Настроение ни к черту. Ты на сцене в желтых чулках (с дырками) читаешь свой рассказ (чересчур старательно). Ты уже не похожа на наивного поросенка из «Паутинки Шарлотты», да и я сегодня не в ударе.
За соседним столом болтают без умолку твои подружкив грубых ботинках, с пошлыми высветленными волосами по попсовой моде. Вы втроем вместе учились в университете, и теперь вместе переехали в Нью-Йорк, и вместе ругаете сериал «Девчонки», хотя он в общем-то про васБруклин, парни и виски.
Однако сейчас ты сидишь не с ними, а с другими «писателями», поэтому подружки не стесняясь перемывают тебе кости. Вынужден с ними согласиться: быть писателем (принимать комплименты, пить виски) для тебя важнее, чем писать. К счастью, они все же не правы: присутствующие слишком переполнены рассолом, чтобы понять рассказ про ковбоя.
Твои подруги завистливы. Чана, как Адам Левин, только в женской реинкарнации, с глупым апломбом критикует всех подряд.
Нет, ты объясни, на кой ей магистратура, если Лины Данэм из нее все равно не выйдет?
Может, она в преподаватели пойдет? заступается Линн.
Линн мертвая внутри, она и выглядит как труп. Постит в «Инстаграме» каждый свой шаг, будто готовит алиби, будто ей кому-то надо доказать, что она живет. Жалуется подруге, что ей надоели чтения в баре «У Лулу», и тут же постит твит #чтения_у_лулу. Точно тебе говорю, Бек, клянусь.
Как думаешь, ограничатся одним разом, типа как выставку откроют, и всё, или будут проводить каждую неделю? ноет Линн.
Я же не устраиваю гребаные модные показы из-за каждого наряда! взрывается Чана. Один наряд сшила, перехожу к другому, и так далее, пока не будет готова коллекция.
Пич придет?
Еще не хватало!
Видимо, это они про ту неулыбчивую дылду.
Черт, никак не уймется Линн, на открытии выставки хоть винишко бесплатное.
На открытии выставки хотя бы есть искусство. А тут Ковбой! Надо же такое придумать.
Линн пожимает плечами и выдает следующую пулеметную очередь:
А ее наряд? Что скажешь?
Вырядилась как дура. Смотреть грустно.
Ужасные колготки, да?
Линн вздыхает, твиттит, вздыхает; ты прохаживаешься по залу, подруги взводят курки.
Неудивительно, что ее не взяли в Колумбийский университет, выдает Чана.
Думаю, из-за Бенджи, подхватывает Линн. Жаль ее.
Он наркоман.
Может, врут? Нельзя закончить Йель, сидя на героине.
Можно, припечатывает Чана и с отвращением вздыхает.
Я слушаю в оцепенении, зубы мои стучат. Как можно было так ошибиться? В твоем компе этому Бенджи посвящены десятки страниц. Я принял его за вымышленного персонажа, а он оказался реальным Плохо. Очень плохо.
Все-таки жаль ее, накручивает Линн. Как можно сидеть на героине? Терпеть не могу шприцы.
Брось, Линн. О чем ты? Бенджи даже с ручником справиться не может, не то что со шприцем. Он нюхает. Чана фыркает и добавляет: Бек сказала, что он прошел курс реабилитации и вернулся совсем другим человекомтеперь только содовая. Интересно, с чем: с травкой или с героином
Линн пожимает плечами, а Чана не унимается:
Ты же знаешь нашу Бек, любит использовать всякие красивые слова для вдохновения. Сорвись Бенджи, она будет только радапоявится о чем написать.
Линн на твоей стороне, она пищит как котенок:
Мне ее жаль.
Чана наклоняется к микрофону на импровизированной сцене, где только что стояла ты, и выдыхает:
Жаль ковбоев. Они заслуживают лучшего.
Наконец ты возвращаешься за столик к своим двуличным подругам. Они обнимают тебя, хлопают и рассыпаются в лживых похвалах. Ты налегаешь на виски так, будто каждая стопка приближает тебя к Нобелевской премии по литературе.
Девочки, выговариваешь ты заплетающимся языком (я и не заметил, как ты набралась), комплиментов и коктейлей много не бывает!
Чана кладет ладонь тебе на руку.
Коктейлей, пожалуй, на сегодня хватит.
Ты не слушаешь: твой новорожденный «шедевр» имел успех, и теперь у тебя послеродовая эйфория.
Я в порядке.
Линн подзывает официантку.
Еще три виски. Девушке надо снять стресс.
Какой стресс, Линн? Я просто вышла и прочитала гребаный рассказ.
Чана чмокает тебя в лоб.
Охренительно прочитала!
Ты не ведешься на дешевую лесть и отталкиваешь ее.
Да пошли вы обе!
