Ты плохо знаешь эту мадам, дед, пробормотал Воронцов. Или забыл, сколько крови она у нас выпила Потом тряхнул головой и уже энергичнее добавил. Могу дать тебе 48 часов, не больше. За это время выяснишь ТОЧНО, где находится Мальцева. Если в Барстоу, то без спешки подготовьте все необходимое, чтобы убрать ее. Без пальбы на улице и гонок на краденых машинах. ТИХО убрать, ты меня понял, дед?
Карпеня кивнул.
Если же выяснится, что гражданка снялась с места, то немедленно найти и сделать то же самое. Только в два раза быстрее. И пойми: Мишин нужен мне стерильно чистым. Как перед полостной операцией. Ни одной ЖИВОЙ связи остаться не должно. В противном случае то, что мы планируем, теряет смысл. Хочу также напомнить тебе, дед, что андроповские времена кончились. А наш нынешний хозяин не стена вовсе, а как раз наоборотпалач безжалостный. Так что, если проколемся, платить будем собственными головами. С этим тебе все ясно?
Ясно, Юлий Александрович.
Хорошо. Теперь рассказывай, что у тебя здесь?
Пока тихо.
Что воспитанник?
Молчит как сычь.
Неужели даже вопросы не задает? Воронцов прикрыл глаза и кончиками пальцев стал массировать себе лоб.
Ему сейчас не до вопросов Карпеня поскреб стриженый висок. Парень гарантии формулирует
Себе?
Супруге.
Это моя забота.
Как договаривались, Юлий Александрович
Очень изменился?
Да я бы не сказал Постарел малость, немного погрузнел А в остальном все тот же зверь. Верите, Юлий Александрович, я стараюсь не оставаться с ним наедине. Хотя и знаю, что он ничего не сделает. Одно слово: монстр с глазами херувима. Впрочем, можете сами убедиться.
Не сейчас отмахнулся Воронцов. Ты уверен, что мы сделали правильный выбор?
Уверен, Юлий Александрович. Все сходится в одной точке. Мишин это и есть то, что мы искали. Просто счастье, что его раньше не шлепнули
И имя этому счастьюЮрий Андропов Начальник Первого главного управления КГБ криво усмехнулся. Великий был человек, царствие ему небесное. Все понимал, но еще больше ЧУВСТВОВАЛ
Жаль, что не уберегли.
На ТАКОМ уровне уберечь может только Господь.
Точно, кивнул Карпеня.
Мишин не бунтует?
А смысл?
Тоже верно Ты ему с женой поговорить дал?
А не нужно было?
Сколько разговаривали?
Несколько секунд.
Как отреагировал?
Шут его разберет! Карпеня развел руками. Запись можете прослушать. Только смысла особого нетговорили на датском. А у меня тут, вы же знаете, с толмачами напряженка. Датчан на базе пока не держим, а передавать кассету на Лубянку не хочется. Береженого Бог бережет
Здесь ты прав. И смотри, дед, за эту дамочку ты мне головой отвечаешь Воронцов вздохнул и открыл глаза. Это наш с тобой страховой полис. А с Мишиным я все проблемы улажумоя забота. Если, дай Бог, все пройдет нормально, потом разберемся. Со всеми
Что у нас со сроками, Юлий Александрович?
Карпеня вытащил платок и высморкался.
Все только ориентировочно, негромко отметил Воронцов, не прекращая сеанс самомассажа. Нужен момент, дед. Хороший момент, складный Если будем его ждать, то вполне можем и не дождаться. Следовательно, необходимо ускорить его наступление. Но готовы к нему мы должны быть в любую секунду. А потому временем не разбрасывайся
Когда это я разбрасывался, Юлий Александрович? Карпеня обиженно выпятил нижнюю губу. Работаем
6
Каир.
Международный аэропорт Халилья.
Январь 1986 года
Только в аэропорту по-настоящему понимаешь, что современный мир, при кажущейся бескрайности, на самом деле очень тесен. Во всяком случае, на Ближнем Востоке запись «Задохнулся в толпе» в заключении о смерти встречается ненамного чаще, чем констатация летального исхода от инфаркта миокарда. И в этих богоугодных краях подобным парадоксам никто уже не удивляется.
Прожив на Ближнем Востоке десять лет, он мог с уверенностью утверждать, что практически полностью адаптировался в этом странном мире. И, прежде всего, потому, что вовремя сообразил: если Создатель по какой-то непонятной причине решил положить начало земной цивилизации на Ближнем Востоке, то наверняка с одним условиемчтобы эта самая цивилизация, зародившись в междуречье Тибра и Евфрата и распространившись по всему белу свету, ни при каких обстоятельствах не возвращалась на свою географическую родину.
Что, собственно, и произошло.
