Так где же отыскать твоего кореша?
Сюда должен был прийти, ответила девушка. Что-то задерживается.
А адреса его ты, конечно, не знаешь? Перец ехидно усмехнулся.
И вправду не знаю. Всегда в баре встречаемся.
Ну ладно, сказал Перец, если он сегодня не придет, с нами пойдешь!
Алина усмехнулась.
Прямо-таки и с вами, прямо-таки и пойду! А вы лихие ребята!
Вот сука! в сердцах проговорил Перец. Ну что с ней делать? В таборе ее бы сразу похоронили за такой разговор.
В каком таком таборе? спросила Алина.
Узнаешь, ответил Перец и схватил ее за плечо. А ну, пошли!
Алина дернулась и отскочила в сторону. Мишка подошел к Перцу.
Брось, ну ее к дьяволу! Пошли отсюда. Не придет этот «кожаный», вижу, чувствую.
Нет, морэ, сказал Перец, дело надо доводить до конца. Раз Митя велел узнать, значит, надо узнать. А ну, чявалэ, обратился он к двум цыганам, сидящим за столом, возьмите в машину эту парны. Мы с ней дома поговорим. Отвезите ее к нам, а мы с Мишкой задержимся и еще немного подождем.
Цыгане выволокли Алину из бара и кинули в машину. Она кричала, но никто не обращал на ее крики никакого внимания, мало ли какие разборки происходят сейчас на улицах.
Чует мое сердце, сказал Перец, когда увезли Алину, что здесь жарко будет.
Он вытащил пистолет и положил его на стол, прямо перед собой.
Сдурел, морэ, крикнул Мишка, пушку-то убери, не ровен час.
Не бойся, она не помешает. А где, кстати, хозяин? Куда он делся? Проморгали мы его
Предчувствия не обманули Перца. Пока шли разговоры и разборки с Алиной, хозяин бара незаметно исчез. Он выскочил сначала в дежурку, а потом через дворна улицу.
Уходить надо! крикнул Мишка, но было уже поздно.
Дверь бара широко распахнулась, и в проеме показались три здоровенных парня. Они вошли медленно и чинно, как входят к себе в дом. Отступать было некуда, и Перец положил правую руку на пистолет.
Что тут у нас происходит? спросил идущий впереди здоровяк, обращаясь к оцепеневшей Наташе.
Да ничего, Гена, успокойся, гости пришли, разговаривают.
А мне другое сказали.
Ты пушку-то убери, сказал второй парень, она тебе не понадобится.
Что, у вас к нам дело имеется, наигранно спросил Перец, или как будто мы знакомы?
Сейчас познакомимся, крикнул Гена и прыгнул вперед. Ногой он вышиб пистолет Перца, но большего сделать не смог. Нож Мишки ударил его прямо в сердце. Гена упал замертво. И в этот момент прозвучали два выстрела. Цыгане потеряли еще двоихМишку и Перца
Голос поднимался под своды высокого потолка и словно проходил сквозь стены и потолок, уносясь в небо. Цыгане пели, и такое горе было в их песне, что оно передалось и Мите, казалось оцепеневшему от невыносимой боли.
Что такое судьба? Это то, что дано нам от века,
Этошелест травы и летящие вдаль облака,
Эторадостный смех, этоболь и тоска человека.
Этомиг, эточас, этогод, этодаже века!
Разожгите костры! Сможет каждый присесть и согреться.
Расседлайте коней! Кони тоже должны отдохнуть.
Не жалейте, отдайте частицу вашего сердца,
А назавтра опять продолжайте нелегкий свой путь.
Что такое судьба? На висках серебрящийся иней.
Этомедленный дождь, замывающий наши следы,
Этомолнии след, прочертивший во мгле твое имя,
Этомузыки звуки, что нас берегут от беды.
Песня разом оборвалась, и цыгане задвигались, зашумели.
Тари встал и медленно произнес:
Моя вина, ромалэ, что убивают цыган! Послали меня в таборе приглядеть за этим человеком, а я не смог. И по его вине гибнут наши братья. Но это и моя вина.
Ни при чем он! Перец сам на рожон полез. Его о чем просили? Только узнать, а он с гаджё разбирался, ссору устроил.
Правду говорит!
Все верно.
Не виноват Митя, ни при чем он здесь. Не обвиняй его, Тари!
Ладно, ромалэ, прибейте эту шалаву, и дело с концом. А с теми, кто убил Мишку и Перца, мы позже разберемся.
Кровь рекой польется, сказал, ни к кому не обращаясь, Митя. Много крови будет.
