Он не иудей, шарфюрер.
Все равно пусть заткнется!
Уже заткнулся, говорю я кротко, чтобы доставить Микки удовольствие. Однако как же с Барселоной, штурмбаннфюрер? Рассказывать или не надо? Госпожа шарфюрер против того, чтобы я здесь трепался
Я все жду, что Эрлих однажды сорвется, и тогда будет то, что рано или поздно должно быть: крик, удары, сломанные кости и вывернутые суставы. Не понимаю, почему он церемонится с Огюстом Птижаном? Четверо суток я заговариваю зубы, потащил гестаповцев в кафе, куда якобы должна была явиться Кло, отпускаю шуточкии все безнаказанно. Будь на месте Эрлиха статуя Бисмарка, и у той лопнуло бы терпение.
Все же последняя моя реплика заставляет штурмбаннфюрера побледнеть. Бледнеет он своеобразносначала кровь отливает от лба и подбородка, подчеркивая розоватую сетку на скулах, потом сереют сами скулы, и наконец белеет нос, весь за исключением кончика, который светится, словно тлеющая сигарета.
Не зарывайтесь, Птижан, тихо говорит Эрлих. Сумасшедший вы или просто лжецдело третье. Но что вы шпион, у меня сомнений нет. Надеюсь, нет их и у вас?
Как раз наоборот
Хватит! Давайте о Барселоне. Где вы останавливались там?
В «Континентале».
Где питались? В ресторане? На каком этаже?
На втором.
Чушь. В Европе все рестораны без исключения расположены на первом.
А в «Континентале» на втором. Боже мой, сколько можно твердить об этом? «Континенталь» стоит на Рамбла-де-Каталуна, в пятидесяти шагах от площади Де-Каталуна и в ста от улицы Пассо-де-Грасиа Нетрудно проверить.
Когда открывается ресторан? Утром, в полдень?
Утром он работает недолго, а по-настоящему открыт вечером, с восьми.
Опять лжете?
Да нет же, говорю я и пожимаю плечами. Чистейшая правда, хотите присягну на библии? Вам знакомо такое понятие «сиеста»?
Ну? поощряет меня Фогель, отрываясь от ногтей.
Сиестапослеполуденный отдых. Днем в Барселоне спят, ходят в кино и обедают. В апреле тоже, хотя жара еще не столь убийственна. Кинотеатры открываются в одиннадцать, а рестораны в восемь или в девять. Это легко проверяется. Рассказывать дальше?
Дальше ничего нового не последует. Я опять, в пятый раз, упомяну о Гомесе, продавшем мне паспорт, опишу во всех штрихах от ватерлинии до клотика «Лючию», плавающую под флагом нейтральной Коста-Рики, повторю историю, как сошел в Марселе ночью и до утра прятался в пустом пакгаузе, а утром, пользуясь беспечностью часового, выскользнул за ограду порта и, не мешкая, ринулся на вокзал, на парижский экспресс. Восемьдесят четыре часа с перерывами мыЭрлих, Фогель и язанимаемся набившим оскомину вопросом о моей поездке из Марокко во Францию, поездки, предпринятой ради спасения Алин Лекрек, нареченной Птижана, застрявшей в Париже с первых дней оккупации. Восемьдесят четыре из девяносто шести часов, прошедших с момента моего ареста гардистами, истратившими треть суток на оформление документов и бессистемные побои.
Меня взяли в метро в одиннадцать с минутами. Черт разберет, что уж там померещилось сухопарому молодцу в брюках-гольфах, буравившему остренькими глазками пассажиров на станции Распай. Он стоял у выхода и, повинуясь одному ему известным причинам, положил мне руку на плечо. Документы мои были в порядке, костюм безупречен, и я без опаски сунул гардисту удостоверение и пропуск комендатуры. Пропуск был, разумеется, фальшивый, но выглядел лучше настоящегопечати жирно сияли-черной краской, все подписи были на местах. «В порядке», сказал гардист, и в этот миг к моим ногам, скользнув по подкладке, сухим листом спланировал двухфунтовый банкнот Британского королевского банка. Бежать было некуда, и молодчик, захватив мою руку по всем правилам каратэ, потащил меня наверх, где и сдал гардистскому патрулю.
