Что же, по-твоему, цепь надевать на любимого человека? спросил Митя.
Цепь не цепь, а узда нужнатак гласит наш закон. Вы, люди города, слишком много воли дали женщине, вот она и бунтует, забывая о своей природе. Ее изменчивая душа и дьявольский характер пытаются изобрести все новые и новые сети для того, чтобы поймать тех, кто слаб сердцем. К теплу быстро привыкают, морэ, трудно уходить от огня, а все равно мужчина обязан уходить. Дорога должна вести его за собой. Дорога и воля! усмехнулся барон. Но откуда тебе знать это?
Ты говоришь о полном одиночестве, отец, сказал ему Митя.
А разве ты не знаешь, морэ, что люди с рождения одиноки и тянутся друг к другу только для того, чтоб немного согреться? Но огонь вечным не бывает, он гаснет, и снова наступают холода. Слабые их не переносят. Что говорить с тобой, ты никогда не знал воли
Митя вспомнил все, что было прежде. Жизнь промелькнула перед ним за одно мгновение, и, казалось, сердце сейчас разорвется от невыносимой боли, страданий, одиночества. Он вздрогнул и отвернулся.
Ты хочешь, чтобы я остался один, отец? спросил Митя.
Я этого не говорил. Если ты не отдашь цыганам Седого, уходи к нему, живи его жизнью, делай то, что он тебе скажет. И он тебе дорог, и мы тебе жизнь спасли. Право выбрать остается за тобой, а ты не желаешь выбирать, значит, сам избрал для себя одиночество. Если ты захочешь покинуть нас, я скажу Тари, чтобы тебе не мешали. У нас нет к тебе претензий.
Я не покину вас, отец, сказал Митя.
И больше они в тот день не говорили. Ближе к вечеру Митя вместе с цыганами отправился в бар искать людей, убивших двух молодых ромов. Одет Митя был так, что его вполне можно было принять за современного дельца. Темные очки на глазах придавали ему респектабельность. Единственное, что отличало Митю от окружающих, это то, что его сопровождали цыгане, широкоплечие парни, сверкающие золотыми зубами.
К вечеру в баре стало многолюдно, маленькое помещение не могло вместить всех желающих. Широкие деревянные столы были заставлены кружками с пивом. Табачный дым висел под потолком. Слышались громкие крики, то и дело звучала чужая речь (бар любили посещать югославские и турецкие рабочие). Митя подошел к стойке и заказал несколько кружек пива, выкинув на прилавок пачку крупных купюр, что сразу же расположило к нему барменшу.
Вы не волнуйтесь, сказала она, сейчас они (женщина имела в виду иностранцев) пошумят и разойдутся. И места будут.
Ничего, мы пока постоим, сказал Митя и кивнул цыганам.
Они пили пиво, неторопливо разглядывая публику. Тех, кого они искали, в зале не было. Это Митя понял сразу. По-видимому, они имели какое-то отношение к хозяину бараможет быть, служили у него в охране. Но хозяин тоже не показывался. И Митя снова обратился к барменше.
Скажите, у вас тут недавно неприятности были, вас потом не беспокоили?
Барменша сразу изменилась в лице.
Ничего у нас не было. Кроме скандалов, здесь никаких происшествий не бывает. Вы извините, мне надо отлучиться. И барменша скрылась за дверью, ведущей на кухню.
Митя сразу же понял, что главные события будут развиваться именно там.
Ромалэ, сказал Митя, у них есть второй выход с другой стороны переулка, и надо за ним присмотреть. Те, кого мы ищем, могут ускользнуть.
Три цыгана кинулись в переулок.
Ты, Митя, не волнуйся за нас, побудь здесь. Мы сами все сделаем. Видели мы, кто был в прошлый раз.
Давайте, но поосторожнее, у них наверняка пушки предупредил Митя.
Знаем, сказали цыгане и, загадочно усмехаясь, удалились, словно не на опасное дело шли, а так, прогуляться.
Митя остался вдвоем с молодым цыганом. Они допивали пиво из кружек и молчали. Время шло, и атмосфера в баре накалялась. Интуиция подсказала Мите, что под стойкой бара что-то происходит. Через мгновение послышался собачий лай, и в зал выбежала собака. Она попыталась прыгнуть, но Митя ударил ее стулом. Собака зарычала и отскочила. Из-за прилавка показался мужчина.
Митя сразу понял, что это хозяин.
Убери собаку, крикнул Митя, если не хочешь неприятностей.