Ты очень пьяна, но я рад, что увидел тебя такой. Если собираешься любить человека, надо узнать его со всех сторон. Да и подруги твои теперь бесят меня гораздо меньше. Они переглядываются, ты высматриваешь кого-то в баре.
Бенджи уже ушел?
А он хотел прийти?
Ты вздыхаешь так, будто это не первый случай, и твое терпение лопнуло. Хватаешься за телефон, однако Линн успевает раньше.
Бек, нет! возражает Линн.
Отдай телефон.
Бек, вмешивается Чана, ты пригласила, он не пришел. Все!
Вы его ненавидите, заводишься ты. А вдруг с ним что-то случилось?
Линн отводит глаза, а Чана фыркает:
А вдруг он просто козел.
Линн бы замяла на этом разговор, точно. Уверен, из вас троих она единственная, кто в конце концов дезертирует из Нью-Йорка в какой-нибудь маленький незатейливый городок, где девушки пьют вино, в барах не проводят литературных чтений и по субботам из музыкального автомата орет «Марун 5». Нарожает там детей и будет фоткать их с таким же остервенением, с каким сейчас снимает стопки, пустые бокалы и туфли.
От Чаны так просто не отделаться.
Бек, ты пойми, не унимается она, Бенджикозел. Верно?
Я хочу заорать «ДА», но держу себя в руках.
Некоторые мужикикозлы. Смирись. Хоть все книжки мира ему передари, он все равно останется Бенджи. Не Беном, не, прости господи, Бенджаминомпросто Бенджи. Вечный инфантил. Так что шел бы он на хрен вместе с его гребаной содовой и дурацким именем. Как вообще можно так себя называтьБенджи? Он еще и произносит это по-дурацки, на китайский или французский манер. Бен Джиииии
Я слушаю очень внимательно. Противно, конечно, но что поделать: твое окружение надо изучить. Я заказываю еще водку с содовой. Бенджи
Ты сидишь насупившись, скрестив руки. Официантка приносит выпивку, ты оживляешься.
Как вам рассказ?
Не знала, что ты интересуешься ковбоями, мгновенно реагирует Линн.
Я и не интересуюсь, мрачно отвечаешь ты. Лица в полумраке не видно. Заглатываешь виски и запиваешь рассолом, подружки переглядываются.
Обещай, что не будешь больше звонить этому уроду, вмешивается Чана.
Ладно.
Линн поднимает свою стопку, Чана поднимает свою, и ты поднимаешьтолько уже пустую.
За то, чтобы никогда больше не видеть этого козла с его содовой.
Вы чокаетесь. Я выхожу ждать тебя на улицу. Из бара выбегает какой-то придурок и блюет прямо на тротуар.
Рассол до добра не доводит.
5
Нас трое на платформе метро в Гринпойнте в 2.45 ночи. Мне не дают покоя твои развязавшиеся шнурки. Тянет наклониться их завязать, а потом отвести тебя за руку в безопасное место. Ты стоишь, привалившись к квадратной зеленой колонне у самых путей, твои сникеры на желтой ограничительной линии, у края платформы. Здесь полно места. Почему ты встала где опаснее всего? Хочешь, чтобы я защитил тебя?
В стороне на скамейке, на другой планете, сидит чокнутый бездомный и без конца во все горло распевает одни и те же строчки из старой песни:
Поезд, поезд номер ноль
На нью-йоркской окружной,
Если мой вагон отстал
Хватай, хватай, хватай.
Ты стеклянными глазами пялишься в телефон, пока городской сумасшедший трахает уши своим рэпом. Ты потихоньку сползаешь к краю платформысникеры у тебя старые, со стертыми протекторами. Меня бьет дрожь и все вокруг бесит. Нам с тобой не место в этой дыре, заваленной фантиками, пустыми жестянками и липкими жвачками. Твои приятели-интеллектуалы любят прокатиться на метро, воображая себя такими простыми, «настоящими», только лучше б они держались отсюда подальше вместе со своим дешевым пивом и блевотиной, воняющей рассолом.
Твои ноги сползают. Опять.
Роняешь телефонне на пути, на желтую линию. По спине у меня бегут мурашки, я мечтаю взять тебя за руку и отвести подальше. Ты слишком близка к краю, Бек. Тебе повезло, что я рядом: если вдруг оступишься или наткнешься на какого-нибудь извращенца, сама не выпутаешься. Ты пьяна в стельку. Шнурки развязаны. Насильник повалит тебя или прижмет к колонне, разорвет дырявые колготки, стащит хлопковые трусы из «Викториаc сикрет», зажмет твой розовый ротик грязной потной лапойи ты ничего не сможешь сделать, и жизнь твоя уже никогда не будет прежней. Ты станешь бояться подземки, сбежишь обратно в Нантакет, перестанешь искать парней в разделе случайных связей и каждый месяц будешь сдавать анализы на половые инфекции.
