Только один Горюнов осторожно положил цилиндр во внутренний карман пиджака и внимательно посмотрел на Люка. Какими силами вы собираетесь провернуть свой план? Вы что, запланировали высадку в Подмосковье парашютного десанта?
А вот этого, генерал Горюнов, вы никогда не узнаете! Черные глаза Люка выражали искреннее сожаление.
Почему же?
Ну, мы ведь договорились: в момент операции вы спите рядом с женой, обеспечивая себе стопроцентное алиби. А в советских газетах, даже несмотря на вашу хваленую гласность, об этом никогда и ничего не напишут
* * *
Хотите знать, как я очутилась в лежачем положении в проеме между сидениями «жигуленка» ГАИ, придавленная сумками и приказом ни при каких обстоятельствах не подавать признаков жизни? Очень просто: хотя «стратегический резерв» и представил Люка начальником похоронной команды, прибывшим в Москву под мое начало, на самом деле я сама перешла в его полное подчинение. Произошло это сразу же после того, как Горюнов покинул кафе «Адриатика», а я собралась в британское посольство, чтобы вернуть внешность Гортензии Лоуренс и вернуться в гостиницу.
Вы со мной госпожа Спарк, коротко обронил Люк.
Надолго?
До самого конца.
Как романтично, пробормотала я.
Если нам суждено пережить завтрашнюю ночь, то мы уйдем вместе Держа меня под локоть, Люк вышел из кафе и коротко свистнул проезжавшему такси. Точнее, я должен убедиться, что ваш самолет улетел в нужном направлении
Куда мы едем?
К Бреду.
А это еще кто?
Похоронная команда не может состоять из одного человека, Люк улыбнулся и галантно распахнул передо мной дверь такси
В однокомнатной и явно нежилой квартире обшарпанного пятиэтажного дома в Черемушках, куда меня привез Люк, я провела в полном одиночестве и не смыкая глаз, почти сутки. И только в половине одиннадцатого ночи в квартиру ввалилось двое милиционеров. В шинелях, начищенных до зеркального блеска сапогах, фуражках с золотыми кокардами и даже в белых крагах. Впрочем, я слишком хорошо знала эту редкостную породу людейнаполовину романтических рыцарей, наполовинуотвратительных пакостников, чтобы удивляться их бесконечным выходкам больше нескольких секунд.
Уже успели найти работу?
Мы были настойчивы, пробурчал Люк, явно не настроенный на светскую беседу. Мы за вами, госпожа Спарк. Через пять минут спускайтесь. У подъезда машина
Вот так, глухой, морозной ночью я оказалась в выемке между сидениями патрульного «жигуленка» ГАИ. Счастье еще, что машина, проделав сравнительно недолгий путь, стояла с выключенным мотором. Ибо тряска в столь своеобразной позе по московской Большой кольцевой дороге могла запросто привести к перелому нескольких ребер. Где именно и на каких условиях эта пара гнедых похоронщиков раздобыла милицейский «жигуль», я, естественно не спрашивалавокруг и без того хватало тумана
Можно мне сесть как человеку хоть на несколько минут? взмолилась я. Я спины не чувствую!..
Ни в коем случае! отрезал Люк.
Который час?
Половина третьего, откликнулся с пассажирского кресла Бред. Потерпите еще немного, госпожа Спарк.
Вы думаете, у Горюнова получится?
Думать вредно, буркнул Люк. Ожидание делало его очень раздражительным. Надо просто ждать.
Вам легко говорить! огрызнулась я. Сидите, как белые люди, облокотившись и вытянув ноги. А я как пакет на багажной полке
Вы и есть наш багаж, неожиданно хмыкнул Люк.
Ах, вы еще и хамите! взревела я.
Не обижайтесь, госпожа Спарк, примирительно пробасил Бред. Если вы и багаж, то очень ценный. В конце концов, парашют, если им не пользоваться по прямому назначению, тоже весит немало. Тем не менее, его тащат за собой даже на земле
Бред какой-то! прошипела я. Зачем на земле парашют?
Не скажите, вздохнул Люк. Подзалететь можно в любой момент
Это они! резко выдохнул Бред и тут же клацнул дверной ручкой.
