Но еще потребуется весь его дар убеждения, чтобы шеф поверил ему. Где взять доказательства? Хотя кто знает, может, к приезду Мишкольца Стар выкинет еще что-нибудь. Он ведь мастер по этой части! Вероятно, ему надоела спокойная жизнь.
Геннадий Сергеевич, прервал его мысли парнишка-шофер. Как он там? У него ведь несколько магазинов?
Следи лучше за дорогой! пробурчал Балуев. Парень его сегодня раздражал. «Везде свой нос сует! Впрочем, что я от него хочу? Он тоже боится».
Гена боялся с того самого дня, как увидел в своем доме Светлану. Именно в тот момент он впервые подумал: «Вот и кончилась спокойная жизнь».
Спокойная жизнь у него кончилась во всех отношениях. Обострились отношения с Мариной. Она теперь впадала в истерику по любому поводу и настраивала против него детей. У нее родилась навязчивая идея, что он давно уже встречается с Кулибиной. И та явилась, чтобы посмеяться над ней, а заодно и показаться во всей красе. Смотри, мол, с кем живешь! Вот она, а вот ямолодая, свободная! На самом деле Марина моложе Кулибиной, но выглядит старше. Еще бы! Светка-то не рожала, а у нееслава Богу!..
Но самое главное, чем дальше продвигалось Маринино «следствие», тем чаще он думал о Светлане Васильевне. Сначала о ее поступке, потом о ее огромных карих глазах, о ее стройных ногах и так далее. Порой ему казалось, что он сходит с ума, он явственно ощущал, как целует маленький, чуть припухлый рот. Геннадий готов был вытьтак хотелось ему еще раз увидеть эту женщину, красивую и своенравную. Увы, это представлялось лишенным смысла, а смысл еще никогда не был путеводителем в любовных затеях. Но сегодня здравый смысл был на его стороне. В свете последних событий возникла необходимость поговорить с Кулибиной. Ему нужны доказательства для шефа, и он их добудет любой ценой! Ах, как грела Геннадию душу эта патетическая фраза!
Парень вновь прервал сумбурный поток его мыслей, сообщив, что они достигли цели.
Целью оказался двухэтажный терем, перестроенный из ветхого барака, с яркой надписью под старославянский шрифт на фасаде: «Украшения из дерева и камня».
Люди непосвященные вряд ли додумались бы, что именно в этом, самом своем неприбыльном магазине Данила Охлопков разместил офис. Расчет был верен. Он теперь имел шесть магазинов, по числу организаций в городе, и платил всем. Офис же разместил под самой, как он считал, надежной «крышей», у Лося. В этом же районе купил себе квартиру и даже женился на дочери одного из авторитетов в команде Лося.
Минуя торговый зал магазина, Геннадий Сергеевич поднялся по узкой деревянной лестнице на второй этаж. Без стука распахнул дверь. Данила со сладенькой улыбкой развалился в кресле. Напротив сидело хрупкое создание, по-видимому, секретарша. Она пыталась в чем-то его убедить, кокетливо подергивая плечиками и эффектно куря сигарету.
Он вошел, когда прозвучала фраза:
Ну, Дань, я же не могу ему бесконечно мозгить!
При виде Балуева улыбка улетучилась, Даня подтянулся в кресле и даже зашелестел бумагами.
Я, кажется, помешал? Гена бесцеремонно уселся рядом с хрупким созданием.
Оставьте нас, Ниночка. После договорим.
Она недовольно посмотрела на Балуева, дернула на прощание плечиком и растворилась, напустив в кабинет сигаретного дыма.
Развлекаешься? ухмыльнулся Геннадий.
Мог бы и позвонить, укоризненно заметил Охлопков.
Э, нет, мой милый! По телефону у тебя вечно что-нибудь горит, а на самом деле шуры-муры с секретаршами!
Ты по делу? перевел разговор Данила.
По делу. Как ты себя чувствуешь?
В смысле?
В смыслене напрягает ли тебя твоя деятельность свободного художника?
Что ты хочешь этим сказать? Не юли! Охлопков явно перепугался.
Балуев выдержал паузу. Его забавляло, что у собеседника задергалось веко.
Грядут большие события, Даня. И я боюсь, как бы ты не оказался в куче дерьма!
Что? Опять? Он соскочил с кресла и забегал по кабинету. А при чем тут я? При чем тут я? Ответь мне! У вас давняя любовь со Стародубцевым, а мне на хрена этот геморрой?
Значит, ты уже в курсе?
Думаешь, трудно догадаться?
Раньше ты был менее догадлив, когда открыл халабуду с мебелью на территории Потапова!
