Калина даже с некоторым сочувствием глядел на внешне схожего с ним человека, хорошо понимая механику этих неожиданных, как смена погоды в горах, психологических перепадов; там то солнце, то дождь, здесьто уверенность, то подавленность.
Сроксентябрь, задумчиво проговорил генерал Роговцев, когда капитан Калина явился к нему с обязательным ежедневным рапортом, На беду, немцы, как принято говорить, не выходят из графика. Пока что Взгляника, Костя, сюда, он раздернул шторы из плотной, темной ткани, скрывавшие от постороннего взгляда огромную, густо помеченную флажками карту Кавказа, занимавшую почти всю стену. Положение наше действительно тяжелое. Тебе, как «герру Шееру», знакомство с реальной обстановкой на фронте необходимо и очень важно. Противник наступает словно по расписанию, идет как поезда на железной дороге. Пока что
Неужели? взволнованно спросил Калина.
Хуже некуда Перевес у немцев значительный, но наши бойцы стоят насмерть на каждом рубеже, и потери врага в живой силе и техникеогромны. Вот небольшое свидетельство, неотправленное письмо одного из альпийских «эдельвейсов», уже нашедшего свою гибель на Кавказе: «Вы даже не можете себе представить, что тут творится! Кошмар, какого и во сне не увидишь. Я докатился до того, что на живых земляков смотрю будто на покойников. Дорогие родные! Заклинаю вас прислать мне какойнибудь талисман. Только, ради бога, побыстрей! Я буду усердно молиться, лишь бы остаться живым в этом пекле» Вот как запели! снова усмехнулся Роговцев. Твое задание, Костя: подробно знать о планах и намерениях врага
Капитан Калина подставил руку под холодную струю крана, размял ее, растер и снова сел за осточертевшую писанину.
Чудовищно фальсифицированная древнегерманская мифология и безжалостно препарированная всемирная историявсе переплелось в одну липкую коричневую паутину. Милитаризованные легенды о немецких богах, эпос о Нибелунгах, сказание о Вальпургиевой ночи поразительно вплетались в гиперболизованную историю древних фюреров. В геополитике и философии, истории и литературоведениивсюду проросла рыжая борода Барбароссы, и всюду она была направлена в одну сторону«нах Остен».
Капитан Калина не имел права ошибаться. Времени было в обрез, и все возможные случайности надо было продумать заранее. Это исследователь имеет право на эксперименты, даже на ошибки. Обнаружив, что пошел ошибочным путем, экспериментатор просто меняет направление поиска. Актер тоже сначала может сыграть свою роль неудачно: впереди еще много представлений. А у разведчика только одна премьера, и ошибается он только раз.
Ежедневно Костя поднимался засветло, и ежедневно ему не хватало времени. Он заучивал на память цифры и пароли, отрабатывал формы связи, учил новые правила и пометки, введенные немецким командованием, обновлял специальные знания по истории, тренировался в стрельбе, по два часа в день впитывал в себя зрелищные, хроникальные и сюжетные фильмы, некогда купленные или недавно захваченные, учился фотографировать и умело пользоваться киноаппаратурой, вел долгие беседы с Шеером, а вечером составлял обязательный отчет генералу Роговцеву и только после этого, совершенно уставший, садился за чтение писанины в шееровском дневнике и блокнотах Хорошо еще, что немец не курил и не было нужды для полного правдоподобия «легенды» привыкать к папиросам, отравляя никотином непривычный к табаку организм.
А сегодня днем он вдруг почувствовал, что время пришло, что, возможно, ему остался еще только один напряженный день и одна бессонная ночь среди своих, а впередидни и ночи среди врагов. С чего возникло это ощущение? Может быть, с того, что генерал Роговцев познакомил его с радистом, старшим сержантом Иваном Сорокиным, веселым и охочим до работы парнем с Херсонщины? Он должен был стать его ординарцем. Его недостаток: несовершенное знание языка. Но это учли и решили, что Иван станет заикой. Положительное обстоятельство: уже дважды забрасывался в тыл врага и с успехом выполнял довольно сложные задачи, не теряясь в неблагоприятных, а порой и критических ситуациях. Или подобное ощущение возникало из вопросов, дополнительных вопросов генерала
Роговцева, которые следовало бы уточнить? Их было лишь три, и цифра эта тоже говорила о приближении окончания подготовки. Кто инструктировал Шеера в ОКВ[9] перед отправкой в действующую армию? Кто из немецких историков находится сейчас на оккупированной территории Советского Союза?