Восемь часов спустя штурмбаннфюрер Эрлих в полной форме приехал за мной во Дворец юстиции и с Острова перевез в Булонский лес. Гардисты были недовольны, но возражать не посмели и даже помогли мне почистить пиджаквосемь часов, они старались выбить из меня показания, где тайник с валютой: костюм от Вуазена и хорошие манеры арестованного привели их к твердому выводу, что Огюст Птижан имеет отношение к спекулянтам из-под Триумфальной арки. В силу этих причин пиджак мой к моменту прибытия Эрлиха напоминал лохмотья театрального нищего. Эрлих, брезгливо морщась, подождал, пока гардисты орудовали платяной щеткой; фарфоровый глаз его при свете ламп исторгал молнии, тогда как живой с неподдельным интересом исследовал многочисленные синяки и ссадины на моем лице.
Усталость, побои, напряжениевсе, вместе взятое, кончилось тем, что в Булонском лесу я свалился в припадке; явился некто в белом, я заплакал, потом захохотал и скатился в бесформенную бездну, откуда выкарабкался только к следующему утру. С тех пор мы почти неразлучны с Эрлихом; я говорю, он, слушает и никак не хочет сорваться с тормозов
Рассказывать дальше? повторяю я и, оглянувшись, посылаю Микки роскошную улыбку: пусть видит, что я не сержусь на нее.
Эрлих не торопясь выходит из-за стола и присаживается рядом с Фогелем на подоконник. Скрещивает руки на груди и на миг задумывается.
Значит так начинаю я.
Стоп! говорит Эрлих и зевает, прикрыв рот ладонью. К чему спешить, милейший? Повторите-ка мне, от «а» до «зет», как вы ехали из Мадрида в Барселону. И не ошибитесь, ради бога. Поняли? Ну валяйте, а мы с Фогелем послушаем; мы страшно любим слушать, не так ли, Фогель?
Черт бы его побрал, этого Эрлиха! Бесконечные повторы медленно, но верно ведут штурмбаннфюрера к цели. Не родился еще человек, способный изложить одну и ту же историю полдюжины раз кряду и при этом ни разу не спутать деталей, не сбиться, не обмолвитьсясловом, не подарить опытному следователю пару-другую зацепок, ухватившись за которые он может найти искомое. Преимущество Эрлиха состоит и в том, что он не делает попыток навязать мне волю, а равнодушно ест все те блюда, что я готовлю на своей кухне.
Я устал, говорю я, и на сей раз чистейшую правду.
Эрлих поднимает брови.
Вот как? Но мы еще и не начинали беседовать по-настоящему Ну, ну, Птижан, не хитрите. В ваших интересах не портить отношений. Вчера вы признались, что занимаетесь шпионажем в пользу голлистов и назвали связную, явку, опознавательный сигнал на кладбище. Будь я легковернее, мы бы этим ограничились и списали бы вас в Роменвилль. Залподним голлистом меньше
Слезы наползают мне на глаза.
Я лгал, господин Эрлих я думал
Что спасете этим жизнь? Ах, как неразумно!.. Повторяю: окажись я легковернее, все было бы кончено. Подвал, третья степень, а затем форт Роменвилль и залп из семи винтовок Цените нас с Фогелем, дорогой Птижан! Вы живы, вас обхаживают как принцессуи все для чего? Во имя гуманизма? Отчасти! Во имя буквы закона? Тоже верно, но не совсем. Просто и Фогель и япорядочные ребята, считающие, что и в наш жестокий век не перевелись романтики Ваша любовь к Алин, ваши поиски любимойтакая история близка моему сердцу. И вот я подумал: а почему бы и нет? Почему бы и не поверить влюбленному, вдруг он не лжет? Тогда не Роменвилль, а концлагерь и интернирование до конца войны. Улавливаете разницу?
Мягкая, обволакивающая боль сжимает мое сердце, и лицо Эрлиха, покачнувшись, начинает плыть перед глазами Я знаю, что это такое, и изо всех сил цепляюсь за стул. Ногти скребут по дереву, откалывая остренькие щепочки Сейчас я начну смеяться, а потом Фогель и Эрлих взовьются к потолку и будут летать надо мной, долбя клювами череп Нет!.. Я-то точно знаю, что я не сумасшедший Это все доктор Гаук, это он сказал, что у меня не в порядке с головой Чепуха! Я здоров и отлично помню, как ехал из Мадрида в Барселону. Сначала поездом, а затем в автобусе; шофер может это подтвердить. Он не посмеет лгать, зная, что жизнь ближнего зависит от его слов Вот он стоит в углусиний берет и рубашка с закатанными рукав ами Эй, парень! Подтверди Эрлиху, что ты вез меня из Сан-Висенте!..