Он не был ни расистом, ни снобом, ни даже занудой. Больше того, с определенной симпатией относился к арабам, к которым за долгие годы основательно привык. Именно поэтому их удивительная, по-детски непринужденная способность создавать невообразимый бардак везде, где они появлялись даже на мгновение, примирила его в конечном счете и с Геродотом, и с Творцом: создав несколько тысячелетий назад фундаментальные основы математики, астрономии, письменности, а также изощренные способы бальзамирования почивших в бозе тиранов, арабы, видимо, вывалили на алтарь человечества такой внушительный груз интеллектуальных усилий, что исторически выстрадали законное право на общенациональную аллергию против любых, даже самых примитивных, форм цивилизованности.
Решив про себя эту историко-философскую проблему, он дал слово ничему в Египте не удивляться. Вот и в то солнечное, январское утро, вжавшись в искусственную выемку между газетным киоском и лавкой с прохладительными напитками и прикидывая в уме, сколько же, все-таки, осталось до прибытия самолета из Лондона (информационное табло в аэропорту, естественно, не работало), он привычно взирал на ревущие табуны усатых мужиков в белых галабиях и тучных, густобровых дам, обвешанных тоннами серебряных украшений, проносившихся мимо его естественного укрытия подобно селевым потокам, сметая на своем пути скамейки, плевательницы, канатные ограждения и зазевавшихся иностранцев. Над черным морем голов непринужденно парило несколько беззаботных ласточек, свивших себе гнезда под металлическими стропилами аэровокзальных перекрытий.
В колыбели мировой цивилизации зарождался новый день
Он вздохнул, не без усилий развернулся в своей выемке и стал наблюдать сквозь давно немытую стеклянную витрину терминала за интригой привычного скандала, назревавшего между двумя владельцами такси. Он давно уже привык к тому, что в Каире за пальму первенства в перехвате пассажира, таксист запросто может перерезать горло коллеге. В том случае, естественно, если конкурент окажется менее проворным. О таком понятии, как корпоративность, здесь даже не догадывались
Мысленно поставив в надвигающейся схватке на коренастого палестинца в красно-белой куфие, он прикинул, что обмен изощренными оскорблениями перерастет в драку не позднее чем через полминуты. Однако увидеть триумф своего фаворита ему так и не довелосьза спиной прозвучал печальный, чуть надтреснутый голос:
Доброе утро, Николай Игоревич
Вообще-то его звали Кеннет Джей Салливан. Немногочисленные коллеги предпочитали обращение Кен, близкие приятельницыКенни. Как видите, ничего общего с Николаем, а тем более Игоревичем не наблюдалось. Да, и еще одна важная детальон абсолютно не владел русским языком. О чем свидетельствовала персональная карточка учета кадров британского информационного агентства Би-би-си, в которой, много лет назад какой-то дотошный кадровик черным по белому вписал, что собственный корреспондент агентства на Ближнем Востоке Кеннет Джей Салливан, 1953 года рождения, уроженец Дублина, выпускник отделения восточной филологии Каирского университета, холост, помимо родного английского, владеет арабским, немецким и испанским языками. Короче, оборачиваться он не собирался, хотя и подумал непроизвольно, что грозившая с секунды на секунду обернуться поножовщиной разборка двух таксистов как-то сразу утратила свою первоначальную привлекательность.
Николай Игоревич, ты чего набычился?.. Надтреснутый голос демонстрировал откровенную назойливость. Или не узнаешь?..
Кроме него, в выемке никого не было. Надо было что-то отвечать. Незнание языка, как известно, не освобождает от естественной реакции на уровне второй сигнальной системы. А потому, испытывая легкое напряжение в ногах и теле, он медленно развернулся с уже ГОТОВЫМ выражением изумления на лице:
Простите, вы это мне? спросил он на английском.
Вам, кому же еще! послушно переходя с русского на английский, ответил немолодой худощавый мужчина с вытянутым, как сохнущий на веревке чулок, лицом, и протянул руку. Ну, здравствуй, брат!..
Длинные желтые зубы, срезанный под острым углом подбородок и, особенно, неспокойное выражение темных глаз были ему знакомы. И знакомы более чем хорошо. Впрочем, какое это все имело значение! Да будь у него даже стопроцентная гарантия, что человек, решивший, назвать Кеннета Джей Салливана экзотическим для Каира именем Николай Игоревич, имеет на то веские основания, он все равно остался бы тем, кем был. То есть, британским журналистом, не владеющим русским языком. Он не был ни телезвездой, ни процветающим бизнесменом, ни даже активистом шоу-бизнеса. А принцип узнаваемости в его профессии всегда являлся элементом совершенно излишним и даже вредным. Ибо полностью соответствовал тексту эмалированной таблички с черепом и скрещенными костями, которую во всем мире вешают на металлические сетки дверей электроподстанций: «Не дотрагиваться! Смертельно опасно! Убьет!» С другой стороны, он обладал определенными лингвистическими способностями. В том смысле, что ему ничего не стоило заговорить на совершенно неведомом языке. Даже на таком сложном, как русский. Правда, для того, чтобы это случилось, ему, подобно бронированному сейфу с персонально подобранной программой, необходимо было услышать несколько слов. Самых, кстати, заурядных, которых, тем не менее, он не слышал целых два года. Однако самое досадное заключалось в том, что фраза «Николай Игоревич, ты чего набычился? Или не узнаешь?..» ничего общего с этими словами не имела.