Тебе что, их жалко?! Тебя-то кто щадил, а? усмехнулся Тари.
Моя бедамоя забота! ответил ему Митя:А девку убивать не надо, она-то здесь при чем? Пусть скажет, как найти того, кто с Седым был. И самого Седого. Ивсе! Больше она не нужна.
Нет, убить ее надо! разом закричали цыгане.
Митя поднял руку.
Вот что скажу я вам, ромалэ! И вы меня послушайте. Конечно, вы спасли мне жизнь, и я у вас в неоплатном долгу. Покойный Бамбай поначалу не очень-то доверял мне. Я и не обижался. Чужак все-таки. Но потом мы подружились, и он понял меня. И вы, ромалэ, всегда мне верили!
Это так, морэ, разом закричали цыгане. Верим мы тебе! Ну так что?!
А вот что, если мы пришьем эту девку и не узнаем, где найти человека, который убил Бамбая, то толку ни для кого не будет. Лишняя кровь. И так ее много льется. А я Митя сделал паузу, не зря об этом говорю, есть у меня подозрение, что человек, который убил Бамбая, мне знаком. Встречался я с ним когда-то
Цыгане оцепенели. Не ожидали они от Мити такого откровения.
Как знаком, морэ? Что ты говоришь?! раздались голоса.
Этого не может быть!
Выдумал!
Нет, ромалэ, с горечью сказал Митя, чутье меня не обманывает, только один человек мог управиться с Бамбаем, и этого человека я когда-то знал. А найти его поможет эта девка, как там ее зовут?
Алина, крикнул кто-то из цыган.
Я с ней поговорю, и она мне расскажет про своего кореша, а тот выведет на нужного нам человека. Дайте мне срок до завтра. И если она ничего не скажет, я сам ее пришью.
Ладно, Митя, согласны, закричали цыгане.
А ты что думаешь, Тари? спросил Митя.
Пусть будет по-твоему, но сроку тебе, морэ, только до утра, отозвался Тари, больше мы ждать не можем
На том и порешили
Вот уже более получаса Митя смотрел на нее и молчал. И совсем не потому, что ему нечего было сказать. Он давно знал, что скажет, просто мысли его были заняты другим.
Почему-то Мите виделся ручей, самый обыкновенный весенний ручей, по которому пущенный им плыл бумажный кораблик. А в душе звучали неизвестно откуда взявшиеся строчки: «О чем журчит ручей? Куда манит и кружит? / Он все-таки ничей, но всем уставшим нужен. / Стремясь всегда вперед, с одним движеньем дружен, / он сам себе поет, ему никто не нужен»
Образ ручейка стал для Мити своего рода мифом. Нелепая жажда страждущихзаполнить мир собственными мифами! Они, эти мифы, воздушны, как погасающее вечернее небо: раскаленное солнце торопится опуститься в холодное море, и даже золотая дорога, с извивающейся ящерицей на камнях, пустынна и безмолвна.
Был сентябрь, с его последними всплесками исчезающего тепла. А что оставалось там, вдалеке, где лили дожди и торопливая осень мокрыми скользкими пальцами цеплялась за каждый солнечный день?
Был сентябрь, и была холодная гряда осыпающихся скал, и море
Этот мир родился в Митином сознании давно, когда он был еще ребенком и в первый раз увидел розовое море. Подобно огромному животному, оно ворочалось и дышало. Цвета постоянно менялись, окрашивая горизонт в причудливые узоры, и где-то там, на острие солнечной дорожки, он и увидел тогда, в далеком детстве, идущего ему навстречу старика. Тот шел медленно и важно, слегка покачиваясь из стороны в сторону и ни на кого не глядя. Тяжелые хмурые веки старика нависли над глазницами, как будто скрывая от него все, что он смог бы еще увидеть.
И откуда было Мите, тогда еще ребенку, знать, что он видит себя, но потом, в будущем, через много лет и событий?!
Время сдвинулось, и теперь Митя уже увидел на этой солнечной дороге маленького мальчика, который стремительно убегал куда-то. Так, первый раз в своей жизни, наблюдал он, как прошлое не просто оживает в нем, но и неторопливой походкой уходит прочь. А то, что было сейчас, что жило в эту минуту и требовало другого осмысления, другого постижения, оказывалось абсолютно неразрешимым. И человек, которым он стал, ничем не мог ему помочь, потому что опытбессмысленная игра, а все, что принадлежит человеку, не более чем миф, которым он хочет утолить собственную жажду жизни.
Очнувшись от забытья, Митя взглянул на Алину.
