Черт знает что такое!
(Неторопливой тенью прошел Соломон в туалет.)
Не нервничайте, я сам человек нервный.
Простите.
По контрасту, вначале мелкими вкраплениями, потом все более усиливаясь, возникает идея Россиив черно-белом варианте, кадры непременно документальные, Бах переходит в православное «Ныне отпущаеши», своего рода Реквием. Заметьте, я ничего не присочиняю, все это есть у вас в подтексте. Но у нас нельзя. Так тем лучше! Западная тема в соединении с русской кончиной создает атмосферу всемирного сумасшедшего дома с санитаром во главе. И когда в финале цветочки-ангелочки, то есть безумцы, душат садовника...
Да ничего подобного у меня...
У вас другая концовка, да, между нами, эзоповская. И это объяснимо по соображениям... сами понимаете, по каким. Цветы-души спасены в некоем саду. Подразумевается ведь рай, так сказать, Божий сад? Это не эффектно, это сказка, оглянитесь вокруг себя и прислушайтесь.
(Соломон прошел обратно и громко покашлял, заглушая баритон из кухни.)
Я никогда не сочинял ни антиутопий, ни сатир!
Ваши фантазии изумительны, как их ни назови. Когда мы будем писать сценарий...
Нет, я не хочу.
Успокойтесь, займитесь аутотренингом. Вам поможет Евгений Романович.
Да как вы не понимаете...
(В полутьме возникла внучка Григоровича, и откуда-то из бездны голос Мамедовны воззвал отчетливо: «Почти десять минут!»)
Прощайте.
До скорого. Может, в дальнейшем удастся протащить и «гробницу», мы ее так закамуфлируем...
Прощайте.
Вэлос шутил, леди смеялись. Его девочка, его радость в английском костюме, с накрашенными губами и с сигаретой показалась иностранкой, зашедшей шутки ради в притон (эта леди с утра до вечера за машинкойденьги-господа,а он отказался из эстетических соображений от «пародии»как иначе назвать Швейцарские Альпы в Карпатах... дело не столько в эстетике, в другом, в другом!). Вэлос оторвался от беседы (то есть от костюма, он рассматривал швы, подкладку, этикетку и одобрял), спросил:
Ну как?
Он неглуп.
Ну еще б! Ты будешь писать сценарий?
Толстой сказал про «Анну Каренину»: делайте хоть балет. Я до такого непротивления еще не дожил. Балет сделали. Автор умер.
Жека, сколько он получит за сценарий?поинтересовалась Дуняша, будто автора тут не было.
Хороший вопрос. Я уточню и доложу. Вся соль в том, что пациент умеет продать за кордон. А это уже не шутки. Ну, доллары пойдут в казну (кесарю кесарево), Митеслава. Сюжетец тянет на Канны или Венецию (цветы в сумасшедшем домеблеск!), да Шубин-Закрайский добавит жути. Чувствуете, как она подкрадывается?
Жуть?
Слава, Митюша!Жека сделал остроумное лицо и непринужденно залопотал по-английски:«Мистер Плахоф, вы иносказательно изобразили узников совести, томящихся по психушкам в России?»«Да как вам сказать, сэр...»«Понятно. Что собою представляет в этом контексте образ санитара-садовника?»«Сатану, сэр».«Понятно. Кого конкретно из государственных деятелей вы имели в виду?»«Это тайна художника». «Нью-Йорк Таймс»: «Говоря о политической обстановке в красной империи, известный радикал Дмитрий Плахов заявил, что это тайна».Жека сделал задушевное лицо.Отечественный вариант: «Дмитрий Павлович, я волнуюсь, нечасто, ох, нечасто советских художников по достоинству оценивают в странах капитала. Что вы ощущаете?»
«Я волнуюсь».«Я вас понимаю. Как вам удалось?»«Как-то так».«Понимаю. И все же! Не быв там, живя в стране без капитала, проникнуть в нутро, разоблачить разложение! А санитар-садовник! Мрачное порождение фашизма, которое, нет-нет, да и проявит нутро! Поделитесь, как вам удалось?» «Сам не знаю».«Да, художник творит интуитивно. Что вы почувствовали, вернувшись наконец на Родину?»«Волнение».
«Я вас так понимаю. На фоне всеобщего кризиса западного кинематографа...»
Жека, уймись, скучно,прервал Митя.
Что ты нервничаешь, а?
Скучно.
Так надо отпраздновать свободу! Устроим афинскую ночь. Побегли в «Националь», Полина должна показать вельвет...
А я халат. Ну-ка, Поль, встань... так, пройдись. Сюда нужна шляпа типа мужской с прямыми полями...
