Ровно через две недели после моей смерти ты получишь от моего адвоката чек на 25 тысяч долларов. Конечно, сынок, ты вправе распорядиться ими как захочешь. Но если имя Генри Уолша все еще вызывает в тебе хоть какие-то добрые воспоминания, сделай мне одолжение: мне бы очень хотелось, чтобы ближайшее Рождество ты со своей женой вместе с ее школьным приятелем и его супругой встретили в Париже, в ресторане Максим на Елисейских полях. Ты спросишь, откуда такое странное желание? Объясню. Во-первых, вы вполне заслужили эту маленькую вечеринку за счет умирающего и в целом обеспеченного человека. Во-вторых, меня согревает мысль о том, что двое мужчин моей профессии, два непримиримых врага и представителя враждующих не на жизнь, а насмерть систем, еще совсем недавно стремившихся уничтожить друг друга, сидят за одним праздничным столом, пьют дорогое шампанское и любуются двумя прекрасными женщинами, полностью осознающими, насколько они были близки к тому, чтобы навсегда остаться вдовами. И, наконец, третье: когда-то, много-много лет назад, именно в Максиме у меня была назначена конспиративная встреча с одним агентом. Им оказалась очень красивая женщина, американка, с которой мы уже были знакомы. Я по сей день помню, Юджин, какую сумасшедшую радость испытал тогда, неожиданно увидев ее в Максиме. И она, похоже, переживала те же чувства. По инструкции наша встреча не должна была продолжаться больше, чем двадцать-тридцать минутзатем нам надлежало немедленно разъехаться: ей предстояла очень опасная поездка в Восточный Берлин, в самое пекло, мнев Гватемалу, где в те годы тоже было несладко. Но мы, словно загипнотизированные друг другом, не уходили, пили шампанское и говорили, говорили, говорили Думаю, оба испытывали тогда совершенно естественное чувствочто эта встреча, скорее всего, последняя, что жизнь никогда уже не столкнет нас, не предоставит такой шанс еще раз Словом, какое-то синхронное помутнение разума! А потом она положила свою руку на мою и неожиданно сказала: Давай уедем отсюда вместе! Забудем о своей работе, долге, обязательствах, купим новые паспорта и растворимся, исчезнем!.. На свете так много мест, где нас никто и никогда не найдет. А потом нас забудут, спишут со счетов и перестанут искать У нас будет семья, я нарожаю тебе красивых детей, мы будем всегда вместе, понимаешь?!..
Мне тогда было тридцать, ейдвадцать семь, жизнь казалась бесконечной и на какие-то мгновение я вдруг понял, что не просто могуя ХОЧУ ответить да на ее предложение. А почему, собственно, я должен отказываться? спрашивал я себя. Я чувствую, что не только люблю эту женщину, я мечтаю быть рядом с ней всю жизнь, ни о чем не думая, не жалея о своем авантюрном, диком решении
А потом эта секундная эйфория испарилась, улетучилась, словно ее и не было вовсе. Я был офицером разведки, за моей спиной, как пожизненная тень, стояли война, присяга, товарищи по оружию, достоинство мужчины, который никогда никого не предавал и не прятался от опасности А как еще я мог рассуждать в тридцать лет, Юджин! Так вот, я почему-то верю, что обязательно увижу вас там, в Максиме, вчетвером. И, кто знает, возможно переживу еще раз то потрясающее, неповторимое чувство, когда кажется, что ради любви к женщине ты действительно можешь бросить все, что казалось делом всей жизни
Будь счастлив, сынок! Передай от меня Элизабет, что она воспитала прекрасного сына, и что у нее есть еще одна цельсделать такими же своих внуков.
Твой Генри Уолш».
«Если ты сейчас видишь эту картину, Генри, подумала я про себя, пожалуйста, помолись за нас из своего мира! Помолись как следует, старый безбожник! Поскольку мне кажется, что наши испытания еще не кончились»
Ты помнишь бронзовый бюст Сталина в нашем школьном подвале? неожиданно спросил Витяня и впервые за весь вечер улыбнулся.
Что за бюст? тонкие брови Ингрид причудливо изогнулись.
Именно возле этого бюста твой муж предпринял попытку поцеловать мою жену, деловито пояснил Юджин. Что ты удивляешься? Я полностью в курсе ее сомнительной юности
Надеюсь, попытка была удачной? улыбнулась Ингрид и потянулась к бокалу.
Целоваться у бюста Сталина? я сделала страшные глаза.
К черту вашего вождя! решительно вмешалась Ингрид. Я хочу произнести тост.
Если не женщина, то кто? философски хмыкнул Витяня и поднял свой фужер. Мы всесплошное внимание, дорогая
Я хочу выпить за Рождество бледные щеки Ингрид вдруг покрылись пунцовыми пятнами. Я хочу Я хочу признаться вам, друзья, что еще никогда в жизни не была одновременно так несчастна и так счастлива. Подобные чувства может испытывать только верующая провинциалка
Не роняй достоинство Датского королевства перед этими надутыми янки! улыбнулся Мишин. А то они сейчас
Не перебивай меня, милый, я очень волнуюсь Ингрид очень осторожно, словно боясь разбить драгоценный сосуд, положила руку на огромную лапу Витяни и вдруг резко сжала ее. Так вот, как все верующие провинциалки, я всегда и во всем уповала на Бога, на распростертую над каждым длань Господню. И совершила страшный грех: в тот день, когда я лишилась Виктора и потом сама оказалась Ну, вы знаете Так вот, в тот день я его прокляла. Потому, что ни я, ни мой муж не заслуживали той кары, которая обрушилась на нас
Насчет тебя не спорю, пробормотал Витяня. А вот
Милый, или ты замолчишь, или я засуну твою голову в ведерко со льдом, нежно улыбнувшись, предупредила Ингрид.