Даже носа не высовывайте, понятно? рявкнул Люк в мою сторону и выскочил из машины
Моего терпения хватило секунд на двадцать. После чего я стала тихонько подтягивать онемевшее тело на сидение. А потом, аккуратно, буквально по сантиметру, приподняла голову на уровень заднего стекла и увидела в десяти метрах от себя фырчащий мотором военный «газик» и коренастую фигуру Люка, о чем-то переговаривающегося с водителем. За «газиком» стояла еще одна машина, к которой не спеша направлялся Бред. Но разглядеть ее я не могламешал слепящий свет фар передней машины. Картина была такой мирной и даже безобидной, что я на какое-то мгновение забыла, где и в связи с чем нахожусь. Это было похоже на короткое помутнение рассудка. То ли я действительно перележала на полу в неприличной позе, то ли сказалось нервное перенапряжение последних недель, но мне вдруг мучительно захотелось выйти из машины и размять кости. Разумом я понимала весь кретинизм этого желания, однако подсознание упрямо требовало свободы действий и волеизъявлений Я опустила голову и потянулась к дверной ручке. И в ту же секунду, словно предупреждение господне, меня ослепила страшная вспышка. Все вокруг стало белым-белым, как фосфоресцирующий киноэкран. Надо мной что-то несколько раз щелкнуло. Я чуть приподнялась и увидела на заднем стекле серьезные изменениятеперь его украшали пять аккуратных дырок, вокруг которых паучьими лапками разбегались тонкие трещины. И только тут до меня дошло, что вокруг стреляют из автоматов
Поняв наконец, что имел в виду Люк, предупреждая насчет носа, который даже высовывать нельзя, я тут же определила для себя новую смотровую щель: чуть-чуть приоткрыла дверцу «жигуля» и просунула туда голову. Ослепительная вспышка, как и следовало ожидать, была взрывом, после которого на месте задней машины зияла огромная воронка и клубилась непроницаемая снежная пыль. Ощущение было такое, словно здесь только что произошло извержение вулкана. Видимость была нулевой. Во всяком случае, ни «газика», ни Люка, ни Бреда я не увиделатолько трассирующие следы пуль, прочерчивающие морозный воздух сразу в нескольких направлениях.
Вспомнив рассказы о фронтовых разведчиках, я решила сменить дислокацию и поползла к противоположной двери «жигуля», чтобы обозреть поле боя с другой стороны. Отсюда не было видно даже трассирующих пуль. Наверное, именно поэтому сторона, обращенная к заснеженным зарослям кустарника, показалась мне совершенно безопасной. Настолько, что я медленно вылезла из машины и впервые за три часа выпрямилась в полный рост. И вот тут меня ослепила вторая вспышкане такая яркая, как минуту назад, зато куда более ощутимая. Я почувствовала короткую, режущую боль где-то между плечом и шеей и толком даже не поняв, что произошло, потеряла сознание
Очнулась я от неприятного ощущения. Мне показалось, что я лежу, истекая противным, липким потом, на каком-то знойном пляже, а под головой у менябулыжник. Я ворочаюсь, ворочаюсь, но устроиться не могуголова на камне болит, а телоломит.
Я открыла глаза и обнаружила, что действительно лежу, но не на пляже, а на заднем сидении «жигуля». Голова моя моталась из стороны в сторону на чьем-то костлявом и жестком как бетонная плита колене. На чьем? Впереди торчали головы Люка и Бреда.
Витяня Я облизнула запекшиеся губы и закрыла глаза. Мог бы, между прочим, подушку под голову подложить, старый козел!..
Можно подумать, что ты коза молодая, пробормотал Мишин и осторожно погладил меня по голове. А подушку я забыл в «газике»
Почему мне так жарко, Мишин?
Потому, что ты ранена Витяня бережно приподнял мою голову и переложил ее на другое колено. Кто тебя просил высовываться, кретинка?
Куда мы едем?
Домой.
На Масловку?
Ага, на Масловку! Мишин засопел. Которая в штате Калифорния.
Я хочу остаться здесь Высадите меня у метро, ладно, ребята?
Сейчас, вздохнул Мишин. Только доллары разменяем и высадим.
Ты думаешь, я брежу?
Я думаю, тебе надо помолчать.
Понимаешь, Витяня, я должна остаться в Москве К голове словно приложили кипящий чайник. Хоть на пару дней.
Зачем?
Мне надо на кладбище. К маме
В данный момент у тебя только одна возможность сделать этопопасть туда в виде трупа и лечь рядом со своей матерью. Такой вариант тебя устраивает, подруга?