Ну, что скажешь?
Ты убьешь меня? спросила она.
Кому ты нужна! усмехнулся Митя. Выведи меня на своего парня, и я отпущу тебя.
А что будет с ним? Его прикончат?
И он никому не нужен. Просто он знает человека, с которым я обязательно должен встретиться. Я сам пойду к нему и не причиню ему вреда.
Ты врешь, не поверила ему Алина. Все вы жестоки и безразличны.
Я мог бы заставить тебя, продолжал Митя, но я не буду этого делать, потому что тогда ты не сможешь никому показаться на глаза. Скажи сама.
Ладно, кивнула она, надоели вы мне все. Валерка в тот раз, когда убили вашего цыгана, был с одним мужиком, которого кличут Седой.
Митя вздрогнул и напрягся. Уже знакомая ему боль внезапно подступила к сердцу. Он слегка качнулся.
Седой, говоришь?
Ну да, мне так Валерка сказал. Он хотел, чтобы Седой его защитил, снял со счетчика. Он много баксов задолжал. Конечно, никто цыгана убивать не хотел, он сам нарвался.
Митя знал, что она говорит правду. Ведь если этот Седойчеловек из его детства, то он не стал бы убивать зря. Он никогда не любил мокрухи.
Сведешь меня со своим малым, приказал Митя. И не бойся, я ему ничего не сделаю. Мне Седой нужен. Сегодня же вечером и сведешь.
Алина кивнула.
Телефон давай.
Митя принес из соседней комнаты радиотелефон и молча протянул его Алине.
Валера, это я Да нет, ничего со мной не случилось. Сегодня и расскажу. Не переживай. Встретимся на Болотной, у памятника Репину. Один приходи. Все будет нормально.
Ну, поехали, сказал Митя, и они вышли из дома
Седой и Митя сидели друг против друга за грубо сколоченным столом. Их разделяло не только это небольшое расстояние, но и годы.
Слышал я о твоей истории, сказал Седой, слышал. Ты все сделал как надо, а вот потом
Что потом? Ты про что это? напрягся Митя.
К цыганам попал. Зачем они тебе?
Жизнь спасли, ответил Митя. Откуда тебе знать?
Может быть, может быть, согласился Седой, но ведь ты Он снова не договорил и, окинув взглядом стол, на котором стояли бутылки с водкой и закуска, предложил:
Давай-ка выпьем
Давай!
Они чокнулись и молча выпили.
Послушай, Седой, ты зачем на свет вылез? Давно завязал, жил бы себе спокойно, такие дела не для тебя.
Если я должен умереть, ответил Седой, то для чего я родился и жил?
Не нравится тебе, что вокруг творится? Вижу, обеспокоен ты
А тебе нравится? резко спросил Седой. Гниды наверх повылезли, что, не знаешь?
Гниды всегда были, только ты раньше этого не замечал. Жил своей жизнью и жил, ни о ком не беспокоился, никого не защищал.
Зря ты, Митя, зря этот разговор затеваешь. Встретились мы к добру или ко злу, не знаю, но такие разговоры нам вести не следует, хотя бы сегодня. Я рад тебя видеть.
Я тоже, Седой. Но ты чего-то не понимаешь. Я же тебе сказал, что цыгане мне жизнь спасли. А ты их кровью умыл. Как же мне молчать?
С ума ты сошел, Митя. Сам в бегах, ищут тебя, а еще со мной хочешь вязаться! В голосе Седого прозвучали жесткие ноты.
Митя криво усмехнулся.
Ну, ты же меня не сдашь!
Не сдам. И ссориться с тобой не буду.
Седой снова налил водки себе и Мите и, не дожидаясь, пока тот возьмет в руки стакан, выпил.
Уехал бы ты, Митя, из Москвы, а уж с цыганами я сам разберусь.
Кончат они тебя, и без меня кончат, покачал головой Митя.
Не боись, видал я и не таких!
Таких ты не видел. Их смерть не интересует и деньги тоже. Братья ихние мертвы, вот в чем дело.
Что же ты предлагаешь? поинтересовался Седой.
Уехать тебе надо!
Никуда я не поеду. Куда мне на старости лет ехать из своего дома? Не выходит у нас с тобой разговора, Митя. Видно, понимать друг друга перестали?!
Отчего же, сказал Митя, понять любого человека можно, но, кажется мне, узел между нами завязывается, да не совсем тот, что я думал.
Брось, Митя, какой узел? Мечешься ты, болеешь о своей жизни. Ты ведь всегда спокойным был, а беда пришлаголову потерял. Что ты казнишь себя, за дело ведь порешил тех, двоих.
