Стать вегетарианцемэто у нынешних подростков такой переходный обряд, сказала Джози, когда он приезжал в Кембридж в августе. У нее все подруги отказались от мяса.
Не будет, значит, у отца с дочерью разговоров по душам за гамбургером.
Да-да-да, мясоубийство, это я все знаю, сказал он, когда они сели за столик в кафе, которое выбрала Марли, «Семена», что ли, или «Корни». (Джексон, к ее досаде, обозвал его «Сорняки».)
Он мечтал о сэндвиче с говядиной и горчицей, но пришлось довольствоваться резиновым бурым рулетом с анемичной начинкойДжексон думал, это яйца, но выяснилосьо ужас, о кошмар, что это «болтунья из тофу».
Ням-ням, сказал он, а Марли ответила:
Пап, не надо цинизма. Он тебе слишком идет.
Когда его дочь выучилась говорить как женщина? Год назад скакала, точно трехлетка, по дорожке вдоль реки до Грантчестера (где, если ему не изменяет память, съела салат с ветчиной в чайной «Фруктовый сад» и нисколько не угрызалась, что поедает поросенка Бейба). А теперь эта девочка рванула вперед и исчезла за горизонтом. Отвернешься на минутуа их уж нет.
Когда у тебя дети, отсчитываешь годы по ним. Не «мне сорок девять», а «моему ребенку двенадцать». У Джози теперь второй ребенок, тоже девочка, два года, как Натану. Каждого из двух с единоутробной сестрой Марли связывает по одной нити ДНК. Натан на Джексона не похожда и пожалуйста, это ведь не значит, что Натан ему не сын. И Марли на него не похожа. Джулия уверяла, что Натан не от него, но кто и когда верил тому, что говорит его бывшая подруга? Джулияврунья от природы. И к тому же, понятно, актриса. Поэтому, когда она проникновенно взглянула ему в глаза и сказала: «Ну честное слово, Джексон, это не твой ребенок, я правду говорю, зачем мне врать?»инстинкт подсказал ему ответить: «А зачем тебе менять привычки?» Она не стала спорить (Я спорю только с теми, кто мне нравится, однажды сказала она) только посмотрела жалостливо.
Он хотел сына. Сынаучить тому, что знает, учить учиться тому, чего не знает. Дочь он ничему не мог научитьона уже знала больше его. И он хотел сына, потому что он мужчина. Проще простого. Он вспомнил вдруг, как накатило, когда он коснулся головы Натана. Вот такие вещи и лишают жизненных сил навеки.
Да и вообще, сказал он Джози, с каких это пор двенадцатьподросток?
Подростокэто тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Ей всего двенадцать.
Тут важно, что двузначное число, обронила Джози. Они теперь начинают рано.
Что начинают?
Сам Джексон пережил подростковый возраст, даже не заметив. В двенадцать мальчишка, в шестнадцать пошел в армию и стал мужчиной. В промежутке бродил долиною смертной тени, и утешаться ему было нечем. Он надеялся, у дочери эти годы будут солнечными. В кармане куртки лежала ее мятая открыткав каникулы она ездила на школьную экскурсию в Брюгге. На открыткеживописный канал и старые кирпичные дома. В Бельгию Джексона никогда не тянуло. Открытку он переложил из старой кожаной куртки в маскировочную «Норт фейс», сам толком не знал зачем, но послание дочери, хоть и банальная принудиловка («Милый папа, в Брюгге очень интересно, тут много красивых зданий. Идет дождь. Съела гору картошки и шоколада. Скучаю! Люблю! Марли ХХХ»), выбрасывать как-то неуместно. Правда скучала? Жизнь ее так полна, подозревал Джексон, что его отсутствие незаметно.
Всклокоченная овца, видавшая виды баранина, решительно воздвиглась на дороге, будто наемный стрелок в ожидании, когда наступит ровно полдень. Джексон притормозил, остановился и подождал. Овца не шевелилась. Он подавил на гудок, но овца и ухом не повела, жевала себе траву, безмолвная, как дряхлый табачник. Может, глухая. Джексон вылез из машины и угрожающе посмотрел на овцу.
Ну, ты стрелять будешь или «Дикси» свистеть?спросил он.
В глазах у овцы мелькнул интерес, затем она снова задвигала челюстями.
Он попробовал ее сдвинуть. Овца сопротивлялась, упираясь всем своим глупым весом. Почему она его не боится? Он бы на ее месте испугался.