Дурак был! взвизгнул Данила. Молодой, неопытный! Но сейчас я не дам втянуть себя в авантюру! С меня спрос маленький! Я всем исправно плачуи вам, и Стару!
Платишь-то ты исправно Балуев внимательно разглядывал золотую печатку на своем пальце, будто видел ее впервые. А вот про старый долг Мишкольцу совсем забыл.
При этих словах Охлопков перестал бегать по кабинету. Сел на стул, опустил голову, свесил руки и тяжело задышал.
Три с половиной года Володя деликатно ждет, когда ты с ним расплатишься. Ни единым звуком не напоминал он тебе о долге. О таких долгах не напоминают. Он ведь не взял с тебя расписки. Разве можно было взять расписку с тонущего? Он ждал, когда ты встанешь на ноги. Ты открыл один за другим шесть магазинов. Купил квартиру. Женился. Все это замечательно. Чего же ты еще ждешь? Когда прогремят иерихонские трубы?
Я все помню, Ген, промямлил Данила, и того, что сделал для меня Володя, никогда не забуду. Но поверь, я не настолько твердо стою на ногах, чтобы сейчас расплатиться. Я плачу всем, ты же знаешь!
То, что ты платишь всем, это твое личное горе. Чего тебе не сиделось под одной «крышей»?
Я испугался тогда. У вас ведь началась смута в организации
И ты тут же пошел и упал в ножки Стару! Тут же! После той субботы у Мишкольца! Какая ж ты дешевка, Дань!
Можешь обзываться сколько угодно! Ясвободный коммерсант, а не партизан товарища Грома! И не собираюсь участвовать в ваших разборках! Не надейтесь! Он вновь осмелел и раскричалсяЕсли вам нравится грызть друг другу глоткигрызите! А я тут при чем? Мое делосторона
Ты это уже сегодня говорил. Успокойся. Никто от тебя не требует, чтоб ты носился по городу с автоматом и орал: «Газы!» Но согласись, что кое-чем ты нам обязан. И мы вправе кое-что потребовать. Не век же нам быть деликатными, хоть ты и привык к этому.
Чего ты хочешь? прямо спросил Охлопков. На его кислом лице уже был написан ответ.
Совсем немногого. Геннадий вынул из кармана портсигар и передал его Даниле.
Тот принял портсигар в полном недоумении, но, взглянув на него, понял все. Портсигар был сделан из чистого золота самой высокой пробы. На нем неизвестный ювелир изобразил лося. Рога сверкали бриллиантами, вместо глаза зеленел изумруд.
Ты сведешь меня с ним, отчеканив каждое слово, произнес Балуев. Нам необходимо заручиться его поддержкой на случай войны.
Я что-то плохо это себе представляю, хмыкнул Охлопков, вертя в руках портсигар.
Посоветуйся с женой, Даня. Она подскажет, как лучше это сделать. И не забудь ей рассказать про еврейскую субботу. Правда, есть опасность, что после этого она подаст на развод, ухмыльнулся Гена.
Ладно, хватит болтать! оборвал его «свободный художник и коммерсант», пряча портсигар.
Я позвоню завтра.
Ты с ума сошел?!
Нам некогда ждать, уже в дверях сообщил Балуев и добавил:События разворачиваются слишком быстро.
После его ухода Данила долго еще сидел на стуле в той же позе, разбитый и опустошенный. И о чем бы ни думал он в этот час, перед глазами пылал огонь. Благочестивый огонь семи свечей. И пахло фаршированной рыбой.
Елизаветинск
1992 год, осень
Еврейская суббота начинается в пятницу после заката. Тысячи лет, начиная с Авраама и до наших дней, евреи справляют субботу. Отдыхают душой и телом в этот святой день, избегая малейшей работы. Работать нельзя, нельзя браться за оружие, нельзя разогревать пищу, сморкаться и то нельзя! А уж держать в руках деньгиупаси Бог! Великий грех! Только отдыхать и молиться, молиться и отдыхать.
Страшная осень выдалась в тот год. Каждый день мог стать последним для Мишкольца. И оттого еще большей радостью наполнялось сердце во время субботы. И оттого горячей становились молитвы.
Ноябрь выдался морозным. Вечерами казалось, что город вымерстоит, накрытый белым саваном. Люди боялись выходить на улицу, напуганные чудовищным ростом преступности и безнаказанностью преступников. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не пал на новом поле брани. На городском кладбище, неподалеку от аллеи воинов, умерших от ран во время Великой Отечественной, появилась новая аллея, с другими «бойцами». Этих увековечивали в бронзе и мрамореденег не жалели. Шла непримиримая война двух мафиозных кланов, и только на кладбище они лежали все рядом. Вон чугунные столбы с массивными цепями окружают черномраморную плиту и малахитовый столик для поминанияэто место упокоения семьи Потаповых. И тут же, вылитый в бронзе по пояс, Кручинин. Такими бюстами удостаивали раньше Героев Советского Союза. Круча улыбался, как живой. Вот только золотых коронок больше не было в этой улыбке. А через три могилки покоится его убийцаЧереп, вместе с братом и женой. В отличие от Кручи, он отлит из чугуна, и лошадиный профиль его чернее ночи.
