И тутвойна! Ростовскую тюрьму эвакуировали в тыл. Поезд медленно катил по голой, словно бубен, желтой степи. И вдруг с ревом пронеслись немецкие самолеты. Вой бомб, оглушительные взрывы, крики и дикие вопли, безжалостная пулеметная дробь с голубого поднебесья. Слепящий взрыв встряхнул вагонзак, разворотил угол, как раз тот, где размещалась охрана, дыхнул пламенем. Заключенные, оставшиеся в живых, бросились во все стороны, оставляя на пути убитых и раненых.
Стой, стой! кричали уцелевшие конвойные.
Но кто остановится, когда пули так и свищут?
В этой неразберихе, охваченный безумным ужасом, заключенный Дауров бежал куда глаза глядят.^ Сначала он и сам не понимал, где очутился, в какой местности. Проблуждал всю ночь по степи. Только под утро набрел на какоето болото со спасительным камышом и утятами, которые только еще учились махать крылышками. В том болоте Дауров не брезговал даже лягушками
И какова же благодарность за житейские муки? Уголовник Доманов пошел в гору: вовремя «подыграл» в спланированном Оберлендером спектакле при встрече Шкуро. Ныне он с высокими полномочиями абверовского сотрудника из «казачьего стана» гоняет на машине от Ростова до Запорожья, вербуя «добровольцев». А он, Дауров, до сих пор плесневеет в безвестности, «управляя» в жалком городишке, из которого больше половины жителей ушло вместе с красными
Не иначе как для сбережения душевного равновесия господин бургомистр без всякой связи с предыдущим разговором угрюмо высказал секретарше свою мечту и свою надежду:
Немцы обещали мне высокий пост во Владикавказе[1]. Там я вас озолочу
И долго ожидать этой волнующей сцены? холодно спросила Кристина.
Заверяюне очень.
Никогда не верила доморощенным вещунам
А я не гадаюя знаю. Только подумать: потери у красных огромны, танков нет, боеприпасовтоже. Германцу нужна нефть Грозного и Баку. Значит, они будут бить в одну точкуна Владикавказ, чтобы добраться до нефти.
О, да вы настоящий стратег, господин бургомистр!
А вы не смейтесь У русских есть мудрое изречение: смеется тот, кто смеется последним. А я добавлю: веселее всех смеется победитель. И горестнее всех плачет побежденный А что мы видим из вашего окна с чудесным пейзажем?
По дороге двигались немецкие войска: тринадцатая танковая дивизия генералмайора Герра и третья танковая дивизия генералмайора Брайта. Пехота генералов фон Рюкнагеля и фон Клеппа
С чудесным пейзажем?.. Вы говорите о виселицах?
Вы правы, фрейлейн, виселицы надо бы соорудить гденибудь подальше. Да я не о них! Я про немцев. Скоро мы будем в столице Осетии. И тогда А, к черту столицу! Зачем ждать?..
Это совершилось впервые и потому неожиданно, хотя Кристина побаивалась, что когданибудь бургомистр решится. Она противилась изо всех сил, когда побагровевший Лихан схватил ее за руки и потянулся слюнявым ртом к ее губам Но тут двери распахнулись.
Кто осмел заорал было Лихан и осекся.
В двери, гулко грохоча подкованными сапогами, входили немецкие автоматчики, а с ними сам герр комендант, худой и длинный, словно жердь, гауптман Функель. Он оглядел помещение быстрым, цепким взглядом и подобострастно дал дорогу другомуплотно сбитому, краснощекому штурмбанфюреру СС.
Эсэсовец пренебрежительно оттопырил губы, глядя на взбудораженного бургомистра, который торопливо застегивал воротник рубашки, а ногой заталкивал под стол кубанку, свалившуюся с головы во время атаки на Кристину. Лысоватый череп блестел от пота. Эсэсовец искоса взглянул и на Кристину, лицо которой было красным, и чтото тихо сказал коменданту.
Гауптман Функель плохо владел русским языком и посему помогал себе твердым, как гвоздь, указательным пальцем, при каждом слове тыча им в грудь бургомистра.
Герр штурмбанфюрер спрашивает: вы хотель баловаться с девочка, да?
Ну что вы, господа? ответил тот, побледнев.
А что сказать девочка? обратился комендант к Кристине.