Потом он попытался сдвинуть ей зад, ухватиться покрепче и переставить ей ноги, но не вышлоовцу как будто приварили к земле. Лоб в лоб тоже не получилось. К счастью, вокруг ни душиникто не видит этот нелепый спарринг. А врезать ей между глазэто этично? В поиске новых тактических решений Джексон отступил.
В конце концов он решил подсечь овцу под передние ноги, но сам потерял равновесие и растянулся. По бледному зимнему небу дрейфовало облачко еще бледнее, белое и мягкое, как ягненочек. Лежа навзничь, Джексон следил, как оно ползло через всю долину. Когда холод пробрал до костей и уже взялся за костный мозг, Джексон вздохнул, встал и отсалютовал противнику.
Ты выиграла, объявил он овце.
Забрался в машину, включил плеер и поставил Энию. Проснулсявокруг никаких овец.
Да уж, на карте этой глуши не найдешь. Небо налилось свинцом и вот-вот извергнет снег. Все выше, выше, в вышину, к таинственной вершине. В град небесный. Дорогу то и дело преграждали воротамучительно всякий раз выходить из машины, открывать, закрывать за собой. Это, наверное, чтобы овцы не разбегались. А пастухи-то еще есть? Заросший бородой мужик в самодельном овчинном тулупе сидит под звездами на травянистом склоне, в руке посох с бараньим рогом, стережет волков, что на пузах подбираются к стаду, примерно так Джексон представлял себе пастуха. Сам удивлялся, до чего поэтично, подробно и ненатурально. На самом-то деле сплошь тракторы, гормоны и химобработка. И давно пропали волкиво всяком случае, те, что в волчьих шкурах. Джексон и сам пастух, нет ему покоя, пока стадо его не посчитано, не загнано в спасительную овчарню. Таково призвание его и проклятие. Служить и защищать.
Судя по снегомерным вехам у дороги, снега тут наваливает на три метра. Джексон опасливо покосился на небоне хотелось бы застрять в пургу, никто же не найдет. Придется окопаться до весны, постричь пару овец на одеяла. Никто не знал, что он здесь, он никому не сказал, что уезжает из Лондона. Если заблудится, если что-нибудь с ним случится, никто не знает, где искать. Если б тот, кого он любит, потерялся, Джексон землю бы носом рыл, но есть ли такие, кто станет рыть носом землю ради него, большой вопрос. (Я тебя люблю, говорила она, но еще неизвестно, крепка ли ее любовь.)
Он миновал заборный столбна верхушке крестоцветом застыла какая-то хищная птица, ястреб, что ли, или сокол. Джексон в птицах не разбирался. Канюков, впрочем, узналдва черных, почти бумажных силуэта лениво кружили над пустошью, будто на посадку заходили. Коль не был тчив живучи ты и сто нощей спустя, наг и бос пройди кусты; Христос приимет тя. Господи, а это откуда взялось? Из школы, ну понятно. В детстве Джексон застал моду на зубрежку. «Поминальная песнь». Первый год в средней школе, жизнь еще не сошла с рельсов. Он вдруг увидел воочию, как под вечер стоит перед угольной печкой в их домишке, читает стих, завтра будут спрашивать. Сестра Нив слушает, поправляет, словно катехизис вбивает ему в башку. Он почуял уголь, почувствовал, как жарко голым ногам, он в шерстяных штанишках серой школьной формы. Из кухни пахнет простецкой едоймать что-то готовит к чаю. Если Джексон забывал слова, Нив била его по ноге линейкой. Вот так вспоминаешьпоразительно, сколько было дома бездумной жестокости (и сестра ничем не лучше отца и брата), тычки и затрещины, дергали за волосы, таскали за уши, «крапивку» делалибогатый лексикон насилия. Только так и выражалась любовь. Может, потому, что из шотландских и ирландских генов, перемешанных родителями, получился неудачный коктейль. Может, потому, что денег не хватало, а жизнь в шахтерском городке тяжела. А может, им просто нравилось друг друга мучить. Джексон в жизни не ударил ни женщину, ни ребенкаразрешил себе лупить только собратьев по полу.
Прочь отселе ты ступай, и сто нощей спустя ты придешь в Тернистый КрайХристос приимет тя.
Тернтакие кусты колючие, это Джексон помнил. Господи боже, самое оно первогодке зубрить панихиду. Молодцы учителя. Что же мы узнаем из этого о характере йоркширца? И не просто панихидастранствие трупа. Испытание. Что посеешь, то и пожнешь. Чего себе желаешь, того и другому твори. В этой жизни обувку отдашьв следующей будешь обут на пути через шипастую пустошь. В эту нощь, в нощь всех нощей и сто нощей спустя дом, очаг и свет свечейХристос приимет тя. Джексон содрогнулся и включил печку.