В одну из суббот ноября, то есть в пятницу вечером, после традиционной сауны Володя, накрывшись талесом, усердно молился. Он просил у Бога, у своего невидимого Бога, доброй субботы и мира. Он верил, что в Книге Судеб записаны все его грехи. И за каждый грех придется ответить.
«Пришло время делиться», говорил себе Володя в последние дни, и откуда-то из темноты входил белобрысый парень в телогрейке и валенках и все шмыгал носом. Противно шмыгал носом.
Они сели за стол. Зажгли семисвечник. Кристина специально к субботе приготовила рыбу, сама испекла халу, сделала форшмак с оливками и сладкий цимес. Открыли вино «Царь Давид», привезенное с Земли Обетованной. Разоделись в пух и прахсубботу надо встречать одетыми особо, по-праздничному. На Кристине были вечернее платье и жемчужное ожерелье, Володяв просторной белой рубахе с любимыми запонками, маленький Колькав коротких штанишках и в голубой сорочке с жабо.
С шаббатом, милый! улыбалась Кристина.
В такие мгновения она забывала обо всем. Какие могут быть сомнения? Она хозяйка в этом доме. Она его настоящая жена. Они связаны навечно невидимым Богом, хоть и живут в грехе.
Лехаим! говорит Володя и, видимо, для Кольки переводит:За жизнь!
Они пригубили вино, густое, сладкое, как жизнь в Царствии Небесном. И только приступили к еде, как в дверь позвонили. Гость в субботудело благостное, а незваный гостьтем паче.
В первый момент Мишкольц даже не узнал его. Он снова оброс, и щеки покрывала щетина. От него исходил дух запущенности. Светлые глаза стали почти белыми. Лицо опухло, видимо, с перепоя.
Данила? наконец признал он в пришельце Охлопкова. Очень рад тебя видеть! Проходи!
Ничего, что я начал тот, но недоговорил.
Брось церемонии! Проходи! У нас праздник, а гость к праздникупраздник вдвойне!
Охлопков вступил в холл.
Я по делу к вам, Владимир Евгеньевич
Мне сегодня запрещено говорить о делах! Давай раздевайся ис нами за стол!
Очень важное дело! взмолился Данила, и глаза его наполнились слезами. Дело жизни и смерти.
Хорошо, согласился на компромисс Мишкольц, только давай сначала поедим, а потом поговорим о делах.
Он провел его в столовую с семисвечником, усадил за стол, как самого дорогого гостя.
Охлопков впервые попал в этот дом, но ничему не удивлялся, даже странным обычаям, в общем-то, русской семьи. Не удивлялся он по двум причинам. Во-первых, положение его было таково, что сил на эмоции не оставалось, а во-вторых, Генка Балуев его предупредил и даже посоветовал явиться к Мишкольцу в субботу, когда тот в самом добром расположении духа.
Они ели и пили и были внимательны к гостю. Только маленький Коля сразу надулся, едва Данила уселся за стол, испугался чужого дядю. И почти перестал есть.
Балуевхитрый, бестия! оказался прав. Изучил шефа досконально. С лица Володи не сходили тепло и умиротворенность, хотя совсем еще недавно никто так не приводил Мишкольца в бешенство, как Данила Охлопков.
Но никто, ни Данила, ни Кристина, не ведал, что творится в душе благочестивого иудея, какая там разыгралась стихия!
Владимир Евгеньевич был прекрасно информирован о положении Охлопкова. После того как его второй салон сгорел, городские власти предъявили арендатору счет на крупную сумму. Дело нешуточноедом охранялся государством. На Охлопкова подали в суд.
Кручинин не оставил его в бедедал своего адвоката, но вскоре не стало Кручинина.
В случае же, если ущерб не будет возмещен, директора салона ждала тюрьма.
Как и бывает в подобных ситуациях, от Охлопкова все отвернулиськомпаньоны, друзья шарахались от него, как от бубонной чумы. Череп, возглавивший ненадолго организацию, прямо заявил:
Ты все напутал, ублюдок! Ятвоя «крыша»! Ты мне должен платить, а не наоборот!
И только Генка, старый институтский дружок, выслушал до конца и дал мудрый совет.