И трость,вставила Поль,и лондонский туман.
Туман устроим,обязался Вэлос.«В поле не видно ни зги, кто-то кричит: «Помоги!..»
Дуняша отмахнулась и продолжала задумчиво:
Или берет?.. Да, лиловый бархатный берет! Ренессанс. Распусти волосы.
Поль выдернула откуда-то из каштаново-рыжей чащи шпильки и гребень (круглый прозрачно-коричневый гребешок с узорчатыми дырочками, за сорок семь копеек), шелковые пряди обрушились на плечи, на лицо; под пристальными взглядами она вдруг усмехнулась, вспыхнулаалая кровь под золотистой кожей, лиловый берет, трость, обольстительный облик, трагический жест, а всего лишь поднесла руку к лицу, откинула волосы, подошла к окну, к разноцветной занавеске, переодетая красотка, ренессансные розы... что-то такое промелькнуло фрагментом карнавала. Все молчали, Дуняша размышляла лениво и бескорыстно: «Зачем испанец? Вон грек уже готов, а Митьку требуется проучить... гений чертов!»
Грек «был готов» всегда, с первого новогоднего дня в Милом, но спал спокойно, осознавая абсолютную бесперспективность; однако сейчас, в молниеносном ало-золото-синем промельке, абсолют рухнул, едва не придавив доктора идеальными обломками, во всяком случае, ранив почти смертельно. «Я же не хочу, черт!.. нет, не на жизнь, а на смерть!»успел подумать он в недоумении, в упоении, как вдруг погас свет.
За дверью в коридоре начинался карнавал, чертыхался Соломон (ответственный квартиросъемщик), Карапетян заливался беззаботной горлинкой («Как бы мне, рябине, к дубу перебраться»он страстно обожал русскую стихию), Мамедовна уже звонит: «Давайте главного!.. Безобразие!.. Откуда я знаю!.. Это вы должны знать!» Митя вышел, чуть не сбив с ног внучку Григоровича (якобы тот самый, друг юности Достоевского, «Антон Горемыка»), Соломон с трепещущей свечечкой стоял в углу на стуле: «Черт его знает! Пробки перегорели? Не пойму!»«А я предупреждал насчет автоматической (спекулянт)! По тридцать копеек с носа!»«Вот и купил бы!»«Товарищи, мы же интеллигентные люди,сказала педикюрша Мамедовна и рявкнула в трубку:Пробки перегорели!.. Как это сами?! Пьяницы!» Соломон закричал: «Митя, вы в электричестве разбираетесь?»«Я разбираюсь,мимо проскользнула Дуняша.Митя, подержи ты свечку».«Я подержу что надо!Карапетян ловко поднял Дуняшу на стул и так прилип, начав сначала: «Вот стоит, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь...»«Да вы-то хоть помолчите!»«Поберегите себя, Соломон Ильич, берите пример с внучкимогила. Вам так удобно, дорогая?»«Да, пробки,объявила Дуняша, спрыгнув на пол и
освободившись от объятий.Проволока есть?» Проволоки нет. Коммунальные монстры принялись горячо обсуждать неожиданное развлечение в задушевно-русских трепещущих потемках, почти без акцента:«...головой склоняясь до самого тына...» Гармонь, околица, гулянка, голоса несутся ввысь, к острому месяцу, последняя печальничего этого уже нет в природе. Он стоял посторонним истуканом, не вникая, чрезмерно задетый словцом «демонизм». А, ерунда, все на продажу... Жека вынырнул из тьмы на свечку, жизнерадостно подзуживая, включился в действо (Соломон с Мамедовной уже предъявляют друг другу преисподний счет, нежно воркует рядом с Дуняшей спекулянт, траурным символом вековой богооставленности молчит внучка), а где Поль? «Где Поль?»«Там, в комнате»,ответил Вэлос как в лихорадке.
Как в лихорадке он подошел к ней, она стояла у стола и сказала: «Все ушли? Как хорошо».«Хорошо,прошептал он, засмеялся тихонько, коснулся, принялся перебирать, поглаживать пушистые пряди, вдыхая их запах.Какие у тебя волосы».«Да, смешно.Руки у нее горячие, лицо горит.Костюм я отдам, не волнуйся, денег же нет».«Денег? Сколько угодно, любые деньги, прелесть моя, сколько надо?»«А, да не смеши ты меня,она засмеялась; беспричинный смехего, ееперекатывался, был третьим меж ними.Ну что там со светом, в конце концов?»«Зачем нам свет?Острота ситуации в том, что все здесь же, за дверью незапертой...Не надо света»,тут Вэлосу стукнуло в голову, что она принимает его за другого, за мужа («Я ей не внушал, что за черт!»)и она чутко откликнулась, не понимая, но отталкивая его руки; с чудовищным усилием он справился с собой и прошмыгнул в коридор.