Она пожала плечами и с неприкрытым сарказмом обронила:
Он изволил читать лекцию на тему «Крафт дурх Фройде»[2].
Лихан Дауров ничего не понял и только верноподданно пожирал немцев глазами. Функель перевел ее ответ. Плотный эсэсовец оценил шуткуосклабился. Комендант хихикнул.
О, девочка говориль отшень смешно. Гросдойче шютка! Однако снова насупился, обращаясь к бургомистру:Гут! Симпатичные и смешные девочкаотшень карашо. Но потшему занимайсь девочка во время слюжба? Варум?
Недоразумение вышло, господин герр комендант, лепетал Лихан. Она не девочка, она моя секретарша. Служба!.. Вспомнил: ее прислал ко мне ваш заместительгерр Мюллер
Мюллер присылайт? Зер гут! Будем проверяйт!.. А теперь слюшай: ми пришьоль работайт! Арбайтеншнеллер, шнеллер
Прошу господ в мой кабинет! Лихан наконец догадался склониться в низком поклоне.
В кабинете крепыш штурмбанфюрер похозяйски уселся в единственное кожаное кресло и о чемто быстро заговорил. Гауптман Функель хмурил брови, когда переводил, ибо лишился возможности преодолевать языковые трудности с помощью пальца:
Господин штурмбанфюрер герр Хейниш ест натшальник СД на наш регион. Он спрашивай: потшему нет порядок? Орднунг ист орднунг![3] Потшему бургомистрат без переводшик? Потшему я вас дольжен переводишь? Потшему никто не научиль себя шпрехен зи дойч?
Айн момент! подхватился Лихан и кинулся к дверям, распахнул их и позвал:Фрейлейи Бергер!
Фрейлейн? удивленно поднял брови эсэсовец. Варум?
Она фольксдойче, брякнул Лихан и одернул рубашку.
Кристина Бергер вошла спокойно, уже приведя себя в порядок. Штурмбанфюрер с любопытством глянул на нее, на ее роскошные светлые волосы, старательно уложенные локонами, большие голубые глаза, сочно рдеющиебез краскигубы, на всю ее ладную и гибкую фигуру. Скромный темносиний костюм в обтяжку с подчеркнуто ровными плечиками и белоснежная блузка еще больше оттеняли яркую красу.
Вам к лицу был бы черный цвет, заметил Хейниш.
Благодарю, господин штурмбанфюрер, если это комплимент, непринужденно ответила Кристина понемецки с едва заметным акцентом.
Да, это комплимент. Но учтите, фрейлейн, мои комплименты имеют чисто практическое значение, Хейниш явно на чтото намекал. На что? Неужели на черную эсэсовскую форму? Для скромной девушки это было бы высшим служебным достижением.
А вы действительно неплохо владеете немецким?
Это мой родной язык, господин штурмбанфюрер. Кровь и земля родины уверенно и звучно взывают к немцам по всему миру.
Прекрасно, фрейлейн! Однакок делу. Спроситека эту грязную свинью
И фрейлейн Бергер спросила, старательно копируя языковые обороты и металлические интонации штурмбанфюрера:
Ты, свинья! Этой ночью убиты офицер и двое солдат вермахта. Схвачены ли бандиты? Почему спит полиция?
Дауров только растерянно моргал, глядя на нее, сбитый с толку этим неожиданным превращением. А ведь была тихая да послушная
Молчишь, мерзавец? Может, и сам содействуешь бандитам?
Гут! оценил Функель. Классический перевод!
Ну чего ж ты онемел. Отвечай господам немецким офицерам! наседала неумолимая Кристина.
Зеп гут! цвел Функель.
Лихан Дауров, запинаясь на каждом слове, пролепетал:
Меры приняты Бандиты схвачены Потом сбежали
Сбежали?! Самому захотелось на виселицу, Дерьмо?
Позвольте, я позову моего заместителя, бормотал вконец обалделый бургомистр. Тот в курсе Детально
Он вылетел из кабинета и уже через минуту возвратился с человеком среднего роста, средних лет, с ничем не приметным лицом и блеклыми глазами.
Боже мой! воскликнул штурмбанфюрер, Это не магистрат, а какаято удивительная кунсткамера унтерменшей!
Вот он! доложил бургомистр. Михальский Он знает!
Фохусапши, господа! Михальский приложил к груди правую руку и склонил голову.
Что он несет? изумился Функель.