Чего вы здесь ищете? спросил хозяин.
Забеспокоился, пробормотал Митя и, повернувшись к парню, который был рядом, приказал:Пришей его, если будет суетиться!
Цыган молча кивнул и, вскочив из-за стола, подбежал к стойке.
Слушай, ты, гаджё, где те, которых ты нанял охранять свою конуру? Покажи, где они, или мы твою жизнь возьмем.
В дверях, ведущих на кухню, показался здоровенный детина, в зубах его торчала сигарета, а вид был таким, словно он собрался на детский утренник. Поигрывая мускулами, он протянул руку, чтобы ухватить цыгана, но промахнулся, и рука его наткнулась на нож. Детина с удивлением разглядывал кровь, которая стекала по раненой руке. Ребром другой ладони он ударил по прилавку так, что задрожали бутылки на витрине.
Вышвырни их, приказал хозяин бара, повадились скандалы устраивать.
Детина вышел из-за прилавка и направился было к Мите, но дойти до него не успел. Пуля настигла его прежде, чем он успел шагнуть. Хозяин бара бросился к двери, ведущей на кухню.
Не трожь этого, он знает, где остальные, крикнул Митя.
Они побежали на кухню. Никого, кроме забившегося в угол хозяина, там не было.
Ну что, мужик, сказал Митя, напакостил, теперь отвечать надо. Где твои холуи?
Тот, второй, его здесь нет, это он убил наших, сказал цыган. Пусть адрес скажет.
Продолжения разговора не последовало. Со стороны двора в кухню вбежал один из парней, оставленных Митей у черного входа, и крикнул;
Менты, смываться надо.
Ладно, сказал Митя, мы скоро вернемся.
Быстро, ромалэ, крикнул Митя, выбегая в переулок, где стояли поджидавшие их машины, поехали.
Машины тронулись с места и исчезли в суматохе шумной улицы.
Барон поджидал всех на квартире. Он сидел у стола, преспокойно попивал чай. Со стороны казалось: радушный хозяин поджидает дорогих гостей. И даже на шум, вызванный появлением цыган и Мити, барон не обратил ни малейшего внимания.
Сделали? коротко спросил он.
Не все, ответил Митя, второго не оказалось.
Так найдите его, долго возитесь. Мне пора в табор уезжать, и у вассвои дела, которые меня не касаются.
Слушай, отец, неожиданно сказал Митя, ты сказал «ромашкам», чтобы они оставили Седого в покое? Сказал?
Чего ты ко мне со своим Седым лезешь, нет мне до него никакого дела. Отдаст он ловэ за жизнь Бамбая, и дело будет закрыто.
Спасибо, отец, поблагодарил Митя и устало прошел в другую. комнату, где был телефон. Митя набрал номер Седого.
Слушай, Седой, это я, тут вот какое дело. Я переговорил с кем надо и утряс дело, связанное со смертью цыгана
Митя оборвал разговор на полуслове, он ждал, что скажет ему Седой. Но тот молчал.
Седой, ты что молчишь?
Сколько они хотят?
Я спрошу, не бросай трубку
Митя вышел в соседнюю комнату.
Сколько он должен отдать вам? спросил Митя у барона.
Пятьдесят тысяч зеленых! бросил барон. И больше никаких разговоров, я не хочу к этому возвращаться.
У него нет таких денег, попытался вступиться за друга Митя, ты толкаешь его на новую кровь.
Это не наши дела, ответил барон.
Митя вернулся к телефону.
Седой, сказал он, взяв трубку, ты слушаешь меня, Седой? Возникли проблемы. Они хотят большие бабки.
Сколько?
Пятьдесят тысяч зеленых!..
В трубке молчали. Видно было, что Седой обдумывает ситуацию. Но пауза длилась недолго.
Я отдам им деньги, ответил Седой, но пусть дадут мне немного времени.
Хорошо, сказал Митя, я позабочусь об этом. И он положил трубку.
Договорился? спросил барон.
Ему нужно время.
Барон кивнул. Возле него появился Тари.
Не трогайте Седого, пока он не соберет деньги! приказал барон. Ты, Тари, присмотришь за этим.
Тари наклонил голову. Это означало, что он все понял и лишних вопросов у него нет.
Накрывайте на стол, ромалэ, сказал барон, я хочу немного отдохнуть, слишком много забот.
В комнате неслышными тенями засуетились цыганки, и словно по мановению волшебной палочки через пару минут стол был заставлен бутылками и закусками. Зазвучала гитара. И с первыми звуками песни Митя почувствовал, что он переносится в другой мир, где нет ни выстрелов, ни уличного шума, а есть только качающиеся на ветру деревья, и пение птиц, и улетающие в небо аккорды.