Стояла непроницаемая тьма, Поль отдернула портьеру, стукнулись кольца костяным стуком, уличный вечер с невидимыми из окна фонарями и фарами прокрался в темноту, наложил блики и тени на бросовые декорации (жильцам сдается то, что не жалко выбросить), декорации уже обжитые, оживленные их жизнью, но сейчас, в скудном свете, словно незнакомые. Из форточки свободно потек весенний дух с привкусом московского туманца (ржавеющих крыш, мокрого асфальта, бензина, обнаженной зелени на бульварах). Пронзительная свежесть смутила душу, возмутила гордость: зачем я здесь, в чужой комнате, в чужом городе, с чужими? Жду, когда меня бросят или сдадут другим жильцам? Кругом темно и страшно. Бессознательным напряжением воли она вернула любовьк этому вечеру, к Митиной настольной лампе, ждущей огонька, к голосам в коридоре; нахлынул богатый сложный свет детства и юности, разорвал темень, и Митя сказал, входя: «Пробки перегорели. Ну, что будем делать?»«В Националь"!»вскричал Вэлос, удачно имитируя купеческий кураж, и Дуняша согласиласьс условием, что ей дадут-таки прилично прикрыться. «Прикроем!гремел Вэлос.Карапета отшила, или все еще томится? Представьте: ночь, некто с купюрами крадется...»«Я не пойду,сказала Поль,не хочу».«Блестящая идея! Мы сейчас сбегаем, принесем, устроим пир во тьме, да, Мить?»«Поль, почему ты не хочешь?»«Просто так. Не хочется».«Правильно,мигом переметнулась Дуняша,никакой пьянки, у меня с утра испанцы. А вы, доктор, развращаете пациентов».«Ни-ко-гда! Подчиняюсь с наслаждением, навек с вами, впадаю в детство, в сказку, к черту испанцев, я лично заменю любого испанца. Вообще, прелестные дамы, я скажу так...»
Митя с гневом покорился, упал на кровать (матрас с ощутимыми пружинами на брусках-ножках), закурил. В ответ в районе дивана (Вэлос и Дуняша) и письменного стола (Поль) загорелось еще три огонька, молодые голоса и смех сливались в бессмысленную мелодию. Обычно он делал что хотелось, и окружающие делали, что ему хотелось, но сегодня момент (выпить) был упущен. Да, в какой-то момент (свет погас?) вечер переломился не в ту сторону, настрой пропал, гнев остался, огоньки перемигивались, озаряя жадные губы, складывающиеся при затяжках в воздушные поцелуи, Вэлос рассказывал сказку не своим, глубоким и мужественным, голосом:
...история идеальной любви, захватившей человека на исходе юности. Но онадопустим, Катяуже не была свободна. Правда, жених ее, Платон, сидел в тюрьмеза пустячок: случайное убийство дровосека в горах...
В Швейцарских Альпах,пробормотал Митя.
Ну да. Тамошний тиранГенсек XIIIправил по народному египетскому обычаю: жизнь за жизнь. Платону грозила виселица.
Нет,возразил Митя.По обычаю, его должны казнить так же: случайным выстрелом на охоте.
Ты прав. Этот способ открывает больше возможностей для сюжета. Продолжаем. Ядирижер, выимпровизаторы. Дуняш, как познакомились Платон и Катя?
Она была в красном сарафане, загорелая и босая, несла полные ведра вдоль цветущей изгороди, и яблони цвели. Он проезжал мимо в белом мерседесе.
Может, лучше на лошади?
Пожалуйста. Он скакал на арабском скакуне из манежа, где брал уроки верховой езды. «Милая девушка,сказал Платон,позвольте вам помочь»,и спешился. Вода расплескалась от волнения, измочив сарафан и коричневые бриджи.
Платонвоенный?
Нет, студент. Учится в Санкт-Петербурге по международному обмену. В тот же вечер они обручились.
Попрошу заострить внимание на этом моменте,сказал Вэлос.Тут возникает ближайший друг Платона Валентин, который и есть настоящий герой нашей истории. Полина, что происходит?
Тебе лучше знать.
Ну, напряги воображение, мы все соучастники.
В честь знакомства они втроем пьют вино из одного стаканаи все перепутывается.
Великолепно! А вот не захотела пойти в «Националь». Откуда взялось такое вино?
