Буранов вошёл внутрь. Было тихо. Круглый танцпол с натыканными хаотично шестами пустовал, как и столики в виде губ. С потолка свисали лоскуты красивой и дорогой красной ткани, пол, казалось, был покрыт лужами крови, выполненными искусными мастерами граффити. Барная стойка из камня серебрилась от паутиныискусственных шёлковых нитей. Стёкла на прожекторах, что висели под потолком, залепили контурами клыков, отчего, когда включали освещение, на полу появлялись тени острых зубов. В общем, весь креатив Соловьёва пёр из каждого угла стрип-клуба. Вульгарно, глупо, но людям нравится, как говорил сам владелец.
Соловьёв появился чуть позже, когда Виктор сел за столик. В чёрном костюме, с широкой улыбкой и отпущенной зализанной гривой, Гриша напоминал отмытого и одетого в человеческие одежды льва. На пальцах сияли перстни и печатки с камнями. На большом пальце белел пластырь. Когда Гриша уселся за столик, Буранов заметил под левым глазом друга небольшое рассечение, похожее на кровавый полумесяц.
Это что? Виктор уставился на рану.
Производственная. Нам, трудягам, тяжело, сам знаешь. То кирпич на голову свалится, а ты без каски. Бригадир орёт, орёт, а я ему что? То, знаешь ли, с пьяным коллегой подерёшься, а он, вооот такой, как шкаф
А за то, что язык, как помело, не бьют у вас на заводе?
Бывает, улыбнулся Гриша. Куня, куня! Два пивка мне и вот этому серьёзному товарищу!
Молоденькая девушка, стоявшая за стойкой и протиравшая бокалы, мигом исчезла.
Теперь, слушай, Соловьёв шлёпнул о стол пачкой больших листов.
О, накладные на рубленый лес? Виктор склонился над листами.
Круче. Твои потенциальные рок-бары. Пока, как видишь, их что-то около трёхсот. Именно столько мест, подходящих для твоей мечты, сдаётся или продаётся. С твоими денежками можно и выкупить, не страшно. Зато аренду не придётся платить в три дорога, понимаешь?
Буранов нахмурился.
Понимаешь, стало быть, кивнул Гриша. Смотри, вот эти, я разбил их по группам, вот эти в центре. Злачные места, от посетителей отбоя не будет, да и престиж, сам знаешь, но ценник соответственный. Вот эти, так, так Вот эти, чуть подальше, в сторону юга. Тут тебе не центр, тут народ особый, но сначала можно цены в самом баре сделать по минимуму, чтобы челядь пёрла, а потом, как молва пойдёт, накрутить. Это и дураку ясно. Вот эти
Буранов поднял руку вверх и покачал головой:
Гриша, Гриша! Спасибо, конечно, но
На столе выросли два запотевших бокала с пивом.
но я ещё не получил деньги, ещё ничего не решил толком.
Так, а думать-то сейчас надо! Ты считаешь, что это за день делается?
Нет, но это же мой бар!
Сказав это, Буранов посмотрел на Соловьёва. Тот тоже поднял голову.
Так, я ничего не отбираю же. Постой
Нет, слушай
Постой, ты считаешь, что я хочу долю? Что делаю это исключительно ради выгоды? Оооо
Буранов покачал головой.
Нет, но нужно было со мной посоветоваться. Я тебе очень благодарен. Наверное, это стоило немалых усилий. Точно, стоило. Я хочу всё последовательно. Чтобы без нервозности и спешки. Понимаешь?
Оба они прекрасно понимали, в чём тут кроется суть. Буранову не понравилось, что Гриша так цепко вцепился и уже практически распоряжается его деньгами, которые ещё лежат на счетах и, пока что, принадлежат государству.
Хорошо, Соловьёв откинулся на стуле, взял стакан и отпил. Предлагай. Бизнес-план, бухгалтерия, чики-мони с бандюками. Ты уже всё придумал? Я послушаю.
Виктор начинал злиться.
Нет, погоди, не
Нет, ты давай. Говори, я слушаю.
Буранов понимал, что Соловьёв прав. Он уже представлял, каким должен быть его рок-бар. И ключевое слово тут«его». Бар Виктора Буранова, бывшего сантехника. А тутприходит Гриша и начинает сорить бумагами, умничать, словно думал об этом больше и занят был больше.
Я ничего такого не думаю, сказал Буранов и хлебнул пива.
А мне кажетсядумаешь, ответил Гриша, прищурив глаза.
Буранов сморщился.
Глупости!
Так, что?
Сколько бы ни не нравилось это Буранову, но ему пришлось признать, что Соловьёв лучше и больше понимает в этом.