Спокойствие приходит ко мнепрочное и умиротворенное. Теперь, когда шофер здесь, в гестапо, я могу и поспать. Я укладываюсь на перину и зажмуриваю глаза, совсем как в детстве, когда засыпал под стук ходиков с кукушкой Впрочем, нет! Не было ходиков! Ничего не было, и детства тоже
Сон наваливается на меня, вдавливает в перину, окутывает мраком и теплом. Из душного тепла выходит доктор Гаук, халат его хрустит, а голос подобен хрустальному звону
С острым звоном лопается горлышко здоровенной ампулы, и я прихожу в себя. Врач в белом халате поверх черной формы, помогает мне вскарабкаться на стул и мощной лапой перехватывает мою руку у запястья.
Ну как?
Это Эрлих.
Все то же, штурмбаннфюрер.
А это врачдоктор медицины Гаук; его я, честно говоря, опасаюсь больше Эрлиха и Фогеля, вместе взятых.
Что вы предлагаете? спрашивает Эрлих равнодушно, словно меня нет в комнате.
Исследование спинномозговой жидкостипункцию, штурмбаннфюрер. Тогда мы будем знать наверняка. Можно попробовать и барбитураты внутривенносубъект растормаживается и говорит все, следуя за потоком сознания. Минуты две, не меньше. Очень эффективно при распознавании симуляции.
На сколько вы его возьмете?
На сутки. После пункции придется лежать.
Но допрашивать можно?
Конечно. Только не поднимайте его с постели.
Хорошо. Я все обдумаю и сообщу решение. Свободны!.. Все свободны, и вы тоже, Фогель. Шарфюрер, оставьте мне протоколы. Перерыв, господа
Врач, Фогель и Микки покидают комнату. Микки выходит последней, успев послать мне недобрый взгляд. Пробую по привычке ответить ей улыбкой, но губы словно одеревенели и плохо слушаются меня. Эрлих спрыгивает с подоконника и достает портсигар из нагрудного кармана.
Голова говорю я.
Голова кружится? Пустое, все пройдет. Все проходит в нашем мире, мой милый!
Тривиально
А что не тривиально? Жизнь? Смерть? Чем вы отличаетесь от двух миллиардов двуногих, и почему я, штурмбаннфюрер Эрлих, трачу на вас время? Не догадываетесь?
Нет, говорю я довольно твердо.
Ладно, закуривайте. И не изображайте сумасшедшего. У вас это неплохо получается, но думаю, что пункция и барбитураты подведут черту под спектаклем. Слышали, что сказал врач?
Черту под спектаклем? Вы скверный стилист, Эрлих!
Штурмбаннфюрер чиркает спичкой и ладонью отгоняет сигаретный дымок. Выпускает тонкую струйку, целясь мне в глаза.
Отлично! Чувство юмора всегда при вас, точно кожа, мсье Птижан. Следовательно, вы не лишились способности рассуждать здраво и давать оценки происходящему? Я прав?
Допустим.
Слабость еще не прошла, но я уже не цепляюсь за стул. В ампуле, вероятно, был сильный стимулятор. такое ощущение, будто я хватил добрый стаканчик коньяку и сейчас балансирую на границе между трезвостью и опьянением.
Тогда курите, говорит Эрдих и, протягивает мне портсигар.
Трубка мира?
Все может быть
А как же третья степень? Я все жду и жду!
Эрлих прищуривается и убирает портсигар.
Всему свой срок Слушайте внимательно, Птижан. У меня три версии. Перваявы шпион. Втораядонкихотствующий романтик. Третьясумасшедший. Последние две мы пока оставим и сосредоточимся на первой. За нее-так много аргументов, что затрудняюсь пересчитать. Но вот вопроскто вас послал? В Париже вы три месяцамы проверили, и оказалось, вы не лжете Клодина Бриссак? Может быть, вы выдумали ее, а может, и нет. Во всяком случае, полагаю, в кафе вам требовалось побывать Итак, кто вас послал? Это самое основное. Вчера вы сказали: французы. Сказали без колебаний и не испытывая при этом видимых мук совести. Но разве, так предают своих? Полноте, Птижан! Не считайте меня новичком!
Я и не думал
Стоп! Сейчас моя очередь говорить Четверо суток вы врете мне, хотя и знаете, что банкнот лежит здесь, в столе; Алин Деклерк в Париже никогда не проживала, а при обыске в пансионе найдены кое-какие вещички, купленные вами не во Франции!
Белье? словно вспоминая, говорю я. Белье с английскими метками? Но оно продается в Рабате в любой лавке.
Эрлих кивает.