Нелегкой была дорога к Мишкольцу. В последний раз они виделись, когда Охлопков поделился с ним своими планами насчет открытия второго художественного салона. А с тех пор много воды утекло.
Закончив трапезу, они прошли в кабинет Володи. Комната оказалась светлой, несмотря на целую стену книг.
Охлопков думал о том, какую он совершил оплошность, отдалившись от этого человека. И теперь его ожидало новое унижение, куда более ощутимое, чем в первый раз, когда Мишкольц экзаменовал Данилу с пейзажем Бенуа.
Воспоминание без боли, как под наркозом, резануло Охлопкова. Тогда все было по-другому. Любая картина из прошлого теперь представлялась ему счастливой и безмятежной по сравнению с настоящим и грядущим.
Мишкольц не торопил его. Он молча листал древний фолиант на непонятном языке, будто собирался прочесть Даниле страничку-другую из Талмуда. А что еще может в субботу листать благочестивый еврей?
Охлопков только открыл рот, как слова застряли у него в глотке. Он следил за руками Мишкольца и сидел завороженный, как и тогда, там, в офисе, когда увидел в пепельнице эти чудо-запонки. Теперь они были вставлены в манжеты и поблескивали на свету бриллиантами. Если что-то и могло поразить доведенного до отчаяния Охлопкова, так только этот блеск.
Володя поймал его взгляд. Тоже взглянул на свои запонки. Затем отложил книгу и спросил:
Когда?
Они прекрасно понимали друг друга. Мишкольц не желал многословия, потому что нарушал субботу. Данила тоже боялся говорить, дабы не разгневать хозяина. Черт их разберет с этими ихними обрядами!
Вместо ответа он опустил голову и вдруг заплакал, совсем как ребенок, навзрыд. Видно, накопившееся в эти страшные дни впервые вырвалось наружу.
Мишкольцу тоже в пору было разрыдаться. И он боялся грядущего, но слезы в субботувеликий грех! Он закрыл глаза, и в висках опять застучала навязчивая в последние дни мысль: «Пришло время делиться!» И вновь на пороге стоял белобрысый в телогрейке и валенках и противно шмыгал носом.
Володя резко открыл глаза, почувствовав какое-то движение.
Данила стоял перед ним на коленях с мокрым от слез лицом.
Спасите, Владимир Евгеньевич! взмолился он и принялся целовать ему руки. Никто кро-кроме вас никто, глотая рыдания, повторял Охлопков.
Сядь на место! ледяным тоном приказал Мишкольц, и тот не посмел ослушаться. Я задал тебе вопрос. Когда? Потрудись на него ответить.
Данилу трясло как в лихорадке.
Сегодня, с трудом выдавил он. В полночь истекает срок. Завтра меня арестуют.
Он схватился за голову в ожидании приговора.
Ничего не выйдет, вынес приговор Мишкольц. Его невидимый Бог запрещал ему брать в руки деньги до завтрашнего захода солнца. Но если бы он и нарушил субботу, то все равно помочь не смог бы, потому что не держал в доме больших сумм денег, а банк до понедельника закрыт. Он не стал ничего объяснять Охлопкову, а только произнес в утешение:Это не смертельно. Посидишь немного, и выпустят. Я тоже сидел, и ничего, как видишь.
Я верну, Владимир Евгеньевич! Все до копейки верну! Клянусь! Дайте только срок! Он снова упал на колени.
Мишкольц молча отмахнулся от него и опять закрыл глаза. И тогда тот, в валенках и телогрейке, усмехнулся: «Эх ты! Ты ведь час тому назад молился своему Богу и просил его о мире. А потом пришел к тебе этот человек. Не понимаешь? Да тебя, дурака, испытывают на вшивость! Что ж, гони его в шею! И забудь о мире!»
Пойду я. Охлопков поднялся с колен. Спасибо за гостеприимство
Мишкольц не слышал его. Он все так же сидел с закрытыми глазами и что-то шептал. Данила разобрал только два последних слова:
Время делиться.
Что с вами? спросил Охлопков и, не удостоившись ответа, направился к двери.
Постой! глухо раздалось сзади, будто произнес это умирающий. Постой! повторил Мишкольц. Есть, кажется, выход. Вот, возьми
Данила обернулся. Мишкольц протягивал ему что-то в руке. Манжеты на его субботней рубахе были расстегнуты.
7
Замок Эржбеты Батори, Венгрия.
1996 год, весна
Почему ты с нами не живешь? У Сашки такие же глаза, как у него, и такие же брови, будто в зеркальном отражении. Вот только вопрос такой вряд ли услышал бы он от своего отражения.