Литературный агент - Инна Булгакова

Инна БулгаковаЛитературный агент

Восковая свеча в высоком подсвечнике загадочно озаряла низкий деревянный потолок, пурпурную стену и светлые волосы девушки, ничком лежащей рядом (кто это?), и мою руку, сжимающую (что это?) Внезапный просверк сознания: пальцы судорожно сжимают металлическую ручку ножа, нож вонзен под лопатку жертвы (моей жертвы?!). Инстинктивно рванул, хлынула кровь, тело развернулось ко мне энергично, словно живое, обдав потоком крови, проявившись лицом; по подбородку из уголка рта протекла алая струйка. Я весь затрясся и скатился с тахты, но кровь не отпускала на руках, на ковре настоящая бойняменя преследует кровь! Нож выпал из руки с мягким стуком.

«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины»

Молитва нейдет. И такая дикая дрожь сотрясает, что с места не могу сдвинуться, глаз отвести от нее, и все хуже мне становится наедине с нею.

Наконец с натугой шевельнулся. Надо идти «куда надо» и признаться. (В чем? В убийстве! Но я не помню!) А пути-то нет: шагнув через порог, я сразу спустился, сильно ударившись, в нижнее от деление моего морокав могилу. Пурпурная комната сгинула в «черном квадрате», похоронили мигом и заживо. Или я тоже мертв? Запахло трупом, подземный холод сковал сердце. Да, мы с ней оба умерли. О, какая смертная тоска!

Я смирно лежал на затхлой земле; на груди, не давая вздохнуть свободно, сидит почти невесомое существо, и только легчайшая возня выдает его присутствие. Вот существо явственно, физически коснулось моих губ, я закричал беззвучно; демон прошелестел крыльями, пролетая над лицом моим, и отозвался глухим повтором: мор-умер, мор-умер, мор-умер

Ладно, умер. Однако тело свое чувствую, оно разбито ноет в жутком холоде. И вот мне удалось, с третьей попытки, встать на четвереньки просторная домовинарука нащупала холодную влажную землю. И какая тьмаабсолютная, метафизическая! Еще выпрямилсяголова ударилась обо что-то твердое деревянная гробовая доска; подняв руки, нажалшалишь, не поддается. Снова лег, прижавшись к земле.

И постепенно в меня проникло ощущение ирреальной жизни: шаги надо мною мерещатся, голоса, по кладбищу люди ходят, демон летает, разум мутится, вот-вот наступит удушье. Смирение мое окончилось криком на кресте: «Господи, неужели Ты меня оставил!» И движеньемрвануть ворот свитера, как вдруг рука в этом отчаянном жесте задела что-то, отозвавшееся стеклянным звоном. Со страхом ощупал. Это же бутылка!

Полная. Откуда в могиле?.. Я с воплем вновь уперся руками в гробовую доскуи она легко отскочила, откинувшись. Сверху открылся квадрат света, точнее, полутьмы по сравнению с подземельем! Подтянулся, выбрался на поверхность.

Значит, я в погреб упал, когда вышел из той комнаты на кухню, я же не знал про погреб, не заметил в потемках, что люк поднят. Кто ж его поднял? А потом опустил!.. Ладно, объяснилосьне могила. Но животная радость жизни как вспыхнула, так и померкла. Ведь там на пурпурной тахте убитая!

Я осторожно закрыл люк, осторожно заглянул в комнату с догорающей свечой и рассмеялся «клинически». Трупа не было. Может, его вообще не было? Да вон же кругом потеки и пятна и руки мои в крови! Я поднял с пола нож: кто втянул меня в такую муку, которой нет конца? В незанавешенном окошке тень мелькнула, и к решетке за стеклом приблизилось лицо.

«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины»

Литераторы

После смерти дедушки мне в наследство досталась старая «копейка» и старая квартира в «писательском» доме. Я там давно не бывал (дед болел последние годы и жил у внучки, у моей сестры). Наконец, с месяц назад, вернувшись из очередной экспедиции, заехал, а потом и переселился в трехкомнатные хоромы, из которых воспоминанием детства еще до конца не выветрился дух хорошего трубочного табака, его деду присылали из Англии. «Печаль моя была светла», я завел напольные часы с боем, подобным «океанским склянкам», и зажил бездельником, как в школьные каникулы.

Сосед мой по площадке Платон Михайлович Покровский (литературовед и владелец духовно-убыточного журнала «Ангел-Хранитель») помог мне освоиться в новом для меня мирке. Как-то под вечер я вышел на балкон, а он на своем, рядышком, туфли чистит, в гости собирается к Старцеву«живой классик» тут у нас в третьем подъезде.

