланы затрагивать при ней эту тему. Кулибина испепелила его взглядом.
Мою роль в кино? удивилась Вера. Ее черные брови при этом поднялись так высоко, как будто она обнаружила, что креветки в салате оказались живыми. Какую именно? За последний год я снималась в двух фильмах. Многовато для провинциальной актрисы, не правда ли?