Кейт АткинсонЖдать ли добрых вестей?
Лучший детективный проект десятилетия Книги из тех, что суешь людям в руки со словами: «Ты просто обязан это прочесть!»
Если кто-нибудь скажет вам, что детективы теперь умеют писать только скандинавы, а прежние «хозяева дискурса», британцы, давно выдохлись и механически воспроизводят жанровые клише пятидесятилетней давности, просто назовите ему эту фамилиюАткинсон, и на этом разговор закончится. Рассказывая об этой 60-летней женщине, трудно удержаться от восточноевропейской непосредственностида ведь она прямо-таки мегазвезда, Агата Кристи на стероидах, умная, как черт, и остроумная, как тысяча чертей.
Замечательно прописанные герои, на которых навешаны камеры слежения; сцена за сценойневероятно динамичные; здесь все не то, чем кажется, все ненадежно, никому нельзя верить; единственное, что неизменно, это война против клише, литературных и житейских, с первой до последней страницы. Словом, это нечто удивительное
Кейт Аткинсоннастоящее чудо.
Столь непринужденному сочетанию комичного и трагичного мог бы позавидовать сам Диккенсразве что сюжет у Аткинсон выстроен даже хитроумнее.
Талант у Кейт Аткинсон поистине безграничный.
Кейт Аткинсонпоразительный мастер. Она произвела революцию в жанре детектива
Кейт Аткинсонобязательное чтение. Я обожаю все, что она пишет.
Кейт Аткинсониз тех редчайших авторов, кто без малейших усилий смыкает разрыв между настоящей литературой и коммерческой прозой.
Приключения Джексона Броуди в равной степени привлекают и мужскую, и женскую аудиториютолько лучшие детективы могут этим похвастать.
Наконец-то Джексон Броуди вернулся в этой блестящей драме о природе судьбы, любви и памяти. Однозначно книга месяца.
Вышла новая книга о Джексоне Броудии вправду добрая весть. А вот весть еще добрее: этот романлучший из трех.
Каждую новую книгу Аткинсон ждешь, как Рождества: никто другой из наших современных писателей не способен так виртуозно балансировать на грани между серьезным и увлекательным, комичным и трагичным.
Один из самых блестящих, остроумных авторов нашего времени.
По литературному мастерству, по яркости и глубине психологических описаний Кейт Аткинсон сегодня нет равных.
Кейт Аткинсон умеет быть загадочной и смешной, поднимая этот свой дар в каждом новом романе до заоблачных высот.
Как это у нее получается? Аткинсон заставляет читателя то хохотать навзрыд, то рыдать в голосиногда в пределах одной и той же фразы. Выдающийся триумф, неудержимая радость!
Просто невероятно, насколько книги Кейт Аткинсон полны радости жизни, притом что смерть в них отнюдь не редкая гостья. Безудержная энергия пронизывает ее романы от первой до последней страницы, сплавляя воедино прошлое и настоящее
Литературная карьера англичанки Кейт Аткинсон вычертила довольно необычный зигзаг: начав с «просто романов», писательница переместилась в нишу детектива, добилась там колоссального успеха, а затем, не моргнув глазом, вновь вернулась к «просто романам».
Если первые две книги были отличными, то третья вообще восторг на ножках. Поперек всех правил, между прочим К третьей книге Аткинсон совсем отпускает женское свое нутро пастись на волеи благодарный читатель наконец-то окончательно убеждается в том, что мужики в лучшем случае бестолочь лоховская, а в основномопасные тряпки. А спасти семью, сохранить рассудок близким или рубануть все узлы одним ударом карандаша в глазницу может только женщинаумная, утомленная и вообще-то добрейшая А связанный залп всех-всех-всех ниточек, волосков и ружей, разбросанных в ходе действия по стенам и углам, выглядит чарующим и снайперским бонусом.