Похоже, на дороге в никуда он все-таки был не один. Впереди замаячил кто-топеший, идет навстречу. Вот так сюрпризна секунду почудилось, что это мираж, слишком долго на дорогу смотрел, однако нет, не фантом, натуральный человек, более тогоженщина. Подъезжая, Джексон притормозил. Не спортсменка, не туристкав длинном кардигане, блузке и юбке, в каких-то, кажется, мокасинах. Погоде уступила лишь слегканебрежно намотала на шею шарф, ручная вязка. Лет сорок, решил Джексон, волосытемным седеющим пучком, смахивает на библиотекаршу. А библиотекаршиони оправдывают стереотип? Или предаются неистовому сексу за каждым шкафом и в каждом зале? Джексон уж сколько лет не переступал порога библиотеки.
Женщина как женщина, посмотришьне заметишь. И собаки нет. Руки в карманах кардигана. Она не шлаона прогуливалась. Из ниоткуда в никуда. Ерунда какая-то. Он остановился и опустил окно.
Женщина приблизилась, улыбнулась ему и кивнула.
Вас подвезти? спросил он. («Никогда не садись в машину к незнакомцам, даже если потерялся незнамо где, даже если они говорят, что знают твою маму, что у них щенок на заднем сиденье, что они из полиции».)
Женщина мило засмеяласьни страха, ни подозренийи покачала головой.
Вы едете не туда, сказала она. Акцент местный. Она махнула рукой туда, откуда он приехал. Мне уже близко.
Снег вот-вот пойдет, сказал Джексон.
Почему она без пальто, их что тутнарочно крепкими такими растят?
Она глянула на небо:
Да нет, вряд ли. Не волнуйтесь, попрощалась эдаким полувзмахом и продолжила свою неурочную прогулку.
Не увязываться же за ней, ни пешком, ни на машине, решит, что он маньяк. Наверное, на ферму идет, которой он не заметил. Может, ферма в низине или за холмом. Или невидимая.
Как мы в этих краях говорим, сообщил он «дискавери», диковиннее человеков не бывает диковин.
День смурнелкакова-то окажется темнота, когда зимнее солнце наконец капитулирует. Вероятно, глухая будет темень в этой глухомани. Джексон включил фары.
В зеркале заднего вида он понаблюдал, как женщина все уменьшается, уменьшается, пока вовсе не исчезла в густеющих сумерках. Ни разу не обернулась. Будь он библиотекаршей в библиотекарских мокасинахобернулся бы непременно.
Вот он, человек в пути, человек, который стремится домой. Дело не в том, чтобы ехать, приехать ведь надо. Все стремятся попасть домой. Все, повсюду и всегда.
Стемнело. Он катил дальшебедный странствующий чужак. Куда его несет? Из мира этого в мир иной? Вы едете не туда, сказала она. В смыслеей нужно не туда. Она ведь об этом? Или то было послание? Знак? Может, он и впрямь едет не тудато есть не куда? Где-то ведь должна закончиться эта дорогахотя бы там, где началась.
Не надо, вслух сказал он себе. Экзистенциальной херни этойне надо. Если я пойду и долиною смертной тени.
И едва он решил, что навеки заблудился в Сумеречной Зоне, как они перевалили холм и внизу замерцали огни на А1затерянное шоссе, гигантская серая логическая артерия, что перегоняет машины из одной известной точки в другую. Аллилуйя.
Сама купит цветы
Смотается в город, зайдет к «Максвеллу» на Касл-стрит, попросит флориста соорудить что-нибудь поэлегантнее. В голубых тонах, для гостинойкомпозицию в корзине на подложке, поставить на каминшпорник-то у них найдется? Или поздновато для шпорника? Не важно, конечно, какой на дворе сезон, флористы не в саду цветы рвут, а заказывают в голландских теплицах. И в Кении. Цветы разводят в Кении, где, наверное, и людей поить нечем, не говоря уж цветы поливать, а потом эти цветы грузят в самолеты, которые выбрасывают в атмосферу тонны углекислоты. Так не годится, но цветы ей нужны.
Бывают ли цветы нужны? В честь помолвки пошли за кольцом в «Алистир Тейт» на Роуз-стрит, и Патрик сказал ювелиру:
Этой красавице нужен крупный бриллиант.