А раз так, то
Извините, сэр, вы очевидно обознались
Очевидно, промямлил незнакомец с очень знакомым лицом. У того, за кого я вас принял, была рассечена правая надбровная дуга
Он сжался.
А у вас, как я вижу, продолжал по-английски незнакомец, нет даже шрама. Сделали пластическую операцию?
Пришлось.
В Йоханнесбурге?
В Ковентри.
А имя хирурга Роберт?
Роджер.
Ну, здравствуй, Николай Игоревич!
Мудак!
Это было первое слово на родном языке, которое Николай Игоревич Серостанов произнес вслух за два года.
Сдурел, брат?
Ты мудак, Коровин, вполголоса повторил он, чувствуя, что получает удовольствие не только от формы, но и содержания родной речи. И всегда был мудаком. Но об этом позднее Знаешь где отель «Рамзес»?
Мужчина кивнул. На его скверно выбритых щеках отчетливо проступили несимметричные красные пятна. Вполне возможно, как следствие оскорбленного мужского достоинства. Русскому человеку всегда неприятно услышать о себе «мудак». Даже в Каире
Через два часа. Европейский бар на третьем этаже. Купи себе джин, сядь за столик и не возникай. Я подойду сам. Если меня не будет, подожди пятнадцать минут и уходи. Появишься там же завтра, в семь вечера. Говори только по-английски. Все понял?
Коровин кивнул.
Двигай!
И только когда костлявую спину Коровина поглотил селевой поток пассажиров и встречающих, он вспомнил, что так и не пожал протянутую руку
* * *
Последний раз он видел Коровина в начале восемьдесят пятого, в дублинском аэропорту Шэннон. Это была случайная встреча, спустя ровно год после того, как о нем вдруг забыли, словно навсегда вычеркнули из списка. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Но ни один мускул на вытянутом лице Коровина даже не дрогнул. Связной спокойно прошествовал мимо и скрылся в проеме стеклянного пассажа, витрины которого сверкали товарами народного потребления, так недостававшими его соотечественникам. И Серостанов вновь обернулся к экрану телевизора, установленного за спиной жирного бармена в белой рубашке с бабочкой и засученными рукавами
Время было неспокойным, удручающая череда смертей и траурных церемоний по престарелым генсекам сменилась воцарением на престоле молодого, энергичного и не в меру многословного Михаила Горбачева. Сидя со стаканом джин-тоника и наблюдая за тем, как на мигающем экране увлеченно размахивает руками генеральный секретарь ЦК КПСС в прямом эфире с корреспондентом Си-эн-эн, Серостанов с внезапной остротой, словно кто-то ткнул его булавкой под сердце, почувствовал, что, вероятно, его странное положение заживо погребенногововсе не случайность. Короче, как в воду глядел. А если быть совсем точным, как в бокал с джин-тоником.