Я набрался наглости и напросился: давно, де, мечтал Покровский замялся, но, по интеллигентской деликатности, отказать не смог, пояснив, что у его друга юбилейтридцать пять лет со дня выхода «Горькой полыни». О, как раз «Полынь» я еще в школе читал! Платон Михайлович растрогался: молодые еще помнят, тогда нет проблем Сегодня нет, завтра будут, и обижаться не на кого: я сам, добровольно втерся в эту странную семью.

От корифеев типа Старцева златые дни удалились лет пятнадцать назад. Праздновали в узком достойном кругу: кроме насизвестные прозаики Лада Алексеевна Тихомирова и Юлий Громов (называю в порядке старшинства и известности), влиятельнейший фотокор Тимур Страстов, сам герой дня Федор Афанасьевич и его дочь Маня (наконец я рассмотрел ее вблизи). Стол по-старомодному красивый, в свечах и весенних цветахвлажно-лиловых левкояхи «вкусный», и «крепкий»: джентльмены предпочитали водку, дамыкрасное вино, впрочем, Маня не пила вовсе. Застолье шло чинно, душевно и слаженно, покуда не прозвенел запоздалый дверной звонок.

Дочь вышла, вернулась, объявив: «Джон Ильич!» Отец отреагировал кратко: «Вон!». Но изгой уже ворвался с пылающим костром оранжевых гвоздик. И сумел-таки остаться, несмотря на суровый прием. Шумный, агрессивный, любезный, наглый, с узкой, как аллейка в винограднике, лысиной, обрамленной женскими кудрями, Джон Ильич говорил разными голосами за всех, сам себе возражал, наливал, подавал реплики, шутил (иногда остроумно). Я понял так, что он издатель и в чем-то, намеками, оправдывается, кому-то из присутствующих сделал гадость может, самого юбиляра как-то не издал?

Наконец, и интеллектуалы вышли из высокомерной «заморозки», выпили, оттаивая; заговорили, общаясь только меж собой; но застолье не воротилось в прежнее ровное русло: как гвоздь в сапоге, мешал Джон Ильич. А Маня вышла или совсем ушла, что-то давно ее не было; я под шумок ретировался в прихожую и заглянул в соседнюю дверь на звук телевизора.

Она сидела в стареньком кресле, поджав одну ножку, и прямо-таки внимала шикарной девице на экране, на которую вначале я внимания не обратил. Маня (русо-пышно-волосая, иногда красивая, чащенет) меня как будто не видела, но вдруг спросила:

 Вам нравится Юлия Глан?

Кто такая? Я не сразу сообразил. Ах вот эта, в телевизоре. С высокой прической из льняных прядей на прямой пробор, как у изысканно-холодных и загадочных скандинавских героинь Бергмана.

 Не знаю даже, что вам и сказать, я ее не читал. Говорят, она пишет чересчур смело. А вы читали?

Маня кивнула. Я перевел взгляд, и лицо на экране показалось мне странно знакомым.

 Она на кого-то похожа,  сказал я.  Она похожа на вас.

 Неудивительно, мы родные сестры.

(Промелькнула первая тайна этой необычной семьи.)

 А почему Глан?

 Папа не позволил бы позорить нашу фамилию. Юла преклоняется перед Гамсуном.

 А, лейтенант Глан.

 Юла «Пана» знает чуть не наизусть.

Юла. Очень мило и смешно.

Девица в телевизоре, между тем, говорила: «Блаженство кротких и нищих духоморигинально, чудно, блеск!»«Оригинально!»отрывисто вторил кокетливый брюнет.  «Невинность, девственностьуродство или юродство? Впрочем, это все не про нас».  «Не про нас! Творцам приходится, хотя бы в воображении, проживать изощренности своих персонажей. Как вам, такой юной, это удается?»«Сама удивляюсь!»Девушка беспечно рассмеялась, брюнет настаивал: «Вы умеете соединить как будто несоединимое: мистическая эротика или эротическая мистика Это нечто!»«Так это не я сочиняю,  со смехом заявила Юлия Глан,  а мой гений, мой Ангел-хранитель».  «Вы намекаетедемон-искуситель?»«Вы намекаетея продала кое-кому душу? Как старомодно!» Уже посмеивались оба.  «Вот ведь чувствуется, Юленька, что у вас богатый опыт!»«По жизни я человек скромный, пустое место, не по моей воле вдруг загорается божественный огонь».  «Вы серьезно?»игриво усомнился ведущий передачи «Русский Логос».  «Да, представьте себе!»«Пусть это представят тысячи ваших поклонников, которые сейчас нас смотрят в прямом эфире. Но прежде чем мы поговорим о романах Юлии Глан, получивших престижные премии в Париже и в МосквеБункера и Антибункерарекламная пауза!»

