А Стилет, собака, точно теперь на меня охоту открыл. Потому что хочет он все себе забрать. И, мало этого, нужно ему меня убрать обязательно, потому что, думаю я, того Таксиста в тайге Железный по его просьбе послал. А раз не получилось меня тогда втихую убрать, чтобы зверье таежное мои косточки растащило, то нужно ему сделать это теперь, пока я не надумал Стилету предъяву сделать. А предъяву я ему сделаю обязательно. И он это понимает, так что я могу быть уверен, что меня ищут, и ищут всерьез. И поэтому моя жизнь за океаном совсем не похожа на тот самый американский рай, о котором мечтают наивные лохи, для которых страшнее кассирши, обсчитавшей их в магазине, никого нет.
Поэтому нужно купить хорошую игрушку. чтобы спалось спокойнее.
А еще
А еще мне про Настю не забыть никак.
Ведь сколько баб в моей жизни было! Не сосчитать. И блондинок, и брюнеток, и худеньких, и пухленьких Все они ко мне в штаны лезли и находили там как раз то, что им нужно было. А потом продавали меня с потрохами, потому что не умели они ничего другого, кроме как по штанам лазить и предавать. И поэтому относился я к ним так, как они того заслуживали. И были они для меня как вещи одноразового пользования. Ну, может быть, не одноразового, а чуть дольше, но все равно никто из них не мог проникнуть в мое окаменевшее сердце и растопить его жаром своей любви. У них у всех только одно жаркое место было, и томежду ног. А внутрилягушки холодные и расчетливые, думавшие только о том, как бы жирного комарика своим длинным языком слизнуть.
А Настясовсем другое дело.
И я вспоминал о ней почти каждый день.
Дошло даже до того, что иногда ловлю себя на том, что разговариваю с ней вслух. Называю ее словами разными ласковыми, представляю, как она улыбается мне в ответ, как Костушкой называет, как гладит меня ласково по морде моей дурацкой. И начинаю улыбаться сам, и чувствую, как оттаивает что-то у меня внутри, будто она горячо дышит на мое сердце, как на замерзшее стекло
Что же это на свете делается!
Единственный раз в жизни я получил то, чего даже не ждал, на что и рассчитывать не мог в жизни своей поломанной и изуродованнойтак и это отняли. А ведь за то короткое время, которое мы с ней провели, она стала для меня единственным светом, единственным чистым родником, из которого я пил и никак не мог остановиться, да и не хотел этого. И как раз тогда, когда до свободы и счастья оставалось каких-то два шага, пуля, вылетевшая из пистолета этого губастого ублюдка, попала ей в грудь.
И снова, и снова перед моими глазами вставала картина того, как в футболке на ее груди появилась маленькая дырочка и вокруг нее сразу же стало расплываться кровавое пятно. И как она ослабла на моих руках, и как она, спеша успеть до страшного смертного мига, торопила меня, чтобы я сказал ей те самые слова, которые я никогда в своей никчемной жизни не говорил ни одной женщине. Она знала все. Она, выросшая в тайге, в поселении староверов, никогда не читавшая любовных романов и даже не познавшая невинного разврата юности, была женщиной, перед которой все бабы, мелькавшие передо мной на протяжении моей жизни, были просто мусором.
«Что же ты молчишь, милый мой, скажи мне что-нибудь! Скажи скорее!»
Эти ее слова я не забуду никогда.
Тысячу раз звучали они у меня в ушах, и тысячу раз мое сердце останавливалось, и я шептал то, что сказал тогда, когда держал ее, умирающую, на руках. Никогда мне не забыть о ней, не забыть про то, как она меня Костушкой называла, да про то, какая она была ласковая да милая. И про то, как она у меня на руках умерла. Эх, жисть мояжестянка! А может, и правда, встретимся мы с ней потом на небесах? Кто знает
Но, с другой стороны, если там все разделены по делам своим, то и там нам с нею не увидеться. Она в раю будет, а яизвестно где. За все мои фокусы мне уже давно там сковородочка персональная приготовлена. И начищает ее какой-нибудь чертяка хвостатый, а сам посматривает в мою сторону и ухмыляется. Дескатьдавай, давай, навороти еще чего-нибудь. А как ко мне попадешь, то вот тут-то я тебе все и припомню, за все ответишь.