Помоги мне, Мишин. Я в самом деле хочу остаться!.. Только на пару дней, а потом я вернусь Ну, пожалуйста, будь другом!..
Я вдруг почувствовала над собой лицо Витяни и открыла глаза. Его длинные светлые волосы касались кончика моего носа
Прошу тебя, Валентина, лежи тихо. Нам надо домой, понимаешь, девочка? Мы хорошо повоевали, сделали то, что должны были сделать, а теперь и тебе, и мне, и этим парням пора домой. Дранг нах вестен, фирштейн зи, фрау Малтсефф?..
Все настолько весело, что ты скалишь зубы?
Ты просто не возвращалась с того света, подруга, пробормотал Мишин и движением пальцев убрал мои волосы со лба. А что касается кладбища Я тебе обещаю, Валентина, слово даю: при первой же возможности мы обязательно вернемся сюда вместе. Ты приедешь в Москву со своими мальчиками и покажешь им могилу их бабушки.
Дурак ты, Мишин, вздохнула я, чувствуя, как слипаются глаза. Мы никогда уже сюда не вернемся
Не знаю Витяня глубоко вздохнул и выпрямился. Сейчас мне кажется, что мы отсюда никогда не уезжали
Эпилог
Париж. Ресторан «Максим».
25 декабря 1986 года
Мы сидели вчетвером и молчали. В тот памятный рождественский вечер наш столик, скорее всего, был единственный в переполненном и самом престижном ресторане на Елисейских полях, за которым не царило праздничное настроение, не велись подогретые «Доном Периньоном» и общей атмосферой ликования разговоры и не произносились легкомысленные тосты. Мы действительно собрались в «Максиме», чтобы отметить Рождество, хотя каждый из нас прекрасно понимал, что на самом деле праздновать было нечего.
Витянякак-то неожиданно постаревший и даже поблекший, несмотря на роскошный черный смокинг и белую орхидею в петлице, курил одну сигарету за другой, механически стряхивал пепел на пол и, казалось, был полностью поглощен изучением серебряного ведерка с шампанским, в котором, словно в китайском фонарике, преломленно отражались наши удрученные лица.
Ингрид, превратившаяся после рождения дочери в настоящую красавицу, была совершенно неотразима в открытом черном платье и ни на секунду не выпускала руку Витяни, словно боясь, что он вдруг выскочит из-за стола и навсегда исчезнет из ее жизни.
Юджин, как и Витяня, не переставая дымить сигаретой, чему-то то и дело усмехался, периодически награждал меня ободряющим взглядом и вообще делал вид, что пребывает в отменном расположении духа. Хотя, прекрасно зная своего мужа, я физически ощущала, как ему хреново от всей этой атмосферы вселенского бардака с претензией на утонченный европейский стиль.
Что же касается меня лично, то в тот вечер я испытывала двоякое чувство. С одной стороны, я была бесконечно рада, что, после всего случившегося, мы все-таки собрались вместев конце концов, мы встретились с очень дорогими людьми, с которыми было связано нечто неизмеримо большее, чем радости беззаботного бытияего оборотная, ужасная сторона. Та самая, где буквально за все надо платить самым сокровеннымлюбимым человеком, детьми, семьей, жизнью в конце концов. С другой, меня не оставляло ужасное ощущение, что каждому из этих людей, включая и меня, все еще грозит смертельная опасность. И то обстоятельство, что ярасслабленная, уже немного отошедшая от бесчисленных кошмаров уходящего года, настолько утратила чувство реальности, что не могу точно определить, откуда именно может исходить эта гипотетическая опасность, превращало рождественское пиршество в «Максиме» в самую настоящую пытку с шампанским, услужливыми официантами и бенгальскими огнями
В августе неожиданно умер Генри Уолш. Первой об этом мне сообщила по телефону Паулина. Моя железобетонная наставница рыдала в трубку, как внезапно овдовевшая молоденькая девочка с радужными и бескрайними планами на всю долгую предстоящую жизнь. Надо было знать и чувствовать эту непостижимую женщину так, как знала и чувствовала ее я, чтобы понять, насколько дорог был Паулине этот старый, хмурый и совершенно закрытый от внешнего мира шпион, сыгравший в моей личной судьбе одновременно две ролиВоланда и Мастера.