Маня нажала на пульт, в наступившей тишине я услышал свой голос:

 Что же она пишет?  мне было нехорошо (физически) и страшно (метафизически).

 Порнографию,  был ответ.

Я обернулся: это сказал отец. И уточнил:

 Хуже чем порнографию.

Они все стояли в полумраке прихожей, светотени от экрана пробегали по лицам; подумалось: суд присяжных.

 Тогда ее надо остановить.

 Каким образом?

 Я поговорю с ней.

 Да вам-то что за дело? Кто вы такой?

Платон Михайлович, опередив журналиста Страстова, выступил: внук, мол, и наследник адмирала Черкасова, писавшего морские повести. «А, помню, порядочный человек»,  кивнул Старцев; из телевизора донеслось: «Тайна моего творчества»

 Выключи!

 Папа, надо же узнать эту тайну.

 Я прошу тебя.

Маня послушалась, мыпочему-то парами под конвоем «живого классика»вернулись в выпивальную комнату и выпили. Тимур, закусывая соленым огурчиком, произнес примирительно (или, напротив, провокационно):

 Как это ни прискорбно по высшему счету, Федор Афанасьевич, свидетельством ее правильной линии является все возрастающий успех в цивилизованном мире. Ведь непрерывные переиздания

 Дешевка! Реклама!  бросил Старцев, а Джон Ильич взвился, как застоявшийся конь:

 Вот уж не дешевка! (Я понял подоплеку его скандального появления.) Не буду называть цифр, не буду, под раскаленным утюгом не буду!  замахал руками.  Каждый роман обошелся в копеечку, но каждая копеечка вернулась с детками. Особенно «Двуличный ангел», который получил Анти

 Да знаем!  повела Тихомирова дымящейся сигаретой в левой руке и осушила бокал красного вина; ленивые жесты, ленивая поза полного тела; но эта ее безмятежность показалась мне обманчивой из-за сверкающих беспокойных глаз.  Копеечная культура.

И Юлий Громов (какой-то то ли «левый», то ли словом, скандальное имя, тоже на слуху) подал строгий голос:

 Ладушка, это нормально: попса для плебса. Посвященные ее не читают.

 Не знаю, кто тут и во что посвящен  начал хозяин скептически, но Покровский, сосед мой по площадке, страстно перебил:

 Вы все не о том спорите! Дело не в эстетике, а в этике. Пишет Юленька превосходно, но тем вернее губит свою душу.

 Ой-ой-ой, какие мы нежные!  передразнил трепетную интонацию Платона

Михайловича издатель.  Вы не умеете, а она умеет.

 Что умеет?

 Продать.

 Вот именно! Она профанирует христианские мотивы. Вы не понимаете, что ее ждет там?

 Где?  удивился Джон Ильич.

 В посмертии.

 Слыхали!  отмахнулся издатель.  Ваш плачевный журнальчик народ пугает. Юла в эти детские страшилки не верит. А если поверит,  он пожал плечами,  успеет замолить грехи, молода. Гениальный ребенок.

Я спросил:

 А если не успеет?

Присутствующие уставились на меня; вопрос мой и правда прозвучал как-то зловеще; дурнота, охватившая во время «Русского Логоса», еще не прошла.

 Вы что имеете в виду?  уточнил Старцев.

 Ничего конкретного. Хотя

 Вы знакомы с Юлией?

 Сейчас в первый раз увидел.

 Так не каркайте!

 Папочка!  Маня глядела на меня, приоткрыв рот, с видом испуганного ребенка.  Почему вы сказали, что сестра не успеет спастись?

 Я только предположил очень глупо, простите.

 Нет, скажите, пожалуйста.

 Несмотря на самоуверенные манеры, Юлия Глан производит жалкое впечатление. Так мне показалось.

 Жалкое!  хохотнул Джон Ильич.  Да вы знаете, сколько она зарабатывает?

Старцевраздражаясь:

 Помолчите!  и ко мне:Что еще вам показалось?

 Что ей грозит опасность.

 Чушь!  оборвал он.  Вы видите по ящику, как молоденькая дура несет чушь, и выступаете с такими претенциозными предсказаниями Какого рода опасность?

«Смерть»,  хотел сказать я, но не решился.

 Вдруг стало страшно за нее.

В последовавшей паузе кто закурил, кто выпил, а Тихомирова промолвила:

 Вы стремитесь нас заинтриговать или действительно имеете дар?

 Какой дар?