Глава 2РУССКИЕ НА БРАЙТОН-БИЧ
Оказавшись в Нью-Йорке, я очень быстро понял, что в Штатах без машины я буду как черепаха на крышке рояля. Сняв скромную квартирку в Бруклине, где русских больше, чем айзеров на Кузнечном рынке, я первым делом купил себе телегу Нормальная такая скромная «Хонда Сивик». Небольшая, но комфортная и быстрая, как понос.
На следующий день я отправился в Лайсенс Бюро, чтобы стать полноправным американским водителем. Вообще-то наши тут часто ездят и без прав, потому что американские копы предпочитают не связываться с безбашенными русскими, которые непринужденно разъезжают на машинах, приняв по восемь смертельных доз алкоголя, но, как сказал один человек, береженого бог бережет. Не помогло, правда
Подхожу я к Лайсенс Бюро и по привычке начинаю думать о том, как буду усатому мордатому менту взятку давать. А о чем еще может думать обычный русский водитель? Жадные взяточники, грязный, как совесть гаишника, предбанник, очереди, запахи
Конечно же, ничего подобного.
Вхожу в совершенно пустой офис и говорю:
Привет, девочки! Хочу права!
Они говорят:
Легко! Ах, какая у вас хорошая рубашечка! А вы правила знаете?
Я отвечаю:
А как же!
Ну, тогда пожалуйте сюда. Подхожу.
Суньте, плиз, ваше рыло в этот ящик. Сунул.
А где лампочка горит?
Справа!
А теперь?
Слева!
Спасибо. Ах, какое у вас железное здоровье! И дают мне анкету. В анкете десять вопросов, на каждый три варианта ответов. И вопросики эти прямо для идиотов написаны.
Вот, например, если я вижу человека с белой тростью, то кто это?
И три ответа присобаченоглухой, хромой и слепой.
Ну, блин, то ли американцы такие тупые, то ли я умный, как профессор, а может, специально все так просто, чтобы любой мог сдать экзамен
В общем, на анкету у меня ушло минут пять. Сдал ее девочкам.
Ах, какой вы умный! Приходите завтра в двенадцать сдавать вождение.
Прихожу на следующий день в двенадцать.
Опять один. Никого нету. Весь курятник квохчет вокруг меня.
Выходит чернокожий офицер женского пола. Такая маленькая, вся в черном, в фуражке, увешана блестящими штуками, прямо как в «Полицейской академии».
Садимся в машину, объезжаем квартал и через три минуты возвращаемся на то же место. Она тискает мне на бумагу рельефную печать без чернил и снова отправляет к девочкам.
Они сажают меня перед другим ящиком, советуют улыбнуться и показывают, как это делается. Я улыбаюсь, как деревенский жених, происходит вспышка, и на мониторе компьютера появляется изображение моих прав. Девочка редактирует картинку, делает нос побледнее, вставляет красивые блики в зрачки и нажимает Главную Кнопку.
Третий ящик урчит, и из него вылезают мои права.
Ах, какой вы красивый, говорят девочки, с вас тридцать четыре пятьдесят.
Спасибо, отвечаю я, расплачиваюсь и ухожу.
И когда выхожу на улицу, то чувствую себя обманутым. Что-то не так. Больно все просто. Ни взяток, ни поганых морд, ни ожидания, ни унижения Не верю. Но приходится.
И теперь я точно знаю, что если потеряю права, то приду в любое Лайсенс Бюро Америки и гордо скажу:
Я потерял права.
Они введут мою фамилию в компьютер и на мониторе появится изображение моих прав. Они нажмут Главную Кнопку и скажут:
Ах, какой вы умный! С вас шесть пятьдесят. Да-а
В общем, деньги у меня есть, машина есть, жилье есть, вроде все есть. Но, как говорится, если все есть, то в конце концов этого оказывается мало. А мало мне того, что хоть и есть у меня виза, но действует она всего лишь полгода. А что дальше? А неизвестно.