Сейчас вспомнитьпòшло, а тогда показалосьобворожительно. Ну как бы. Патрик выбрал старый бриллиант в новой оправекакой несчастный придурок, размышляла Луиза, в стародавние времена выкопал его в сердце тьмы? Теперь ее руки в крови.
Патрикхирург-ортопед и привык быть за главного.
Ортопедиясплошь молотки и стамески. Япродвинутый столяр, пошутил он, когда они только познакомились, однако он был виртуоз, мог бы сколотить состояние на частной практике, но целыми днями вставлял пациентам штифты в государственной клинике. («В детстве с конструктором не наигрался».)
Луизе врачи никогда не нравились: поучишься в университете с медикамибольше никогда не доверишься врачу. (А Джоанна Траппер, значит, исключение?) И как они получаются, врачи? Берут детей среднего класса, у которых неплохо с наукой, шесть лет обучают их еще каким-нибудь наукам и потом напускают на людей. А людине наука, людинеразбериха и грязь.
Ну, можно и так посмотреть, смеялся Патрик.
Они познакомились из-за несчастного случаяну конечно, как еще полицейским знакомиться с людьми? Два года назад Луиза ехала по М8 в Глазго на совещание в полиции Стрэтклайда и на другой стороне увидела аварию.
Оказалась на месте первой, прежде «скорой», но чем тут поможешь? Фура въехала в зад маленькой двухдверке, детские сиденья сзадив лепешку, за рулем была мать, ее сестра-подросток сидела рядом. Машина стояла в хвосте у каких-то дорожных работ перед временным светофором. Водитель фуры не увидел указателя дорожных работ, не увидел хвоста из машин и заметил крошечную двухдверку лишь мельком, влетев в нее на шестидесяти милях в час. Водитель набирал СМС. Классика. Луиза арестовала его на месте преступления. Предпочла бы прямо там и убить. А лучше медленно переехать его же фурой. Она замечала, что становится кровожаднее прежнего (а это кое о чем говорит).
Двухдверку и всех, кто был внутри, расплющило всмятку. Луиза была самая маленькая, самая худенькая и потому («Может, попробуете, босс?») просунула руку в щель, когда-то бывшую окном, нащупать пульс, пересчитать тела, найти документы. Они и не знали, что сзади были дети, пока Луиза не коснулась обмякшей ладошки. Взрослые мужики рыдали, в том числе и дорожный полицейский, он же офицер по работе с семьями, а старушка Луизачерствый тертый калачобняла его и сказала:
Ну слушай, мы же просто люди, и вызвалась сообщить родственникам, а это, несомненно, худшая работа на земле.
Луиза стала малодушнее. Кровожаднее, но малодушнее.
Спустя неделю она пошла на похороны. Всех четверых. Невыносимо, но надо вынести, потому что людям так положенотерпеть и идти дальше. День за днем брести шаг за шагом. Если б у нее погиб ребенок, Луиза бы эту волынку не тянулапрекратила бы разом, полегче и поаккуратнее, чтоб спасателям потом не возиться.
На семнадцатилетие Арчи хотел уроки вождения, и Патрик сказал:
Это ты хорошо придумал. Если сдашь экзамены, купим тебе пристойную подержанную лошадку.
А Луиза размышляла, как бы так сделать, чтобы Арчи никогда не садился за руль. Может, удастся залезть в базу данных Агентства по делам водителей и транспорта и как-нибудь приостановить его ученические права? Она старший инспектор, ей не зазорно, в конце концов, полиция есть аверс преступности.
Водитель машины впереди тоже сильно пострадал, и долгие часы в операционной Патрик собирал ему ногу. Водителя фуры, у которого даже синяков не было, приговорили к трем годамуже, наверное, вышел. Луиза вырезала бы у него органы без наркоза и раздала приличным людям. Так, во всяком случае, она сказала потом Патрику за чашкой мерзопакостного кофе в столовой для больничного персонала.
Жизнь случайна, ответил Патрик. Только и остается, что осколки подбирать.
Он не полицейский, но их брак не мезальянс. Патрик все понимал.
Он ирландецоно всегда к лучшему. Мужчина с ирландским акцентом умеет казаться мудрым, поэтичным и интересным, даже если это лишь видимость. Но Патрик таким и был.
В данный моментмежду женами, сказал он, и она засмеялась. Она не хотела бриллианта, ни большого, ни маленького, но все равно получила. Сможешь продать, когда со мной разведешься, сказал он.