Это очень специфическое местное приветствие, пояснила фрейлейн Бергер, точного перевода не существует.
А как же его всетаки понимать?
Можно как «счастливого прибытия», можно как «добро пожаловать к нам». Зато хорошо известно, что словом «фохусапши» встречают лишь самых сердечных кунаков, друзей Возможно, этим приветствием Михальский желал подчеркнуть, что оннаш преданнейший друг.
Понятно, сказал штурмбанфюрер. Только не друг, а слуга! И только слуга. Не больше! Пусть лучше доложит, где бандиты, которые убили офицера и двух солдат.
Выслушав перевод, Михальский напрягся.
Видите ли, господа, спокойно ответил он, это не было убийством в прямом смысле слова.
То есть как? вскинулся штурмбанфюрер.
Это кровная месть, обстоятельно объяснил Михальский. Тут такой обычай, еще с дедовпрадедов. Особенно если дело касается женщины и чести рода А двое солдат во главе с офицером подались к сестрамкрасавицам Даухановым. Одну из них попытались изнасиловать тут же, на глазах у старика Дауханова. Тот стал защищать ее, и его проткнули штыком. Сестер обесчестили. Они наложили на себя рукиповесились Их мужьяТамирбулат и Димитротомстили по обычаю: за три жизнитри жизни. Воспользовались кинжалами. Видите ли, господа, эти кинжалы носят тут испокон веков
Красочный ответ господина Михальского вызвал неожиданную реакцию ттурмбанфюрера. Эсэсовец, насмешливо поглядывая на Лихана Даурова, обратился к Кристине:
Фрейлейн Бергер, у вас есть муж, брат или нареченный?
Нет, я одинока, ответила она.
Жаль, а то он имел бы основание, согласно местному обычаю, зарезать нашего бургомистра Невелика была бы потеря!.. Мне доложили, что убийц задержали на месте преступления. Спросите Михальского, где они?
Ночью проводил допрос сам начальник полиции
Курбанов. Сначала он взял «на проработку» Тамирбулата.
Как зовут?
Тамирбулат Дзбоев.
Твой кинжал?
Это булат моего рода.
Ты убил?
Я отомстил. Разве могут ходить по земле такие шакалы?
Ты мне не крути мозги, Дзбоев! Отвечай: как очутился в городе? Где прятался до этого? У кого? Ты пошел с краснымия знаю. Как ты оказался здесь? Кто тебя послал?
Человеческое достоинство!
Отвечай. Даю на размышление три минуты. Курбанов вытянул пистолет. Выбирай: жизнь или смерть!
Крепко связанный Тамирбулат не проронил ни слова. Обжигал Курбанова взглядом, полным презрения и ненависти. Тот не выдержал и ударил Тамирбулата рукояткой пистолета меж глаз. Дзбоев без звука упал на пол.
Допрос Димитра длился еще меньше.
Почему убил? спросил Курбанов.
Тебе не понять. Ведь ты, гад, положишь под вонючего фашиста даже родную мать!
И второй окровавленный горец упал на пол, на котором чернела кровь.
В ту же ночь Курбанов похвалялся Михальскому:
Утром обоих сам расстреляю, отведу за скалы.
А немцы? спросил Михальский.
Что немцы? Оскорбилито меня!
На всякий случай он захватил с собой еще двоих полицаев. Когда зашли за скалы, на них неслышно напали горцы. Дедовский булат тут каждый носит испокон веков Управились без выстрела. В управе спохватились слишком поздно. Нашли трех убитых. Оружия при них не было Но лучше об этом происшествии молчать!
А партизанам кто сообщил? оборвал его штурмбанфюрер.
Не могу знать, господин. Возможно, здешние жители следили. Ведь в представлении местных жителей кровная местьсвятое дело.
Вот каь;местных! Здесь еще не усвоили принципы нового порядка? Функель, арестуйте сто заложников! Массовый расстрел отобьет охоту поднимать преступную руку на немецкого солдата.