Тем временем бездомный успел уже два раза отлить, не затыкая свою шарманку и даже не вставая. Сидит, воняет и поет. И так и будет сидеть, вонять и петь, если тебя вдруг настигнет извращенец.
Ты соскальзываешь.
Опять.
Оглядываешься на бездомного, чертыхаешься Он на другой планете, Бек. И он не виноват, что ты в говно.
Я уже говорил, как тебе повезло со мной? Я вырос в трущобах Бруклина, поэтому никогда не напиваюсь, собран, внимателен и хладнокровен. Идеальный защитник.
Причем заметь кто-нибудь, как я следую за тобой, меня приняли бы за извращенца. Мир несправедлив и полон идиотов.
Эллиот из «Ханны и ее сестер», подстраивающий встречу со свояченицей, кажется им чертовски романтичным, а я, жертвующий спиной ради того, чтобы узнать тебя получше, вызову лишь презрение. Мир перестал любить любовь, и я знаю, почему ты продолжаешь безуспешно терзать свой телефон. Там Бенджи, козел, не пришедший на твое выступление, любитель содовой с пышной шевелюрой, с которым у тебя связь, только отнюдь не случайная, по крайней мере для тебя. Ты ищешь его. Хочешь его. Ничего, пройдет.
Возможно, прошло бы уже давно, если б не твой чертов телефон. Ты видишь, что все твои сообщения доставлены и просмотрены, но Бенджи молчит. Похоже, ему больше нравится отшивать тебя, чем трахать. Тебе это надо? И все же ты пялишься в телефон. К черту его, Бек! Не просирай свою жизнь, не трать слова, не мучай пальцы.
Подойти бы к тебе и кинуть телефон на пути, и сжимать тебя в объятиях, пока локомотив не разнесет его вдребезги. Теперь понятно, почему ты не меняешь расколотое стекло и оставляешь телефон где попало. Ты чувствуешь, что он гробит тебя, что без него будет лучше. Иначе обращалась бы бережней. Купила бы чехол. И не спускала бы туда свою жизнь. Твои друзьяпросто записи в телефонной книге. Разве Линн и Чана позаботились о тебе? Проводили до дома? Нет. Тебе и самой наплевать на себя, потому что все мысли в телефоне.
Ты не такая, как они. Ты заботишься о своих близких, поскольку знаешь, что значит терять Холодный сентябрь, пустынный пляж, твой отец, выпавшая из рук игла и доза, слишком большая доза для слишком маленького одинокого человека на песке. У тебя большое сердце, Бек, его не вместит ни один телефон. Брось эту дрянь на рельсы и посмотри вокруг, заметь наконец меня и скажи: «Мы встречались?» Я подыграю тебе, мы разговоримся, и нашей песней станет дурацкий рэп обоссанного бродяги.
Пожалуйста, замолчите! стонешь ты.
Чокнутый с другой планеты даже не слышит тебя.
Ты резко вскидываешь голову, теряешь равновесие и заваливаешься назад.
Все происходит мгновенно.
Тебя качает, телефон летит на желтую линию, ты наклоняешься за ним, спотыкаешься, наступаешь на чертов развязавшийся шнурок и летишь на пол, а потом скатываешься вниз с края платформы. Раздается визг. Я вижу все как в замедленной съемке, однако не успеваю и пальцем пошевелить. Теперь от тебя остался только голос, испуганный пронзительный крик, вплетающийся в монотонное пение бездомного. Саундтрек, не подходящий для идеального знакомства, да и спину ломит. Я бегу к путям и свешиваюсь вниз.
ПОМОГИТЕ!
Спокойно. Давай руку. Я тебя вытащу.
Ты лишь кричишь и смотришь на меня, как девушка из колодца в «Молчании ягнят». Чего ты боишься? Я же здесь, протягиваю тебе руку, хочу помочь. Ты трясешься от ужаса и не сводишь глаз с черной дыры тоннеляа всего-то надо взять мою руку.
Боже, мне конец
Не смотри туда! Смотри на меня.
Мне конец.
Ты поднимаешься и собираешься куда-то идти.
Стой! Еще шаг, и тебя убьет током!
Что?
Твои зубы стучат.
Успокойся. Дай мне руку.
Он сводит меня с ума! кричишь ты, закрывая уши. Из-за него я упала.
Я тебе помогу.
Ты замолкаешь, в ужасе оглядываешься на тоннель, потом на меня.
Я слышу поезд.
Нет, сначала ощущается вибрация. Дай руку!
Я умру, бормочешь ты в отчаянии.
Руку!
Бродяга прибавляет громкостивидимо, мы ему мешаем. Ты визжишь и зажимаешь уши.