Знают ли они Шеера?
Сведения оказались важными.
Ответ первый. В 1938 году Кейтель и ГеббельсОКВ и министерство пропагандыодобрили «Соглашение о ведении пропаганды во время войны». Этим соглашением «пропагандистская война» приравнивалась по своему значению к войне, которая ведется «мит фоейр унд шверт»«огнем и мечом», то есть оружием. В апреле 1939 года «Оберкомандо дер Вермахт» организовало отдел военной пропаганды, который возглавил генерал Ведель, подчинявшийся непосредственно штабу оперативного руководства ОКВ. Отдел занимался разработкой детальных пропагандистских мероприятий для каждой стратегической операции. Планы утверждает лично Гитлер, после чего они координируются с ведомством Геббельса, все ведущие сотрудники которого получили высокие воинские звания. Кадры сугубо военных пропагандистов готовятся в специальном учебном центре в Потсдаме.
Шеер: «Я имел инструктивную беседу непосредственно с генералом Веделем».
Ответ второй. Сейчас на территории, оккупированной немцами, находятся два известных в Германии историка: Теодор Оберлендер и Болко фон Рихтгофен.
Оберлендер! Перед войной, как исследователь «земельных просторов в геополитике», не раз посещал Советский Союз, разумеется, с «чисто научной» целью. Офицер «АбверАусланда»«абвера за границей». Гражданские должностипрофессор аграрной политики и директор Данцигского института восточного хозяйства, послепрофессор Кенигсбергского, а потом Грайфсвальдского университетов, в 19391941 годахДиректор Экономического института в Кенигсберге по изучению восточных государств.
Шеер: «Во время войны Теодор Оберлендер занимается изучением вопроса о национальном самоуправлении нецивилизованных народов, для чего на Кавказ привез будущего грузинского царя БагратиониМухранского».
Болко фон Рихтгофен. Ответственный сотрудник СС, зондерфюрер и офицер контрразведки. Ординарный профессор в Кенигсберге. Сейчас Болко фон Рихтгофен по специальному заданию военных служб и министерства иностранных дел находится с археологической экспедицией в районе Новгорода и Пскова, исследуя конфигурацию Чудского озера.
Шеер: «Болко фон Рихтгофен считает, что никакого так называемого Ледового побоища на Чудском озере никогда не было. Уже как зондерфюрер СС, Болко фон Рихтгофен сжег библиотеку Новгородского археологического общества и музей в Старой Руссе. А все ценное вывез в музеи Кенигсберга».
Ответ третий. С Оберлендером и Рихтгофеном герр Шеер не имел чести быть знакомым. Он для такого высокого взлета еще слишком мелкая сошка, к тому же учился в Берлине, а не в Кенигсберге.
Шеер: «Зато меня прекрасно знает выдающийся деятель министерства рейхспропаганды доктор Отто Дитрих».
Интуиция не подвела Калину. На следующий день, правда уже под вечер, в загородную усадьбу приехал на машине майор Анзор Тамбулиди. Как обычно, он уже с порога энергично сообщил:
Все! Шабаш! Генерал приказал вам, Константин Васильевич, отдыхать. Спатьпочивать, сил набирать и больше ничего не делать. Целые сутки. Представляете?
Значит?..
Вот именно, значит! Через сутки Завтра вечером встретитесь с полковником Ириниными на самолет.
Глава шестая. ВАРВАРА ИВАНОВНА
В этот вечер, 31 августа, Варвара Ивановна не завешивала плотной рядниной окна, чтобы затем зажечь слабый мигающий ночник. Она вглядывалась в прохладные сумерки, которые густели с каждой минутой.
Мысли ее, горестные и потайные, словно растворялись в черном мраке. Они метались как немой вызов безжалостному моторному реву, как возмущенное возражение неотвратимой реальности, которой бессильно и упрямо сопротивлялось сознание. Горячее людское сердце не могло воспринимать горе хладнокровно и безучастно. Оно таило надежду, которой жило уже много вечеров, сменявшихся бессонными, изматывающими ночами. Надежда умещалась в два словасегодня придет. Но сегодня ли?