Сделай наоборот, посоветовала я. Иначе это трепло никогда не заткнется. Я его знаю
Все, пас! Витяня поднял руки. Больше я тебя перебивать не буду.
С трудом верится, но Ингрид приложила на секунду хрустальный фужер к щеке. Потом, когда все закончилось, я долго молилась и просила у Него прощения. Но одних слов было малонадо было что-то сделать. И я сделала
Ингрид вопросительно взглянула на мужа. Какое-то мгновение лицо Витяни оставалось неподвижным, а потом он едва заметно кивнул, словно соглашаясь на что-то.
В моей религии новорожденным принято давать два имени, Ингрид глубоко и прерывисто вздохнула. Вы, друзья мои, знаете только первоеГерда. Сегодня, в канун Рождества, я хочу, чтобы вы знали второе имя нашей с Виктором дочери. Мы назвали ее Валентиной. Вот так вотГерда-Валентина. В твою честь, дорогая Не отрываясь, Ингрид смотрела на меня. Ее выразительные темные глаза были полны слез. Я видела, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не разрыдаться. И я поняла, что совершенно зря прокляла Его имя, Валечка. Потому, что это Он послал тебя нам, Он вложил в твою душу силы, терпение и любовь, Он сохранил тебя, а, значит, всех нас и наших детей. Я пью за тебя, дорогая. Я никогда этого не забуду, никогда!.. Спасибо
Она залпом опрокинула шампанское, потом перегнулась через стол и как-то неуклюже чмокнула меня в щеку, оставив на ней два влажных следа. То же самое, но уже со своей стороны, сделал Юджин. Витяня, сидевший напротив, какое-то время пристально смотрел на меня, словно впервые увидел. Потом медленно встал, не выпуская бокала с шампанским обошел стол, и взял мою руку.
Ну, что ты еще придумал, урод? спросила я, чувствуя, как до боли знакомые предвестники истерикиком в горле и пощипывание в векахнапоминают о себе, словно делая последнее предупреждение.
Витяня приложил мою руку к своим губам и, не отрываясь, очень тихо, чтобы могла услышать только я, пробормотал:
Сейчас я по-настоящему жалею, что тогда, в школьном подвале, так и не поцеловал тебя. Я просто испугался Сталина
Мне понадобилась буквально несколько секунд, чтобы прочувствовать СМЫСЛ услышанного. А потом, не вставая, я притянула его соломенную голову и прошептала на ухо:
Все ты врешь, Мишин. Просто в тебе говорит ностальгия по чужбине
Июнь 1997июнь 1999 гг.
Тель-АвивКопенгагенРигаМоскваСтокгольмостров Родос
Послесловие автора
Этот двухтомник дался мне особенно тяжело и даже мучительно. Закончив в декабре 1997 года первую книгу, я никак не мог заставить себя продолжить работу, хотя сроки контракта уже практически истекли. Я придумывал нелепые оправдания, склочничал, цеплялся к пунктам договора с московским издательством «ТЕРРА», вместо того, чтобы заканчивать книгу, написал русскую версию биографического романа Кфира и Каспита «Эхуд Бараксолдат номер 1» Только теперь я понимаю, что все это было подсознательным стремлением любой ценой оттянуть минуту прощания. Поскольку, еще не начав «Ностальгию по чужбине», я дал себе слово, что эта книга будет последней в серии «КГБ в смокинге». Даже несмотря на любимое выражение моей героини о том, что слово «последняя» уместно лишь на похоронах.
Спустя долгих два года, после которых, наконец, книга была завершена и отправлена в издательство, я испытал чувство колоссального облегчения и радости. Словно ушел, вырвался, наконец, из семьи, в которой, волею обстоятельств вынужден был жить, чувствовать и сопереживать долгие шесть лет. Но потом минуло несколько недель, я с головой окунулся в привычную газетную среду, но как-то раз, вернувшись с работы домой и взглянув на зачехленный компьютер, вдруг остро почувствовал, что осиротел. Я даже представить себе не мог, насколько болезненной и тяжкой станет моя жизнь после того, как из нее навсегда уйдет эта странная Валентина Мальцева, одновременно земная, и выдуманная с начала до конца, за которую за эти долгие шесть лет я привык думать, переживать, любить и даже плакать
Есть такое выражение: «Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо». Кому-то, возможно, оно покажется спорным, но я всегда верил в его житейскую мудрость и старался ему следовать. Мне было действительно хорошо в мире этой женщины, ее друзей, кумиров и врагов. Вот почему я вряд ли смогу вернуться когда-нибудь к своей героине, да и вообще, к теме нашей бывшей, распавшейся на мелкие кусочки родины.
Так уж сложилась, что мне практически постоянно приходится расставаться с близкими, подчас дорогими людьми. Думаю, это не конфликт характеров, а всего лишь пульсация времени и неоднозначность его восприятия. Точнее всех эту идею сформулировал Ремарк, сказавший еще в начале двадцатых, что жизнь слишком длинна для одной любви. От себя добавлю, и для одной дружбы, и для одной ненависти. Так что, к такого рода потерям я привык относится философски. И все же, расставание с моей героиней, наверное, самое тяжкое и самое болезненное из всех, какие выпали на мою долю.
И за это я ей благодарен
Примечания
1
Так в книге.