Говори
И Гриша, снова склонившись над столом, стал объяснять. Он прекрасно знал эти места, знал контингент и повадки на каждом районе. Он разбирался в бухгалтерии, говорил и рассказывал, с чего нужно начать. А Буранов чувствовал, как что-то внутри шевелится, дёргается, как настырная муха над головой спящего.
Стой. Чёрт Виктор закрыл и открыл глаза. Какой же это тёмный лес. Я вообще нихрена не понимаю. Крутил себе гайки и крутил, чинил унитазы и чинил бы дальше! Какой из меня бизнесмен
Но ведь ты хочешь!
Буранов поймал взгляд Соловьёва. Тот не улыбался, но в глазах светился задор.
Ещё бы.
Конечно, он хотел! Всю жизньв тени. Всегда, постоянно. И, вот он, шанс что-то изменить, показать, что онне кто-то там из кухни, не тот самый муж Виктории Бурановой, а тоже чего-то стоит! Ещё бы! Эти глаза богатых подруг, которые вечно путали его с прислугой, которые просили налить чаю! Эти высокие, красивые, подтянутые и загорелые мужчины, каждый из которых мог бы дать фору ему, Виктору Буранову, что в любви, что в таланте. Все они смотрели на него, скрючив морды, словно увидели перед собой не человека, но какашку, случайно вошедшую в дом. Ещё бы, он не хотел! Да, чёрт побери! Да, теперь он точно мог сказать, что хотел, ужасно хотел этого.
Тогда дядя Гриша устроит всё по высшему разряду!
Выпив по шесть бокалов пива, они отправились в тихое кафе. Укрывшись от посетителей ширмой, Буранов и Соловьёв, объятые алкогольными парами, долго говорили и мечтали. О том, как откроют рок-бар, о музыкантах, которые будут выстраиваться толпами, чтобы сыграть пару аккордов на ЕГО сцене.
Знаешь, говорил Буранов, пытаясь найти во рту собственный язык, который то и дело закатывался то за правую, то за левую щёку, Знаешь, как меня в детском доме однажды разыграли?
Соловьёв поднял тяжёлую голову и мутными глазами посмотрел вперёд, пытаясь отыскать друга.
Мне было десять лет. Вот столько, Буранов показал обе ладони. Маленький я был. Вот такой. Нет, вот такой
Буранов не мог поймать правильную черту в воздухе, которая бы в точной мере отображала его росток.
И, знаешь, какой я тугодум был? В десять лет. Все уже поняли тему по математике, а до меня только доходило
Тебе сейчас не десять ли лет? спросил, запинаясь, Соловьёв и рассмеялся.
Буранов махнул рукой.
Тяжело было. Сейчас вспоминаю и жалко самого себя. Меня вызывает к доске училка, а я смотрю на неё и рта открыть не могу. Она мне: Витя, какой там ответ? Ну? А ямолчу. Не понимаю. Ничего. Ну, это ладно Просыпаюсь я, как-то, утром и вижу на тумбочке фотографию. Беру, а тамдевушка. Красивая такая. Черноволосая, глаза, как тоже чёрные, в общем. Очень красивая. Не могу оторваться, всё смотрю и смотрю. Пацаны подбежали, говорят, мол, классная, кто это? А я смотрю на них, и вопрос так меееедленно до меня доходит. Говорю: а фиг его знает! А один мне говорит, Костик был такой, говорит: глянь сзади, на обороте, может, чего написано? Я перевернул фото, а там, знаешь что?
Ну? не сказал, почти выкрикнул Соловьёв.
Написано: «Твоя мамаша». Моя мамаша, понимаешь? Это, вот, та, которой я никогда не видел. Которая ушла, или погибла, или просто испарилась. Мамаша. Мама! крикнул Буранов. Мама. Красивая мама. Это, если у меня такая красивая мама, думал я, так и я лучше, наверное. Не может быть, думал, у такой красивой мамы, такой тупой сын, правильно? Нос задрал. Пошёл, пошёл
Буранов выпил остатки виски и шлёпнул стакан о стол.
Всем ходил, показывал, мол, смотрите, какая мама у меня была. А откуда фото-то, спрашивают меня. А мне-то что? Один говорит: может, она и не твоя! А я емув морду! Подрались. Потом, пришла к нам новая учительница. Молодая, то ли по распределению, то ли ещё откуда-то. И, знаешь в чём соль? Вылитая мама, что на фото. Вылитая! Одно лицо! И ласковая она была, знаешь какая? Ой, какая ласковая Вызовет к доске, выйдешь, стоишь, думу думаешь, а она улыбается. Пахнет от неё сладко-сладко так, волосы только рыжие, а, вот глазачёрные. Красивая. И руки у неётоненькие, пальцы красивые. Она мне ставит тройку, а я на руки смотрю. А ещёна ноги, что из юбки торчат. На уши её смотрю, на щёки. Она улыбается и говорит, мол, чего встал, дурачок, иди за парту А класс покатывается. А я ей, знаешь что? Говорю, вы на маму мою похожи. Тут-то класс и приумолк.