Ей казалось, что все это чужеземное нашествие уже случилось когдато, а теперь лишь возвратилось из далекого прошлого в день сегодняшний, только возвратилось минувшее в еще более уродливом и нелюдском облике. Память неумолимо возвращала ее чуть ли не на четверть века назадв август 1918 года. Немцы и белогвардейцы
Женщина, совершенно седая, хотя ей еще не исполнилось и пятидесяти лет. Ее поникшая голова белела в домашних сумерках, словно покрытая чистым платком. И в этих вечерних сумерках всплывал август, как только может всплыть в безжалостной людской памяти, которая оберегает наполненные чувствами события и поступки с живыми лицамизнакомыми и незнакомыми, с настроениями и желаниями, а не просто как документоднойдвумя холодными строчками на пожелтевшей бумаге. Август 1918 года, промчавшийся в сумасшедших высверках белогвардейских сабель и широких мечей кайзеровских вояк. Немцы и белогвардейцы Тогда тоже опирались на чужеземные штыки атаманоборотень Краснов и палач Шкуро. И теперь они снова поднялись на фашистских плечах, ревностно исполняя свое ремесло услужливых палачей.
А что же было тогда, двадцать четыре года тому назад?
Тогда, в августе восемнадцатого, погиб муж Варвары Ивановны, погиб вместе со всей его подпольной группой«пятеркой». Арест произошел неожиданно, быстро, суд был короткий. Ночью подпольщики были арестованы, утромказнены. Такая поспешность наводила на мысль, что подпольщики узнали о чемто важном и палачи побоялись, что тайну «тюремным телеграфом» передадут на волю. Вот и заставили замолчать узников пулями. И всплыло черное слово] «измена», которое сеяло недоверие, уклончивость, разброд. Следы терялись, словно на зыбких кочках трясины.
Варвара Ивановна, тогда просто Варя, похудевшая и осунувшаяся, вдова с трехлетним сыномсиротой на руках, не то чтобы знала, а всем сердцем, всем естеством своим чувствовала, кто предатель. Сердце побеждало разум, потому что она подозревала одного из бойцов рабочих вооруженных дружин. Однако что такое бездоказательная подозрительность убитой горем молодой женщины? Сердце подсказывало? Но чувство, не выверенное фактом, к делу не подошьешь
И только не в меру горячий, изза чего ему не раз делал замечания подпольный комитет, чубатый парень Василий Иринин поверил Варе на слово.
Кто он, этот гад? вырвалось у него, и по скулам его гневно заходили желваки. Кто губит наших дорогих товарищей?
Харченко, еле слышно прошептала Варя.
Харченко? переспросил Василий, Не может быть! Йо глянул в сухие, упрямые глаза Вари и решительно поднялся на ноги, статный, сильный, грозный, с черным шелковым чубом изпод смушковой кубанки, красавец парень.
Он вспомнил теперь сообщение своего человека, который находился в банде белых по его поручению. Человек этот уведомил, что слышал, как один из офицеров белогвардейской контрразведки, некий поручик Боровский, разговаривая с кемто перед отъездом в Ростов, назвал фамилию Харченко, а потом добавил: «Если возникнет необходимость, идите сами. Пароль:
«В доме ктонибудь болен?» Ответ: «Уже выздоровел».
«Так вот о ком шла речь! мысленно рассуждал Иринин. Если не будет Боровского, то Харченко может довериться только людям с паролем Выходит, он может не знать в лицо тех, кто придет к нему Но тот ли это Харченко? Фамилия уж очень распространенная»
Ну что ж, проверим! сказал сурово. Адрес знаешь? Хорошо Жди меня в эту ночьпоедешь с нами. Мы его прощупаем
Но он же знает меня в лицо
г. о
Не бойся! Мы тебя снарядим казачком с папахой до глаз.
Василий взял «на дело» двоих из своей «пятерки»Петра Карпенко и неразговорчивого Федора Громова. Петро был за кучера гдето раздобытого на ночь шикарного пароконного фаэтона. Василий и Федор обрядились в офицерскую форму. Варя в великоватой для нее солдатской шинели и мохнатой папахе пристроилась с карабином, зажатым между колен, рядом с широченным в плечах Петром.
Держи винтовку ближе ко мне, чтобы была на подхвате, наставлял ее Петр. В случае чего, я стреляю
Ночь светилась мягким лунным светом.