 Предчувствовать смерть.

 Разве я произнес это слово?.. Извините, я редко пью, вот и разыгралось воображение.

Не хотелось их пугать, да и можно разве внятно выразить тот промельк ужаса, что испытал я, когда глядел на экран?.. Мне самому была непонятна его природа.

 Все-таки хотелось бы поговорить. Кто-нибудь знает, как связаться с вашей дочерью?

 Кто-нибудь знает,  отчеканил Старцев.  Но не мы. Уже два года она с нами не живет.

Издатель проворчал:

 Молодой человек, откуда мне знать ваши намерения? Я рисковать не хочу.

 Еще бы!  подхватил фотокор лукаво.  А вдруг внук адмирала распропагандирует курочку, несущую вам золотых деток?

Наутро мне позвонила Маня и дала телефон Юлии Глан.

Пурпурная комната

Я представился и сразу сказал, что узнал номер от сестры; это подействовало: Юлия назначила встречу в тот же день в Доме литераторов. Когда-то я бывал там с дедом и запомнил, что кого попало в писательские палаты не пропустят, и ждал у входа под железным навесом. Шел дождь, Большая Никитская лаково блестела мостовой, когда подъехало такси, выпорхнула из него писательница (никак это громоздкое слово к ней не подходило!), девушка в шикарном светло-сиреневом плаще, подошламокрый порыв ветра вдруг обдал меня иноземным ароматоми спросила:

 ВыАлексей?

И мы проникли без проблем в самое нутро цитаделидвухсветный Дубовый зал, почти пустой в неурочный час. Юноше официанту (южнорусской внешности, этакий гарсон) она сказала:

 Вадик, мне как обычно. А вы что будете?

 Чашку кофе принесите, пожалуйста.

 Да ладно, я плачу. Что?

 Кофе.

 Окей. Вас мои послали?

 Нет. Вчера я был у Федора Афанасьевича на юбилее.

 На каком еще юбилее?

 Тридцатипятилетие литературной деятельности.

 Тридцать пять лет, с ума сойти! Знаете, а моя деятельность началась здесь.

 В ресторане?

 Забавно, правда? Вот за эти заветным столиком.

Гарсон принес крошечную чашечку кофе, пирожные, бутылку красного вина и два бокала.

 Вы совсем не пьете?

 Я за рулем.

Юлия кивнула, медленно, мелкими глотками выпила полный бокал и принялась за эклеры, наслаждаясь, как сластена ребенок. Юная, ухоженная, с очень светлыми волосами, заплетенными в две косы, и ртом в форме розовой розы, выглядела она гораздо моложе и безыскусней, чем на экране, и на демоническую, так сказать, жрицу любви еще меньше походила, чем на прозаика так, скорее, на студентку из обеспеченной семьи. С чего это я вчера так запаниковал? Мне стало неловко, а она разглядывала меня без смущения, без улыбки.

 Вы с сестрой такие разные и все-таки похожи.

 Так говорят, мы обе в маму.

 А мама ваша где?

Юлия пожала плечами вместо ответа, я не настаивал.

 Итак, что вам надо? Интервью?

 Не для печати  я улыбнулся.  Сегодня всю ночь и полдня читал ваши романы, у соседа взял, у Платона Михайловича.

 Покровский рекламирует мое творчество!  она заразительно расхохоталась и выпила вина.  Блеск!

 Во всяком случае, книжечки ходили по рукам, зачитаны. А если серьезно: он говорит, что вы губите свою душу.

 Ой, как страшно! Я знаю религиозных фанатов, вы явились меня обличать. Не вы первый.

У нее в сумочке зазвонил мобильник, она кратко переговорила с кем-то, судя по репликам, с человеком близким: «В ЦДЛ Нет, не одна Да, с мужчиной Сама знаю!.. Все, пока!»и отключилась.

 Кто был вчера у папы?

Я перечислил.

 И дядя Джо приперся?  Юлия присвистнула, ее все забавляло.  Вот его, должно быть, встретили, а?

 Да, неласково.

 Воображаю!  протянула она и продолжила, загибая пальчики с розовыми ногтями:Ладастерва, Юликпридурок, Тимур  прищурилась и отпила вина,  папараццо со всеми вытекающими пакостями. Платонкозел, травит дичь в своем журнальчике который и не читает никто. Сестренкадурочка.

 Вот уж нет!  последнее меня задело.

 Я не в плохом смысленевинная, наивная, доверчивая, совсем без характера.

 Вы вчера говорили о «блаженстве кротких».

 Забавно. Пусть так: кроткая.

 А отец ваш? Вы ничего не сказали про отца.