Осмелюсь сказать, снова отозвался невзрачный, но, оказывается, настырный Михальский, на местных жителей массовая экзекуция не произведет должного впечатления, а только, возможно, вызовет новые эксцессы. Тут никто не видит вины в действиях мстителей, и поэтому наказание заложников не поймут так, как следует. Я позволю себе, герр штурмбанфюрер, напомнить инструкцию, которая пришла из Берлина, об отношениях с местным населением. В ней прямо сказано: «Военные должны помнить, что не принятые ранее во внимание указания, касающиеся женщин на Кавказе, становятся решающими, ибо у магометанских народов правила для женщин так суровы, что неосторожный поступок может вызвать неугасимую вражду». В общем, так оно и случилось, господин штурмбанфюрер
Вы плохо изучаете инструкции, с нескрываемым сарказмом ответил Хейниш, а я сюда прибыл не для шуток. В инструкции ничего не сказано о допустимости самосуда. Все проступки немецких солдат подлежат исключительно немецкому военному судопроизводству. Но кое в чем вы правы. Ну что ж, воспользуемся инструкцией, поскольку другой нет, о мягком поведении с населением Франциитам за одного убитого немца расстреливают только десять заложников. Так что последуем европейскому гуманизму.
Он обвел всех присутствующих холодным взглядом.
Гауптман Функель, обратился к коменданту, немедленно арестуйте тридцать заложников, преимущественно нетрудоспособныхстариков, больных, подростков. Оповестите население, что все заложники будут расстреляны, если беглецы в двадцать четыре часа не сдадутся оккупационным властям. В оповещении укажите фамилии и возраст арестованных.
Слушаюсь! щелкнул каблуками Функель.
А вы, Михальский, отныне лично отвечаете за работу полиции. Головой отвечаете! Надеюсь, вы не будете валять дурака, как ваш покойный предшественник Курбанов?..
Глава третья. КРИПТОНИМ «ИСТОРИК»
«Братья кавказцы, кабардинцы и балкарцы, чеченцы и ингуши, черкесы и адыгейцы, карачаевцы и калмыки, осетины и трудящиеся многонационального Дагестана! К вам обращаемся мы, самые старшие представители кабардинобалкарского и чеченоингушского народов, которые собственными глазами видели ужасы, принесенные злобным Гитлером в наши родные горы. Мы спрашиваем вас, можем ли мы допустить, чтобы немецкие разбойники грабили селения, убивали старого и малого, насиловали наших женщин, порабощали наши вольнолюбивые народы?»
Женщина в белом халате читала газету «Герой Родины». Читала сосредоточенно, целиком углубясь в текст на сероватой газетной бумаге, текст, что горел огнями пламенных чувств и страстей, призывал к борьбе, вдохновлял верой в победу. Она не видела майора, который уже несколько минут стоял перед ней неподвижно и парадно, словно на часах. Он любовался ею и радовался этой короткой передышке в его сложной, скупо поделенной на краткие минуты службе. Порой минуты для него складывались в обоймы пистолета, где секунды, словно пули, плотно пригнаны одна к другой, жестко сжаты пружиной обязанностей и заданий. И найти среди них какойлибо просвет на такое вот праздное любование чутким и нежным женским лицом казалось волшебством. И он замер перед этим неожиданным чудом, на какойто миг освободился от служебного напряжения, торжественный и встревоженный этим минутным счастьем. Перед ним сидела милая, с мягкими чертами лица женщина в золотой короне из кос. Золотое тепло исходило от ее мягкого, миловидного лица. Ему захотелось увидеть ее глаза, и он тихо прочел вслух серые буквы, хотя они прыгали перед его глазами вверх ногами зелеными и красными чертиками:
«Мы, народы Северного Кавказа, знаем, что наша сила в неразрывной дружбе между собой и в братской помощи великого русского народа. Так поднимемся же все как один, независимо от возраста и национальности, на священную войну с гитлеровскими убийцами и насильниками. Добудем желанную победу в смертельном поединке с ненавистным врагом».
Она оторвалась от текста и глянула на майора. Был он статен, широк в плечах и тонок в талии, с густыми черными бровями вразлет, жгучими, черными глазами, горбоносый, с аккуратными мягкими усами. Настоящий горец.
Почему не в халате? спросила она сухо. И вообще, вы ведь читаете текст даже вверх ногами. Почему же не прочитали внизу, что вход в госпиталь в верхней одежде категорически воспрещен? А вы нависли надо мной без халата да еще с пистолетом.
Впервые слышу, чтобы гардероб переоборудовали на арсенал, пошутил он. Но вы способны обезоружить без всяких словесных ультиматумов Однако позвольте представитьсямайор Анзор Тамбулиди, из штаба фронта.