Дейву и Моринспасибо за все хорошее, а лучшее еще впереди
Этих людей я должна поблагодарить за помощь и консультации
(простите, если ваши сведения исказились, попав ко мне):
Мартин Олд, Малькольм Диксон (помощник инспектора полиции Шотландии),
Расселл Экви, детектив-суперинтендант Малькольм Грэйм (полиция Лотиана и Шотландских Границ),
мой родственник майор Майкл Кич, д-р Даг Лайл,
детектив-суперинтендант Крейг Нейлор (полиция Лотиана и Шотландских Границ),
Брэдли Роуз, детектив-суперинтендант Эдди Томпсон (Столичная полиция),
доктор Энтони Тофт;
и наконецпоследним, что не умаляет его важности, я благодарю моего двоюродного брата Тимоти Эдвардса за название романа.
С географией Уэнслидейла и Юго-Западного Эдинбурга я обращалась немножко вольно и за точностью особо не гонялась.
Извинитеправо художника и все такое.
Я в жизни не видала, чтобы в поле Мидмара паслись лошади, но это ведь не значит, что их там не может быть.
Мы, уходя, не знаем, что уходим,
Острими за порог;
Дверь на замоктеперь мы больше
Не потревожим Рок.
IВ прошлом
Урожай
Жар от гудрона как будто застрял меж густых изгородейони возвышались над головами, точно крепостные стены.
Давит, сказала мать; они тоже как будто застряли. Как лабиринт в Хэмптон-Корт,сказала она. Помните?
Да, сказала Джессика.
Нет, сказала Джоанна.
Ты совсем маленькая была, сказала мать Джоанне. Как Джозеф.
Джессике было восемь, Джоанне шесть.
Дорожка (они называли ее «переулок») извивалась туда-сюдане разглядишь, что там впереди. Приходилось держать собаку на поводке и жаться к изгородяма то «вдруг появится» машина. Джессика была старшая, и собачий поводок всякий раз доставался ей. Она только и делала, что дрессировала собаку«К ноге!», и «Сидеть!», и «Ко мне!». Мать говорила, не мешало бы Джессике поучиться у собаки послушанию. Джессика вечно была за главную. Мать говорила Джоанне: «Неплохо бы думать самой. Умей постоять за себя, своей головой думай», но своей головой Джоанна думать не хотела.
Автобус ссадил их на шоссе и поехал себе дальше. Выйти из автобуса всем семействомужас какая «морока». Мать держала Джозефа под мышкой, как сверток с покупками, а другой рукой с трудом раскладывала навороченную коляску. Джессика и Джоанна сообща выволакивали из автобуса покупки. Пес справлялся сам.
Никто никогда не помогает, сказала мать. Замечаете?
Они замечали.
Блядская сельская идиллия, спасибо вашему папочке, сказала мать, когда автобус отбыл в голубых дымах выхлопа и жара. И не смейте материться, машинально прибавила она. Материться можно только мне.
Машины у них больше не было. В ней уехал отец («ублюдок»). Отец писал книги, «романы». Однажды снял книжку с полки и показал Джоанне, ткнул в свою фотографию на задней обложке и сказал:
Это я, но прочесть не разрешил, хотя Джоанна уже хорошо умела. («Не сейчас, попозже. Боюсь, я пишу для взрослых, засмеялся он. Там есть такое, ну»)
Их отца звали Говард Мейсон, а матьГабриэлла. Иногда люди радовались, улыбались отцу, уточняли: «Тот самый Говард Мейсон?» (А иногда, без улыбки: «Этот Говард Мейсон», это значило другое, но Джоанна не очень понимала, в чем разница.)
Мать говорила, что отец выдернул их с корнем и пересадил «в какую-то глушь».
Точнее, в Девон, под каковым именем эта глушь обычно фигурирует, отвечал отец. Он говорил, что ему нужно «пространство для творчества», а им всем полезно «пообщаться с природой». Никакого телевизора! сказал он, как будто их порадовать хотел.
Джоанна по-прежнему скучала по школе, по друзьям, по «Чудо-женщине» и по дому на улице, где можно дойти до лавки, купить «Потеху», и лакричную палочку, и яблоки, которые бывают трех сортов, а не тащиться по переулку, потом по дороге, потом на двух автобусах, а потом все то же самое, только наоборот.