Безвылазно сидя на Ближнем Востоке много лет, скованный по рукам и ногам своей «железной» легендой, Серостанов был обречен на пассивность во всем, что было хоть как-то связано с проявлением личной инициативы. Пятнадцать лет назад один из многозвездных чинов советской военной разведки, лично встретившийся с ним в обшарпанной бейрутской кофейне, сказал как бы невзначай: «Забудь о Советском Союзе, забудь о русских, и вообще забудь обо всем, что связывает тебя с родиной, старший лейтенант. Ты у нас англичанин, стало быть, таким и живи, сколько Бог отпустил. В меру пьянствуй, женись, обжирайся пудингами, заводи любовниц, проигрывай деньги в казино, болей за Арсенал, получай литературные премии, словом, делай что хочешь, но только оставайся в рамках легенды. Никто не знает, когда пробьет твой час. Но когда он пробьет, ты должен будешь сделать все, что от тебя потребуют. Считай, что твоя жизнь посвящена одной целивживанию в чужую среду. И помни, старшин лейтенант: даже твоя светлая головасущее ничто в сравнении с теми средствами, терпением и усилиями, которые мы вложили в ее создание»
Два года, проведенные им в Каире без связи с Центром, без контактов с соотечественниками и практически без надежды, что этой неопределенности когда-нибудь наступит конец, были самым страшным периодом в его жизни. Серостанов дал себе слово, что придет такой день, и он обязательно расскажет о том, как жил и что чувствовал в течение двух лет среди опостылевших пирамид, прилипал-нищих и совершенно чокнутых таксистов. Просто возьмет и поделится накопленным душевным хламом с какой-нибудь эмоциональной, умной, доброй и нежной женщиной лет тридцати-тридцати пяти с безукоризненной фигурой и высокой, полной грудью, которая еще в далекой юности, зачитываясь перед сном романами Драйзера или Салмана Рушди, грезила только им, а встретив наконец свой идеал мужчины, тут же помчалась в церковь (костел, мечеть, кирху, синагогу), где и поклялась страшной клятвой, во-первых, навеки сомкнуть свои коралловые уста, а, во-вторых, перепрофилировать восхитительную грудь зрелой и искушенной в любви наяды в сокровенное вместилище душевных излияний своего ненаглядного. Образ умной, красивой, умеренно сексуальной и абсолютно немой женщины был настолько идеален, что Серостанов практически ничем не рисковал, пообещав самому себе рассказать ей все самое сокровенное. Таким образом, из многочисленных вариантов своей скоропостижной смерти он со спокойной душой вычеркивал расстрел за разглашение государственной тайны.
Какое-то время, по причине отсутствия реальных альтернатив, Серостанов просто терпел, успокаивая себя тем, что, в конце концов, курс выживания в экстремальных условиях проходят даже солдаты срочной службы. Так что, кадровому майору ГРУ с восьмилетним опытом работы за бугром, сам Бог велел терпеть Правда, его беспокоило, что информация весьма деликатного и скоропортящегося характера накапливалась и накапливалась, а человеческие возможности запоминания, как известно, хоть и обширны, но, все-таки, ограниченны. Через полгода он уже напоминал сам себе забитый по самую щель почтовый ящик, который местный почтальон по непонятной причине упорно игнорирует. С каждым днем удерживать в голове непрекращающийся поток информации становилось все труднее и труднее; Серостанов нес и берег себя, как драгоценный сосуд, думая только о том, как бы не расплескать его специфическое содержание к моменту, когда о нем, наконец, вспомнят и соизволят поговорить по душам.
Но почтальон так и не появлялся, превращая его существование в сущий кошмар
У профессии разведчика-нелегала или, крота, нет аналогов. И вовсе не в плане вредности или опасности этой работы. Всякая работа, тем более, в наш сумасшедший век, содержит определенную долю риска. Труд спелеолога или, скажем, водолаза, по сути дела, намного опаснее. Ведь, если не увлекаться детективной литературой, то работа нелегаловте же занудство и бюрократизм, только под вымышленным именем, на иностранном языке и на чужой территории. Все равно как петь на итальянском арию Хозе, но так, чтобы публика поверила в итальянское происхождение тенора. Разница же заключается в том, что спелеологам и водолазам ни при каких обстоятельствах не нужно скрывать ни свою профессию, ни привычку принимать с утра пораньше 150 грамм с сосиской, изображая из себя в первой половине дня добросовестного работника, а во второйзаботливого мужа. При наличии комплекта жизненных неурядиц, все они, честно исследовав структурные особенности сталактитов или отвинтив допотопный гермошлем, возвращались в конце дня или недели домой. Нелегалы же счастья трудиться по системе «дом-работа-дом» лишены по определению. О реальности вялотекущей депрессии и первых признаков раздвоения личности, как следствие затянувшегося пребывания вдали от родных берез, говорить просто нет смысла. Но самое страшное, когда к перечисленным прелестям жизни о существовании крота в чужой стране элементарно забывают, даже не удосужившись черкнуть пару строк открыточкой. Мол, так и так, уважаемый господин Салливан, в ГРУ нынче большая заваруха, кадры тасуются, будущее не определено Так что, извини, братец-крот, не до тебя нам сейчас И спустя год полного забвения Серостанов занялся самым опасным для мужчин его возраста и профессии деломстал задумываться о смысле жизни. Много лет назад, в учебном заведении закрытого типа, никак не связанным с восточной филологией, Серостанову преподавал один тип, в исполнении которого форма обучения ряду специфических дисциплин представлялась простой и надежной, как зубило в школьной мастерской по трудовому воспитанию подростков. «Ничего и никогда не записывать, вдалбливал тип вкрадчивым голосом вора в законе. Все запоминать и держать в голове. Увижу у кого-нибудь записную книжкувырву прямую кишку и намотаю на ваш же локоть!..» Серостанов поверил этому человеку и с тех пор только и делал, что запоминал, запоминал, запоминал