Буранов сам замолчал. Соловьёв стал моргать чаще, пот выступил у него на лбу.
Она мне говорит: а какая она, твоя мама? Я говорю: красивая. Вот фото показываю. Она смотрит на фото, потом на меня. Потом, на фото и на меня. Переворачивает и читает надпись. И что-то грустная она стала. Не улыбалась больше, а только отдала фото и говорит, мол, садись на место. Я расстроился. Думаю, не понравилась ей моя мама, теперь точно дружить с ней не будем. Сел. Сижу, грущу. А она, учительница, Юля её звали, встала и вышла. Я смотрю на фото, а все молчат. Чего молчат, думаю Приходит Юля опять. Только с воспеткой. Воспетка у нас была, знаешь какая? Уууу, страшная! Огромная, а плечи, как у тебя, если не больше. И, вот, смотрит она на класс, а у всехнемое молчание. Воспетка-то просто так не приходила, только если влетел кто. И говорит она, обращаясь ко мне: выйди, говорит. Я глазами: хлоп-хлоп, а она мне ещё раз и уже громче: Витя, выйди из класса! Ну, мне три раза повторять не надо, встал и вышел.
Буранов полез под стол, за бутылкой, но обнаружил, что та пуста и продолжил рассказ.
Проходит день и вызывают меня к воспетке. Захожу, а там Костик стоит. Красный весь, глаза на мокром месте, никогда его таким не видел. А Юля говорит воспетке: можно я? Воспетка пожала плечами и вышла, вытащив Костика за собой. Смотрит она на меня, красивая такая. А япод стол смотрю: юбка у неё задралась, а она не замечает этого. Чулок один вылез, оборочка торчит кружевная Говорит мне Юлька, мол, дай фото. Я полез в карман, а сам думаю: понравилась мама моя ей, ещё посмотреть хочет. Глупый, не мог связать одно с другим. И красная рожа Костика мне ни о чём не говорила. Берёт она фото и показывает его мне, словно я до этого не посмотрел на него миллион раз. Это, говорит, Светлана Тома. Кто, спрашиваю? Светлана Тома, повторила она. Актриса знаменитая. Я смотрю на неё. Моя мама, говорю, знаменитая актриса? И тут она покраснела, стала заикаться. Говорит, мол, возможно, конечно, что ты её сын, но в жизни таких сказок мало случается. Тебя, скорее всего, разыграли, говорит. Разыграли, спрашиваю? То есть То есть, говорит Юля, не твоя это мама.
Буранов уже не смотрел на Соловьёва, а куда-то поверх. Словно говорил сам себе.
Как же не моя, говорю! Отдайте фото! И вырвал фотографию у неё из рук. А она обиделась. Обиделась и губки надула. Говорит, жаль мне очень. А я говорю: нечего жалеть, только отпустите меня
Буранов замолчал. Соловьёв цыкнул губами и покачал головой.
Детишки бывают ещё те мрази, конечно
Я до семнадцати лет думал, что Светлана Томамоя мать. До семнадцати.
Гриша полез за телефоном.
Давай посмотрим на неё.
На Тому?
Да. Может, она и правда похожа на тебя!
Шутишь?
Давай глянем!
Соловьёв достал телефон и начал набирать в браузере что-то нечленораздельное. Огромные пальцы, и без того плохо попадающие по клавишам, промахивались. Однако, свершилось чудо. Буранов пересел к Грише.
Вот оно, фото
На экране появилось доброе, красивое лицо. Изумительно чёрные волосы густой копной спадали на плечи. Волосы тех времён, когда женщины ещё не пользовались химической краской и получали в благодарность от природы натуральные идеальные части тела. Ровные брови и ресницы, глаза, губы Буранов не мог оторвать глаз от той, которую долгие годы считал своей матерью.
Слушай Буранов приблизил лицо к экрану телефона. Так, она вылитая Вика!
Да, брось Много ли раз ты Вику видел!
Так, тут много раз видеть и не надо!
Буранов отошёл от столика.
Да всё, закрой.
Соловьёв простонал.
Вот, дурак
Кто?
Я! Нажал не туда. Опять этот маньяк! Фу Новые жертвы. Или старые. Его разве разберёшь.
Буранов почувствовал лёгкий укол тревоги. Он краем глаза посмотрел на телефон. Ужасные трупы, исковерканные, лишённые всего человеческого, превращённые в уродливых монстров, в недоношенных страшных бедняг, словно человек и какая-то личинка породили на свет своего ребёнка.