Из «Тристана и Изольды». Или баба-яга наварила зелья. В общем, оно было всегдаиз древнего духа Земли.
Но откуда магическое вино в бедной хижине Кати?
Его принес Валентин.
С какой целью? Он еще не видел девушку.
Не видел? Значит, он хочет навредить Платону.
Он его любит.
Ну, не знаю.
Поль,вмешалась Дуняша,доктору хочется благородного героя. Пусть вино и приготовила баба-яга, ее бабушка, ясновидящая (их в горах полно), которая предчувствует судьбу Платона и готовит внучке запасной вариант.
Так кого же любит Катя?
Обоих.
Стало быть, Валентин ни в чем не виноват?
Вы не проникли в глубину моего замысла,заявил Вэлос.Виноват. В кульминационный моментна охотеон единственный видел, что выстрел был непреднамеренный, но молчит, ослепленный страстью. Как тебе такой ход, Мить?
Ход банальный, сценка среднеевропейская.
Ну, продолжай сам.
Разноцветные всадники, рог трубит вдали, егеря следят напряженно за мановением белой руки в перстнях, ждут, когда Генсек XIII подаст знаквсе в движении, в дрожащих солнечных пятнах, азарт, ветер, царский сокол злобно нахохлился, сейчас взлетит, заскользит, крыльями закроет солнце. А волк почти затравлен, но может скрыться в лесу, Платон на полном скаку подлетает к опушке (охота остается за холмом), стреляет в серую тень, кто-то падает с криком, а из чащи внимательно наблюдает его друг. Следующее действие: в камере смертника. Единственное окошко закрывает фанерный «намордник», в котором Платон, естественно, просверлил дырку гвоздем из охотничьего сапога. Каждый вечер в ясных сумерках на углу площади стоят двое: аленьким цветочком горит сарафан рядом с черной одеждой друга-предателя.
Но каким же образом,перебила Дуняша,его могли засудить? Ведь понятно, что студента и дровосека свел несчастный случай.
Студент-диссидент неугоден Генсеку XIII,проникновенно объяснил Вэлос,доказательства подделаны, свидетелей якобы нет. Самого Платона мучит вина перед вдовой и сиротами. И вот наступает развязка. Валентин приготовил себе такой же охотничий костюм, как у друга, и сумел отвлечь внимание ребят из чрезвычайки. Нарядная группа в придворных мундирах бесшумно окружает укромную лужайку. Юноша верхом на белом коне, лицо в тени столетнего дуба. Сам начальник отдела по борьбе с бандитизмом, полковник Порфирий Петрович, целится из именного пистолета. Точно в сердце. Все кончено.
А Платон?поинтересовалась Дуняша.
Эмигрирует. Граница рядом. Создает по горячим следам бестселлер «Драма на охоте» и становится знаменит.
А Катя?
Не в силах расстаться с могилой Валентина.
Но ведь с его смертью магическое действие вина окончилось? Или нет?
Да, но пролитая кровь крепче любого вина. Винокровь, чувствуете символику? Вообще это темный пункт, предложенная Полиной версия нуждается в доработке. Но в целом можно предлагать Шэ-Зэ, правда, Мить?
Обязательно.
Все-таки свет грянул (Мамедовна раздобыла проволоку у нижних соседей, Дуняша пошустрила, Карапетян собрал по тридцать копеек, внучка не поняла и не дала, сложились еще по десять, друзья удалились, когда Соломон нарочито загремел «кандалами цепочек дверных»), коммуналка впала в сон, промозглый обворожительный вечер перешел в ночь, она читала, он «как дельный» сидел за письменным столом, борясь с самим собой. Подзуживало разыграть гоголевский вариант, и ежели б был камин (его широкий зев заделан, зияют отбитые останки мраморной доски на лепных столбиках), на худой конец «буржуйка»... но переть во тьме на помойку с чемоданом и спичкамиэто будет продолжением сегодняшних пародий.
Поль,сказал он, не оборачиваясь.
Она отозвалась не сразу (вопрос постепенно проник в сознание сквозь бердяевскую «Русскую идею»; тамиздатомстатья 70-я, хранение и распространение, до семи летих снабжали Никита да Вэлос), но отозвалась:
Что?
Я хочу пойти пройтись. Пойдем, а?
Что тебе сказал Шубин-Закрайский?
Он тотчас пересел к ней на матрас.
«Натурально, демонизм»вот что он сказал.
Дурак.
Ты так считаешь? Честно?
А ты?
Я на каком-то пределе. Как ты меня терпишь?
Нет, что ты!
Правда? Ты со мной?
Она взяла его за руку, прижала к груди, вздохнула.