Переехав в Девон, отец первым делом купил шесть рыжих кур и целый улей пчел. Всю осень копался в огороде перед домом«готовился к весне». После дождя огород превращался в сплошную слякоть, и она заползала в домдаже на простыни. Пришла зима, лиса пожрала кур, которые так и не снесли ни яичка, а все пчелы померзли, что вообще неслыханно, сказал их отец, а потом прибавил, что все это впишет в свою книгу («роман»).
Ну, значит, не зря мы страдали, сказала мать.
Отец писал за кухонным столом, потому что хоть чуточку тепло было только в кухнеспасибо гигантской и темпераментной плите «Ага», которая, говорила мать, «ее в гроб загонит».
Жду не дождусь, бормотал отец. (С книгой у него не ладилось.)
Отец всеми помыкал, даже матерью.
От тебя сажей несет, говорил ей отец. А еще капустой и молоком.
А от тебя неудачей, отвечала мать.
Раньше она пахла интереснокраской, скипидаром, табаком, духами «Je Reviens», которые отец покупал ей еще в те времена, когда она была семнадцатилетней «католической школьницей»; они означали «я вернусь»это было ей послание. Отец говорил, что мать была «красоткой», а мать говорила, что «художницей», но с тех пор, как они переехали в Девон, она ни разу не рисовала.
Два творческих таланта в один брак не влезут, говорила она эдак по-своему, воздев брови и вдыхая дым сигарилл.
Она их называла «сигарийи», как иностранка. В детстве она много где побывала и когда-нибудь отвезет туда детей. У нее горячая кровь, говорила мать, не то что у отцаон вообще рептилия. Мать была умная, и смешная, и умела удивлять, и совсем не походила на других матерей.
Экзотическая, говорил их отец.
Спор о том, кто чем пахнет, по всей видимости, еще не закончился, потому что мать схватила с серванта бело-синий полосатый кувшин и метнула в отца. Отец сидел за столом и глядел на пишмашинку, как будто слова напишутся сами, если потерпеть. Кувшин ударил его в висок, и отец взревел от боли и неожиданности. Джессика выдернула Джозефа из детского стульчикастремительно, Джоанне оставалось только восхищаться, и сказала Джоанне:
Пошли.
И они пошли наверх и стали щекотать Джозефа на двуспальной кровати, где обе и ночевали. В спальне не топили, и кровать была завалена стегаными одеялами и старыми материными пальто. В конце концов все трое уснули, умостившись в запахах сырости, нафталина и «Je Reviens».
Проснувшись, Джоанна увидела, что Джессика сидит, опираясь на подушки, в перчатках, мохнатых наушниках и в пальто, как будто в палатке. Джессика читала, светя в книжку фонариком.
Электричество вырубили, пояснила она, не отводя глаз от книжки.
За стеной слышалось ужасное звериное сопеньезначит, родители опять помирились. Джессика молча протянула Джоанне наушники, чтоб сестре не пришлось слушать.
Когда наконец наступила весна, отец не стал разводить огород, а уехал в Лондон и поселился со «своей другой женщиной», сильно удивив Джоанну и Джессику, но, видимо, ни капли не удивив их мать. Другую женщину отца звали Мартинапоэтесса; мать выплевывала это слово как проклятие. Она обзывала другую женщину (поэтессу) такими словами, что, когда сестры набирались храбрости шептать их друг другу под одеялом (сука-пизда-шлюха-поэтесса), слова отравляли самый воздух.
Теперь в браке мать осталась одна, но все равно не рисовала.
Они шагали по переулку гуськом«как индейцы», сказала мать. Полиэтиленовые пакеты висели на ручках коляски, и, если мать отпускала ручки, коляска заваливалась назад.
Мы прямо вылитые беженцы, сказала мать. Однако мы не падаем духом, бодро прибавила она.
К концу лета«как раз к школе»они переедут в город.
Слава тебе господи, сказала Джессика, совсем как мать.
Джозеф спал в коляске, открыв рот, и в груди у него похрипывалопростудился, никак не оклемается. Он так вспотел, что мать раздела его до подгузника, и Джессика обдувала Джозефу ребрышки, чтоб остыл, а мать сказала:
Только не разбуди.
Попахивало навозом и подгнившей травой, а от запаха бутеня Джоанна расчихалась.