Позже я узнала, что с момента, когда у Уолша обнаружили саркому, и до дня его смерти прошло всего три недели. Не знаю, скольких людей при жизни замучил Генри Уолш, но сам он, как мне представлялось, почти не мучался. Хотя Паулина, проведшая у его койки в военном госпитале под Вашингтоном все три недели агонии, утверждала при встрече со мной, что даже в этом Уолш сумел обвести всех вокруг своего толстого пальца
А в самом начале сентября, утром, мы обнаружили среди почты продолговатый белый конверт, адресованный Юджину Спарку.
Повертев конверт, Юджин посмотрел на меня. На лице моего мужа застыло совершенно несвойственное ему выражение крайней растерянности.
Что еще? спросила я, приседая на всякий случай, на краешек кухонного табурета.
Думаю, ничего страшного, чуть слышно произнес Юджин и протянул конверт мнеЭто от Генри
Какого Генри?
Генри Уолша.
Но ведь он
Я знаю.
Юджин, мне страшно
Знаешь, мне тоже, признался он. Но у тебя больше опыта. Прочти, Вэл, боюсь, я сейчас не смогу
Я молча кивнула и дрожащими пальцами вскрыла конверт.
Письмо состояло из трех заполненных с двух сторон тетрадных листков и было написано от руки. Писали явно лежа, потому что строчки ползли то вверх, то вкось, беспорядочно налезая друг на друга. Я вдруг представила себе, как ерзает Генри, неуклюже поправляя подушки
«Юджин, сынок!
Я столько лет профессионально занимался поиском секретной информации, что добыть сведения, касающиеся меня лично, оказалось сущим пустяком. Конечно, этим госпитальным профессорам в тысячедолларовых оправах, во-первых, ни в коем случае нельзя попадать в плен русским или китайцамони расколются через минутуа, во-вторых им абсолютно нечего ловить в нашем отделе планирования. Ты только представь себе, Юджин, они не способны назвать даже ориентировочную дату моей смерти! О точной дате я уже даже не говорю. Пришлось задать несколько наводящих вопросов, чтобы самому скорректировать момент наступления времени X. Теперь мне намного проще, поскольку я могу спокойно распорядиться отведенным мне Создателем временем и выполнить все, что должен сделать человек, отправляющийся в бессрочную командировку.
Так вот, сынок, последний год моей жизни был тесно связан с твоей семьей. Думаю, ты полностью в курсе дела, хотя и наблюдал за этим матчем со скамейки запасных. Передай Вэл, что я искренне восхищаюсь еютвоя жена была неподражаема. Я знаю, что эта девочка всегда ненавидела нашу работу и, как мне кажется, сумела и тебе привить эту ненависть. Так вот, передай Вэл, что она смогла сохранить свою семью, сохранить тебя, сынок, именно благодаря этой своей идиосинкразии к нашей работе. Раньше, когда я наблюдал подобное у врагов, то по инерции, особенно не задумываясь, называл подобное фанатизмом. Но сегодня понимаю, как сильно я заблуждалсяречь идет о самой обыкновенной любви, оценить которую я так и не успел, даже несмотря на то, что прожил достаточно долгую жизнь.
Признаюсь откровенно, тем более, что перед смертью совсем не хочется лгать (хотя профессиональные навыки привычно требуют не подчиняться столь глупым, романтическим порывам). Так вот, сынок, я не стыжусь своей жизни и своего дела. В конце концов, мне не в чем упрекнуть себя. Тем более, что наша с тобой профессия, Юджин, бессмертна. И сколько бы ни существовало человечество, оно будет лечить зубы, неизменно пользоваться услугами адвокатов и ежесекундно лезть из кожи вон, чтобы вынюхивать чужие секреты. А то, что мы, стремясь сохранить нечто очень большое и невероятно важное, просто вынуждены при этом что-то постоянно разрушатьтак это всего лишь неприятные, но, увы, необходимые правила игры. Их можно принять и подчиниться им, как сделал я. Или полностью отвергнуть, как сделала твоя жена. Поверь, сынок, тут нет правых и неправых, нет безнадежных грешников или возвышенных праведников. Этовсего лишь выбор, право на который имеет любой человек. И только смерть, стоящая у твоего порога, в самый что ни на есть последний момент откроет тебе глаза и скажет, в чем ты был прав, а в чемзаблуждался