Я начинаю терять терпение, вот-вот придет поезд, и Почему ты упираешься?
Хочешь умереть? Если не выберешься, тебя размажет по рельсам. Дай руку!
Ты смотришь на меня, и я вижу, что часть тебя, незнакомая мне часть, и правда хочет умереть. Теперь ясно, что и любви-то ты, пожалуй, настоящей никогда не знала. Ты молчишь. И я молчу. Мы оба знаем, что ты проверяешь меня, проверяешь весь этот мир. Сегодня в баре ты не сошла со сцены, пока не затихли последние аплодисменты. Не завязала шнурки. Винишь бездомного в падении.
Ладно. Я стягиваю рубашку и свешиваю ее вниз. Хватайся и вылезай.
Не получится.
Будешь ли ты меня слушаться?.. Минуту молчишь и наконец уступаешь. Подпрыгиваешь, хватаешься за рубашку, я ловлю тебя за руки и вытаскиваю вместе с дырявыми колготками, развязанными сникерами и всем остальным на желтую ограничительную линию, перекатываю на грязный серый бетон. Ты дрожишь, обхватываешь колени руками и снова приваливаешься к зеленой колонне, только теперь с другой, безопасной, стороны. Но шнурки завязывать не собираешься. Тебя трясет. Я придвигаюсь ближе, показываю на нелепые неспортивные сникеры и спрашиваю:
Можно?
Киваешь.
Крепко завязываю шнурки двойным узлом, как в детстве учила меня двоюродная сестра. Когда в тоннеле раздается гул приближающегося поезда, ты перестаешь дрожать и уже не выглядишь такой испуганной. И незачем говорить, что я спас тебе жизнь. Это и так видно по твоим глазам и грязной потной коже. Двери открываются, но мы не заходим. Естественно.
* * *
Таксист сначала не хочет нас брать. Я бы на его месте не взял. Близость смерти оставила отпечаток на наших лицах. Ты вся грязная. Я на контрасте с тобой неприлично чистый. Странная парочка.
У меня Ты в сотый раз перебираешь произошедшее. У меня и так был тяжелый день, а тут еще эта песня Я, наверное, выглядела чокнутой.
Сумасшедшей.
Нельзя же мириться с таким безобразием. Надо было жестко сказать ему: «Хватит!» Лучше сдохнуть, чем жить в мире, где грязный бомж без конца распевает песни загрязняя общественную среду.
Ты вздыхаешь, а я еще больше люблю тебя за то, что ты норовишь представить свой срыв как борьбу с бесхребетной толерантностью. И мне нравится играть с тобой.
Ты здорово перебрала.
Я и трезвой повела бы себя так же.
А если б он пел Роджера Миллера?
Ты смеешься, хотя и не знаешь, кто это такой, мало кто из нашего поколения знает. Смотришь на меня, щуришься, потираешь подбородок и спрашиваешь (это уже четвертая попыткада-да, я считаю):
Работал летом на пароме?
Неа.
Ты уверена, что мы где-то раньше встречались. Уже были варианты: в колледже, в магистратуре, в баре в Уильямсбергеи теперь на пароме.
Но я точно тебя знаю. Лицо знакомое!
Я пожимаю плечами, ты не сводишь с меня глазтак приятно.
Это из-за стресса: просто я в нужный момент оказался рядом.
Да, рядом Повезло мне!
Не стоило отворачиваться на этих словах, и в голову ничего не идет, и водитель, как назло, неболтливый попался.
Что ты в метро-то делал?
Ехал с работы.
Ты бармен?
Типа того.
Прикольно. Болтаешь с посетителями, слушаешь всякие истории
Ага, бормочу я и вовремя спохватываюсь, чтобы не ляпнуть: «А ты пишешь истории».
Расскажи что-нибудь интересное.
Интересное?
Ты киваешь, а я хочу тебя поцеловать. Хочу пустить свой «поезд номер ноль» по твоим рельсам, проглотить тебя целиком, хочу трахать тебя, пока мрак нью-йоркской окружной не поглотит нас обоих. Внутри слишком жарко, снаружи слишком холодно. Пахнет уличной едой и минетом. За окном ночь и Нью-Йорк. Единственное, что я хочу сказать, «люблю тебя», поэтому молчу и тру подбородок.
Ну даже не знаю, трудно выбрать
Слушай, перебиваешь ты, сглатываешь, кусаешь губу, краснеешь. Только не пугайся и не считай меня психопаткой, но я соврала Я помню, где мы встречались.
Да?
В книжном магазине.
Ты улыбаешься той самой улыбкой, как у Натали Портман, а я делаю вид, что не помню.
Мы говорили про Дэна Брауна.
Про него только ленивый не говорит.
Про Полу Фокс, продолжаешь ты, трогая меня за руку.