Не повезло, сказала мать. Мои аллергии достались тебе.
Материны темные волосы и бледная кожа достались «красавчику» Джозефу, зеленые глаза и «руки художницы»Джессике. Джоанне отошли аллергии. Не повезло. У Джозефа с матерью и день рождения один, правда, у Джозефа еще не было дней рождения. Через неделю будет первый.
Это особенный день рождения, сказала мать; а Джоанна думала, все дни рождения особенные.
Мать надела любимое Джоаннино платье, голубое с красными клубничинами. Мать говорила, оно старое и следующим летом она его раскроит и, если Джоанна захочет, сошьет ей что-нибудь. Джоанна видела, как движутся мускулы материных загорелых ногмать толкала коляску в горку. Мать была сильная. «Яростная», говорил отец. Джоанне нравилось это слово. Джессика тоже была яростная. А Джозеф пока никакой. Младенец и младенец, толстый и довольный. Джозефу нравились овсянка, и банановое пюре, и бумажные птицы над кроваткоймобиль, который смастерила мать. Джозефу нравилось, когда сестры его щекочут. Сестры ему тоже нравились.
У Джоанны по спине тек пот. Поношенное ситцевое платье липло к коже. Платье досталось от Джессики.
Честная бедность, смеялась мать.
Когда она смеялась, крупный рот у нее становился как перевернутый месяцдаже если она счастлива, ни за что не догадаешься. Все, что было у Джоанны, досталось ей от Джессики. Как будто без Джессики не было бы никакой Джоанны. Джоанна заполняла пустоты, которые оставляла за собой Джессика.
За изгородью замычала невидимая корова, и Джоанна подскочила.
Просто корова, сказала мать.
Красные девонские, сказала Джессика, хотя коров не видела.
Откуда она знает? Она всегда знает, как что называется, видимое и невидимое. А Джоаннаона будет когда-нибудь столько знать?
Сначала идешь по переулку, а потом в деревянные ворота с перелазом. Через перелаз коляску не протащишьприходится открывать ворота. Джессика спустила собаку с поводка, и пес вскарабкался на ворота и перемахнул на ту сторону, как его Джессика научила. Табличка гласила: «Пожалуйста, закрывайте ворота за собой». Джессика всегда убегала вперед и отодвигала запор, а потом они с Джоанной толкали ворота и качались. Мать тягала и пихала коляску: зимняя слякоть высохла и колеса застревали в колдобинах. Чтобы закрыть ворота, сестры тоже качались. Джессика проверяла запор. Иногда они висели на воротах вниз головой, и их волосы доставали до самой земли, точно метлы, и мать говорила:
Перестаньте.
Тропа шла по кромке поля.
Пшеница, сказала Джессика.
Пшеница была высокая, но не такая, как изгороди в переулке.
Скоро будут собирать урожай, сказала мать. Жать пшеницу, прибавила она специально для Джоанны. А мы с тобой будем чихать и хрипеть.
Джоанна уже хрипелав груди свистел воздух.
Пес ринулся в поле и пропал. Секундаи он опять выпрыгнул из пшеницы. На той неделе Джоанна побежала за ним, заблудилась в поле, и ее очень долго никто не мог найти. Она слышала, как ее зовут и уходят все дальше. Никто не слышал, как она отвечала. Разыскал ее пес.
На полдороге они остановились в тени деревьев у тропинки, сели на траву. Мать сняла пакеты с коляски и достала апельсиновый сок и коробку шоколадного печенья. Сок был теплый, а шоколадное печенье слиплось. Они дали печенья собаке. Мать засмеяласьперевернулся роти сказала:
Господи, ну и бардак, заглянула в сумку с детскими причиндалами, нашла чем вытереть сестрам руки и губы, вымазанные шоколадом.
В Лондоне они устраивали настоящие пикники, грузили в багажник большую плетеную корзину, доставшуюся матери от матери, которая была богатая, но уже умерла (хотя оно, видимо, и к лучшему, потому что ей не довелось увидеть, как ее единственная дочь выходит замуж за эгоистичного похотливого бездельника). Если бабушка была богатая, почему же у них нету денег?