Вот и хорошо! решил Василий Иринин, Этот гад обязательно будет разглядывать нас во все щели. А никого из нас он в лицо не знает. Наша группановая, провокаторам еще не ведома!
Группато новая, обронил с передка Петро, нос дисциплиной слабо. Шутка либез приказа ехать!
Ничего, подбодрил Василий. А вдруг тот гад не один, а другой гад его упредит? Это сколько же наших людей еще погибнет!
Жил Харченко скромно, на околице, где пыльная улица Долгая выходила в степь, к горизонту. Неслышно катились колеса по пушистой темной пыли. Фаэтон остановился в густой тени затихших на ночь деревьев. Василий й Федор упруго и легко соскочили на землю. Открыли калитку и направились к хате, белевшей сквозь густоту старых, толстокорых черешен. Постучали в небольшое оконце в белой стене, разрисованной розами. Заскрипела форточка, и из хаты послышался сонный женский голос:
Кого это носит в такое позднее время?
Свои! Открывай! вполголоса ответил Иринин, Хозяин дома?
Где ж ему быть? женщина, кажется, даже зевнула, Сейчас я его, сонную тетерю, подниму. Подождите минутку
И в самом деле, не прошло двухтрех минут, как на пороге встал сам хозяин. Внимательно вглядывался в прибывших и неторопливо заправлял за ремешок черных штанов косоворотку.
Чем могу служить, господа?
Почему так долго не открывали? В доме ктонибудь болен? вражеским паролем ответил Иринин.
Больных нет, уже выздоровели.
«Вот и признался, гад!..»
Быстро одевайтесь, поедете с нами, господин Харченко. Есть серьезное дело Сколько вам нужно на сборы?
А что тут одеваться? лениво отозвался Харченко. Сапоги на ноги и картуз на голову Оружие брать?
Обязательно! Какое у вас?
Наган
Через минуту все трое уселись в фаэтон. Иван Харченко посрединемежду Василием и Федором. Варя ежилась, стискивая карабин, сдерживая дыхание, боясь пропустить хоть словечко. Ее тогда впервые в жизни поразил до глубины души человеческий цинизм, подлая торговля изпод полы чужой судьбой, чужим счастьем и будущим, торговля, в которой живые людилишь «мертвый капитал». Жизнь, неповторимая человеческая жизнь, только «товар» в двойной игре торговцапредателя Слова стоят рядом: продажапродавшийсяпродажная шкура
Она ежилась в грубой и жесткой солдатской шинели, молодая женщина, которую черная измена лишила счастья, любви и материнства, ежилась, вся пропитанная ненавистью, от чего дрожала каждая клеточка ее тела, и боялась даже обернуться, чтобы не опалить Харченко неумолимым, как приговор, взглядом.
Господин Харченко, говорил Иринин, мы к вам, собственно, от Боровского. Сам он приехать не смогдела
Понимаю. Да, да, он говорил мне, что должен ехать в командировку в Ростов, согласно закивал Харченко.
Ну что ж, тем лучше. Значит, большевик Чаус с его «пятеркой» ваша заслуга? спросил Василий и сразу же доброжелательно добавил:Хорошая работа, чистая.
Не совсем чистенько вышло Узнали меня. Пришлось немедленно расстрелять, чтобы, упаси боже, не сообщили другим Повезло большевичкамизбежали пыток! Вообщето приходится работать очень аккуратно, чтобы не возникло и малейшего подозрения у слишком бдительных товаришочков. Поэтому и жить вы нужден, как нищий, в развалюхе на околице. Как вся голытьба Будь она неладна!
Кажется, вы и сами в большевичках ходите?
Что поделаешь? Но я же их всех как облупленных знаю, никакая конспирация их не спасет, всем обеспечу одну дорожкуна виселицу. Скоро, ой скоро, господа, все мы окончательно освободимся от босоногой голытьбы, которая на достаток зажиточных людей заглядывается Я считаю так: что моето мое.
И много загребла у вас голытьба?
Достаточно, чтобы не забыть Отец в Луганске имел хоть и небольшой, но кирпичный заводикверное дело, строительный материал всегда нужен. Меня готовил себе на смену и гонял по всему производству, чтобы я своими собственными руками мог выпекать кирпич, как пряники. Руки у меня в мозолях Вот и говорю теперь «товаришочкам»: «Явесь ваш, япролетарий!»