Верно. Во всем, что касается Рабата и отрезка МарракешБарселоне, вы довольно точны. И знаетея вам верю. Вы приехали именно оттуда, из Марокко. Вот почему я и утверждаю, что за вашей спиной не французы, а более мощная и богатая организация. Разведка господина де Голля не в состоянии затратить столько франков на переброску. Англичане, без особых фокусов, переправляют агентуру голлистов через Ла-Манши скатертью дорога!.. Другое деловы. Сам выбор маршрута говорит за то, что Огюст Птижан не рядовой агент, а фигура покрупнее! Много крупнее. Если же помнить, что «Бельведер» и «Континенталь»фешенебельные отели, товы следите за моей мыслью? мсье Птижан вырастает до размера колосса Какое у вас звание, мой друг? Майор? Или еще выше?
Маршал Франции!
Раз Эрлиху хочется видеть меня колоссом, то почему бы не присвоить себе любой высший ранг, вплоть до генералиссимуса. Мне это ничего не стоит.
И вот еще что, добавляю я небрежно. Алин Деклерк действительно никогда не жила в Париже. Мне страх как не хотелось, чтобы гестапо рылось в доме будущего тестя. Кому это захочется, верно? Но еще меньше мне улыбается быть расстрелянным в качестве агента. Поэтому, господин Эрлих, не соблаговолите ли вы взять карандаш и записать настоящее имя моей невесты? А заодно и ее старый адреспо нему она проживала до сорокового Прошу вас, пишите, 8-й район, улица Гренье, 6, Симон Донвилль. Ее семью знает вся округа. Заодно консьерж скажет вам, что три месяца назад я справлялся о Симон. Думаю, он не откажется удостоверить мою личность. А теперьнельзя ли сигаретку? У вас ведь «Реемтсма»? Очень приличный сорт
Иногда это полезноподбросить в костер полено потолще. Парадокс из области физики: пламя отнюдь не увеличивается, а, напротив, убывает, и иногда надолго. Кроме этого полена, у меня в запасе есть еще несколько, одно лучше другого.
Словом, поживемувидим.
3. ЦИКЛОП, ГАУК И СУКИН СЫН ФОГЕЛЬИЮЛЬ, 1944
Поживемувидим. Авось да небось. Сколько веков утешается человечество этими суррогатами реальных надежд? Лично меня они не обольщают. И я говорю себе: «Огюст, ты хороший парень, но ты вляпался в скверную историю. В лучшем случае тебя без особых хлопот шлепнут как-нибудь поутру в заболоченном рву старого форта Роменвилль. Будет солнечно и тихо, и меланхоличные лягушки проквакают тебе отходную. Однако десять против одного, что Циклоп и Фогель вытянут перед этим из тебя жилы, а ты только человек, и, как знать, не сболтнет ли твой язык чего-нибудь лишнего?»
Вечером СС-гауптштурмфюрер доктор Гаук сделал мне пункцию. Сделал мастерския и не почувствовал, как игла вонзилась между позвонками, слабый скрипи только. Я сидел на стуле лицом к спинке и глазел на стену, где ползали большие черные мухи. Таких почему-то называют мясными. Мухи ссорились и склочничали, точно домохозяйки в коммунальной кухне. Пока Гаук выкачивал спинномозговую жидкость, мухи успели передраться, а Фогель, присутствовавший при операции, мрачно морщась, советовал мне не дожидаться результатов анализа и выкладывать правду.
Сукин ты сын, сказал я ему, намеренно разделяя слова. Тебя разве не учили, что давать советыпривилегия старших? Ты думаешь, если напялил черный мундир, так сразу стал умнее всех? Или нет?
Заткнись!
О, как страшно!.. Ты действительно сукин сын, Фогель. И еще трус. Ставлю голову об заклад, что после высадки прачка не успевает приводить в порядок твои кальсоны. А когда союзники возьмут Париж, ты продашь всех и фюрера тоже, вымаливая себе местечко под солнцем. Вот оно как
Гаук не успел сменить позицию и стать между нами: черный и стремительныйсущая пантера! Фогель метнулся ко мне и нанес апперкот, сделавший бы честь самому Джо Луису. К счастью, Гаук уже извлек иглу: я установил это, вынырнув из обморока; в противном случае остатки дней своих Огюст Птижан провел бы с двумя дюймами крупповского железа между позвонками.
Гаук взял меня под мышки и водрузил на стул.
Вот что, сказал он с мрачным юмором. Вы выясняйте, кто есть кто, а я пойду. Только учтите, штурмфюрер, потом не просите меня собирать целое из осколков.
Фогель сосредоточенно погрыз ноготь.
Хорошо, гауптштурмфюрер. Но пусть он помолчит.
Не слушайте, вот и все.
Говоря, Гаук раздвинул мне веки, надавил на переносицу.