Музыка всегда вносила в душу Мити смятение. И двойственное чувство возникало в нем: с одной стороны, он ждал этих мгновений, а с другойникогда не мог сказать заранее, что он сделает в такие минуты. Но одно Митя знал точно: злоба, ненависть сразу исчезали, в музыкальном мире им просто не было места, видно, Бог не желал этого! Музыка очищала исстрадавшуюся душу, снимала усталость, но и расслабляла одновременно. Она, словно свежий поток, растекалась по всему телу, заставляя верить в то, что человеческая жизнь имеет какой-то зачастую скрытый от людей тайный, неведомый смысл.
Барон сидел отрешенный от всех, и на лице его было глубокое страдание. Митя сочувственно наблюдал за ним. Так они и сострадали друг другу, думая в эти мгновения каждый о своем. А проблем было немало. Барон знал, что в таборе нелады и Савва, хоть и настоящий ром, но привносит в жизнь цыган новые, не свойственные им настроения. Вырваться из замкнутого круга, пойти навстречу чужакам, попытаться жить по их законам? Да это же гибель, как можно не понимать? То, что охраняло среду в течение тысячелетий, может разрушиться за одно мгновение. И что тогда? Все сольется в один непрерывный поток, и не будет ни цыган, ни гаджё, только круговорот непонятногохаос.
И в этом хаосе невозможно будет определить, как тебе надо поступить в то или иное мгновение, и можно ошибиться, и эта твоя ошибка будет стоить жизни многим. И особая ответственность ложится на него, барона, ведь в его руках жизни других людей. А потом они же и упрекнут его в том, что он нарушил традиции. Этого нельзя допустить. Хотя в чем-то Савва и прав. Замкнутый круг цыганской жизни все-таки должен быть разорван.
Мысли барона текли по привычному руслу, и он не мог выйти за пределы того, что было веками предписано цыганским законом. Но душа его напрягалась и рвалась, стараясь понять новые веяния, постоянно будоражащие таборную жизнь.
Митя же думал об ином, все время возвращаясь к той злополучной ночи, когда жизнь перевернулась и заставила его стать другим человеком. И даже не о том, что он лишил жизни близких ему людей. Душу его наполняло сожаление, бесконечное сожаление о самом себе. Ведь именно в ту ночь он хотел уйти вслед за ними, но не сумел этого сделать, сил не хватило.
Какая-то цепочка привязывала его к жизни, и тайный голос постоянно напоминал, что нужно жить. Для чего? Для кого? Этого Митя не знал. Что же это могло быть?
Митя напрягся.
«Наверное, это страх перед болью? подумал он. Граница между жизнью и смертью сопряжена с болью. Вот в чем загвоздка. Трудно сделать усилие и преодолеть последнюю боль, все еще привязывающую тебя к жизни»
Музыка стала тише, и Митя услышал:
О боли думаешь?
Митя очнулся от забытья. Барон смотрел на него, словно видел в первый раз.
Никак не можешь привыкнуть, тихо сказал барон, сердце твое не черствеет. Чистый ты человек, Митя, жалко мне тебя.
Митя вскочил из-за стола, хотел что-то сказать, но махнул рукой и, схватив со стола стакан с водкой, выпил.
Успокойся, Митя, сказал барон, ты поднимешься. Вижу, не сломить тебя!
Поздно, отец, ответил ему Митя и в первый раз за долгое время заплакал. Поздно, повторил он, люди уничтожили меня, я не верю им больше.
Гитарист ударил по струнам, и зазвучала веселая танцевальная мелодия. Молодой цыган выскочил на середину комнаты и прошелся в танце. Кто-то в углу уже отбивал чечетку. Началось безудержное веселье, а Митя, не замечая ничего вокруг, оплакивал свою уничтоженную жизнь
Наутро барон уехал в табор
Глава 7Крест
Жизнь состоит из беспрестанных повторений. Успокоившаяся было от потрясений душа снова стремится к опасности и неосознанно ждет любого призыва, чтобы начать новый виток страдания. Каждый человек, понимает он это или нет, тащит подобный крест на себе. Все, что подчинено вечному покою, не может быть жизнью, этосмерть.