Как можно быть таким сумасшедшим? простонал Соловьёв и засунул телефон в карман.
Представь, мы когда-нибудь попадём на его операционный стол
Заткнись! Заткнись! Заткнись! Соловьёв схватился за голову и ещё долго повторял одно и то же слово.
Глава 6
Сергей Писарев, юрист, занимавшийся финансовыми делами Вики, подписал все бумаги седьмого февраля. Он шелестел изумительным белоснежным костюмом, его волосы, зачёсанные назад, блестели, словно их лизнула корова. Буранов с отвращением заметил, что Писарев подводит брови карандашом, а губы подкрашивает помадой. Смотрелось не вульгарно, чтобы посчитать юриста за представителя нетрадиционной ориентации. Кажется, такие люди называются метросексуалами. Они прекрасны и днём и ночью, они любят женщин, но косметика для них никак не ассоциируется со слабым полом. Слегка раскосые глаза, словно тоже смазанные каким-то кремом, блестели и сверкали; весь он был учтив, улыбчив и внушал не только доверие, но и какое-то спокойствие. Однако, рядом с ним Виктор чувствовал себя не в своей тарелке. Снова и снова его одолевала мысль: какого такого хрена Вика выбрала себе в юристы этого красавчика?
С мёртвых не спросишь. И почему эти мысли приходят на ум спустя шесть месяцев с её смерти? Лёгкий укол ревности, и Виктор снова спокоен. Он подписался в указанном месте и вернул золотистую ручку Писареву.
Тринадцать процентов пошло государству, но и без этих денег сумма получалась приличная. Мало того, что почти миллион долларов скопила Вика на счету, так ещё и доход от продаж картин, которые висели в доме, составил чуть ли не половину от суммы сбережений. В какой-то момент Буранов понял, что ладони вспотели. Он представлял эту сумму и так и эдак, но ему редко приходилось видеть столько денег, поэтому представить не удалось.
Собственный бар, собственный бар! Неужели, теперь его станут узнавать? Неужели, теперь он не сантехник и не дерьмо под ногами? Даже не верилось.
Поздравляю! Писарев пожал руку Буранову, и тот горячо ответил на рукопожатие.
Они стояли посреди просторного кабинета, на двадцать втором этаже. Буранов, одетый в джинсы и чёрную куртку и Сергей Писарев, прекрасный, как северное сияние, в белом костюме.
И Виктор хотел себя укорить за то, что он радуется и принимает поздравления, которые связаны со смертью его жены. Но, кроме странного волнения, Буранов больше ничего не чувствовал.
В последующие месяцы его выздоровление стремительно сигануло вверх. Дома Буранов почти не бывал. Он проводил время с Соловьёвым, разъезжая по различным заведениям, изучая бумаги и накладные. Ему нравилось. Нет, больше того, он был в восторге! Впервые в жизни Буранов чувствовал себя хозяином ситуации. Продавцы помещений стелились перед ним, втюхивая местечки подороже. Они улыбались и говорили сквозь улыбку. Они старались угодить ему, лишь бы он выкупил их полуразваленное помещение. Они бежали следом, когда Виктор качал головой и говорил: «Это нам не подходит». Рядом стоящий Соловьёв, после этих слов, хлопал друга по спине, мол, всё верно.
Но, мы можем сделать скидку! говорил какой-нибудь мужчина, семенящий сзади. Хорошую скидку! А место! Посмотрите, почти в самом центре.
Соловьёв останавливался и говорил:
Нам «почти» не устраивает. До свиданья.
После такого дня, занятого поисками и разъездами, Буранов и Соловьёв ехали в ресторан или кафе. Там собирались какие-то партнёры Гриши, женщины и мужчины. Возвращался домой Виктор часам к трём утра, валился на диван в гостиной, спал, как убитый, не видя ни снов, ни видений, не мучаясь воспоминаниями, а рано утром снова отправлялся в город.
И сноваулыбки, просящие глаза. И он, Буранов, ходит по просторному холлу, рассматривает стены, сцену, туалеты и кухни, гардероб и подсобные помещения. Продавец бегает рядом, словно преданный слуга, и рассказывает о преимуществах места. И сноваотказ, снова какие-то бумаги и прочее, прочее.
Иногда случалось, что и продавцы были неприветливы. Тут Буранов немного мешкал, но Соловьёв помогал другу. Как-то одна дама лет сорока, сухая и тощая, как мумия, сказала:
Мне плевать, купите или нет. На это место есть кучи претендентов. Если вы не предложите сумму выше той, которую мне предложили вчера