Душа у меня болит, это ты верно подметил. Только я начал успокаиваться, а тут опять беда надвигается.
Разговор еще долго бы продолжался в том же духе, если бы Седой резко не оборвал его:
Вот что я тебе скажу: в твою жизнь я встревать не стану, но и ты меня не тревожь. С кем ты сейчас, то меня не касается, это твои дела, но пацана этого, Валерку, не трогайте. Он, может, и не очень смышлен, но я из него сделаю человека.
Кого ты из него слепишь, Седой, урку? Блатного? На смену себе?
То не твоя забота, ты живи. Не так я мыслил о нашей встрече.
И я, в тон ему ответил Митя и поднялся.
Негоже так, Митя, посиди еще, вспомним наши прошлые годы.
Да, согласился Митя, что-то я задергался.
И он снова присел на стул.
Некоторое время в комнате стояла такая тишина, что можно было услышать шедшее неизвестно откуда монотонное гудение и изредка доносившиеся с улицы звуки города. Седой и Митя сидели молча, думая каждый о своем, но мысли их неизбежно возвращались к тому времени, когда все было по-другому и никто не боялся сказать лишнего слова. Конечно, это время связывало их воедино, но только до известного предела, за которым пути бывших корешей резко расходились. И каждый из них сейчас думал о том, что предшествовало этой встрече и что проистекло до той минуты, пока они не оказались в комнате Седого за грубо сколоченным столом.
«Вот ведь чудеса, думал Митя, никогда не думал, что окажусь в самом сердце «малины», да еще с криминалкой свяжусь. Ярабочая косточка! С малолетства вкалывал, в войну матери рабочую карточку принес, и это помогло не умереть с голоду». Время было суровым. Да, тогда блатные в моду входили. И пацаны от моды не отставали, да и он в том числе. Сапоги в гармошку с заправленными в них брюками-клеш с напуском, кепочка-семиклинка (малокозыркой ее еще называли), которую носили в любую погоду. Сначала Митю, как и многих других пацанов, к голубятне, стоявшей в глубине двора у каменного сарая, старшие и близко не подпускали. Да он к этому не особенно и стремился. Конечно, природу, особенно птиц и животных, Митя любил с самого детства. Он испытывал огромное удовольствие, наблюдая за парящими или кувыркающимися в небе птицами. А вот во дворе приходилось стоять в стороне. По натуре своей он был парень общительный и приятелей находил в любой среде, в том числе и среди блатных. Седого он знал с самого детства, наверное, с тех пор, как стал выходить во двор. Седой нравился ему за смелость и независимостьдаже Жигану, королю блатных, и то никогда не поддакивал. Себя в обиду никому не давал, да и маленьких не трогал, а, наоборот, защищал.
Сблизил их с Седым случай. Как-то ребята с их двора решили повеселиться. Время двигалось к полуночи, и пацаны надумали грабануть кого-нибудь или просто «кулаки почесать». Такое времяпрепровождение Митю никогда не прельщало, и он молча ушел домой. На другой день так называемые друзья предъявили ему обвинение в «дезертирстве». Ушел с поля боя, в общем оторвался от «коллектива». Пацаны собирались его избить, и уже успели нанести первый удар. Но тут подоспел Седой. Он в миг раскидал нападавших, которые, словно волки, стаей наскакивали на одного. При этом Седой предупредил: «Если кто-нибудь поднимет руку на Митю, будет иметь дело со мной, а меня вы знаете!»
С тех пор у них и завязалась дружба. По-видимому, Седой давно приглядывался к Мите и видел, что он по натуре своей не трус, а еще умеет хранить молчание.
Как-то вечером, когда Митя возвращался из парка, ему встретились двое пацанов с Мытной.
Что ты так рано домой? спросили они. Время только одиннадцать. Пойдем с нами, походим. Погода хорошая.
Они пересекли Калужскую площадь и вышли на Шаболовку. Потом свернули в какой-то двор, в глубине которого стоял деревянный дом. На втором этаже светилось одно-единственное окно. Обойдя дом вокруг, они остановились возле одного из окон с открытой форточкой. Митя сразу же понял, в чем дело, и не то чтобы его обуял страх, просто он никогда и в мыслях не держал стать вором, пойти на преступление. На его счастье из-за угла вышли две женщины в белых фартуках, это были дворники, которые в те времена регулярно дежурили по ночам. Так что запланированная пацанами кража, насколько он сумел понять, сорвалась. Пацаны те были людьми Седого.