Седого не оставляло чувство тревоги. И совсем не потому, что он снова включился в привычные для себя дела. Что-то иное преследовало его, мешало уснуть, и он вскакивал, ходил из угла в угол, снова ложился и снова вставал. За окном яркими красками переливалось небо. Иногда всполохи разрывали пространство, и в эти моменты, как ни странно, Седой ненадолго успокаивался, но потом опускалась темнота, и в сердце вновь заползала тревога.
«Надо же было такому случиться, чтобы Митя снова всплыл в его жизни, и когда? Времени на жизнь осталось совсем немного, а тут еще эта беспричинная злость терзает душу. Может, из-за этой злости он и пошел на мокруху? В наше-то время убийства были редки, блатные боялись «вышки»расстрелаи поэтому старались работать чисто, без промахов, а уж тех отчаянных, кто, заведомо рискуя жизнью, лишал этой жизни других, просто сторонились. Внешне выказывали уважение, но больше из-за страха, а сами старались отойти в сторону. Этот пацан, Валерка, хоть и замарал руки в крови, но парень ненадежный, сопляк, может что-нибудь натворить или проболтаться»
Седой даже приподнялся со стула. Эта мысль обожгла его. Он встал и подошел к телефону.
Номер долго не отвечал. Наконец сняли трубку, и пьяный голос резко спросил:
Кого надо?
Валеру позови, сказал Седой.
Занят Валера, буркнули в трубку, потом позвони.
Я тебе позвоню, ответил Седой, я тебе так позвоню, что ты на кладбище отдыхать будешь
Собеседник Седого молчал, видимо размышляя, стоит ли связываться, уж слишком требовательным был голос, и спустя мгновение сказал:
Щас, попробую
Валерка подошел и дрожащим от волнения голосом (чувствовал, подлец, кто звонит) спросил:
Седой, ты?
Ну, ответил Седой, приходи, дело есть.
У меня люди
Бросай всех и приходи! И Седой положил трубку на рычаг.
Валерка явился даже быстрее, чем предполагал Седой. Хозяин угрюмо сидел за столом.
Звал? спросил гость.
Присаживайся. Хочешь выпить, налей себе. И Седой кивнул на стол, на котором стояла бутылка водки.
Пить не буду, отказался Валерка, опускаясь на стул.
Ты, парень, что-то нервничаешь. Причины есть?
Кажется, я прокололся, Седой, глухо сказал Валерка. Что хочешь со мной делай.
Небось, пьянствовал долго, вот и несешь черти что. Хочешь дела делать, поменьше надо с бабами валандаться, они до добра никого не доводили. Выкладывай, в чем грешен?
Расслабился я и Алине сказал про налет Валерка сделал паузу. И про мокруху тоже.
А она что? как бы нехотя поинтересовался Седой. На самом же деле он был обеспокоен: события приняли неожиданный оборот, и то, что стало известно одному, тем более женщине, может стать известным всем. И что дальше? Больше к этому разговору не возвращались?
Нет, ответил Валерка, она как будто и внимания не обратила.
Хитрая баба, задумчиво произнес Седой, присмотреть за ней надо. Ты ее когда последний раз видел?
Пьют они там с моими корешками, у меня дома, и она тоже.
Может, сходим, глянем?!
Нет, Седой, не стоит, я сам за ней пригляжу.
Вот что, парень, сказал Седой, если ты рядом со мной, то слушать меня обязан. Зелен ты еще. А иначе мы, вместо денег, либо на пулю нарвемся, либо в тюрьме сгнием. Понял?
Валерка молча кивнул. Мысли его были тревожными. Он понял, что вырвавшееся у него признание всерьез обеспокоило Седого.
Если услышишь что, быстро звони мне, сказал Седой. Мы ее кончим!..
Что?! Валерка подскочил от изумления и, словно не расслышав, переспросил:Что ты сказал, Седой?
Кончим ее, говорю, лишней она стала!
Брось, Седой, она не продаст, своя девка.
Свои-то и продают, парень, улыбаясь так, что Валерке стало страшно, проговорил Седой. Деньги, которые я тебе дал, пока не швыряй, пригодятся, и пей поменьше, от этого много беды может выйти. И не шляйся. Дома посиди. А сейчас иди, я займусь делами
В ту же ночь Седой вызвал Гурано и велел ему смотреть за Валеркой и его подругой. Оба понимали, что в случае чего от ребят придется избавиться. «Жаль, думал он, что моя наука не пошла ему впрок и я не сумел пацана к большим делам пристроить. Но он только с виду крут, а на деле слишком сентиментален и слаб сердцем. Такие быстро ломаются. А может, все и обойдется?»