Так что надо бы подсуетиться с документами.
Да и вообще, с теми документами, которые у меня сейчас имеются, может мне выйти большой геморрой. Ведь по паспорту российскому, да и по правам американским, которые тут вместо паспорта конают, яВасилий Семенович Затонский. Для америкосов яБэзил, а для простых русских американцевВасилий или просто Вася.
А имечко это мне в наследство от Арцыбашева с Саньком досталось. Так что я у них там, если надочеловек реальный. Вот и получается, что нужно мне соорудить весь комплект американских документов, чтобы найти меня было как можно труднее. А лучше всегоневозможно.
И для этого придется снова выходить на местную русскую братву и тереть с ними на эту тему. Слышал я краем уха, что за двадцать тысяч гринов можно сделать такие документы, что любо-дорого. Причем не фальшивые, а самые натуральные. Официальные пути для этого, понятное дело, имеются, и стоит это около десятки. А еще десятьза то, чтобы это было сделано быстро. Вот и получается двадцать. А по мнетак хоть пятьдесят, лишь бы все было тип-топ.
Но вот проблема в том, что выход на этих чиновников опять же не через тетю Розу, а через братков русских, которые тут на Манхэттене, да и вообще в Америке, чувствуют себя не хуже, чем на Невском или на Тверской. И тему с документами для русских желающих держат крепко. Так что хошь не хошь, а засветиться придется.
А там всякое может случиться. Может, Стилет меня в розыск поставил наподобие КГБ, то естьс описанием моей внешности, с фотографиями, короче, все как положено. Сейчас ведь не дремучее советское время, и братва не с ножичками по темным дворам бегает, а нормально сидит перед компьютерами в офисах. А если такто получается, что появляться в русском обществе для меня небезопасно. Особенноперед братвой. Приду я к ним, а мне скажут, как уже сказали однаждыЗнахарь пришел, сам пришел! А мы-то тебя ждем не дождемся! Ну, тогда иди сюда, разговорчик есть интересный.
И снова начнется вся эта тягомотина противная. И не только противная, но и опасная. Вот и получается, что хоть я и в Америке этой хваленой, а ничего для меня по большому счету не изменилось. И то спокойствие, которое я испытывал первые дни после приезда сюда, потихоньку испарилось, и теперь я снова, как и раньше в России, хожу с оглядкой, ложусь с опаской, встаю с тревогой.
Точно!
Я понялименно тревога стала моим основным ощущением в последнее время. И каждый мужик, который посмотрит на меня чуть внимательнее, чем остальные, кажется мне соглядатаем то ли ФСБ, то ли Стилета. И я постоянно готов то ли броситься бежать, то ли начать убивать голыми руками. И каждый араб для меня теперьпосланник от хозяев сундучка с бриллиантами. Черт его знает, что могут сделать эти отмороженные арабы, которых в Нью-Йорке не меньше, чем у нас хачиков на рынке. Вот вчера, например, выхожу из машины на Тридцать пятой улице лимонада купить, вдруг рядом резко останавливается открытый «Бьюик», а в нем два араба. Классические такие чурки южные с черными усами. Остановились и на меня смотрят. У меня аж очко сжалось. И даже пистолета нет. А к ним подходят еще двое, и по-своемугыр-гыр-гыр! А потом передали тем, что в машине, какой-то сверток и отвалили. А я стою, как дурак, и только мурашки пересчитываю.
Так что, Вася Затонский, плохи твои дела. Нет тебе покоя, и все хотят заполучить твою шкуру. Вместе с бриллиантами или без них.
Я вздохнул и, посмотрев еще раз на залив со статуей, встал со скамейки и направился к своей новенькой «Хонде», стоявшей у входа в парк. Пока я шел к машине, мой желудок спросил у меняа не пора ли закинуть что-нибудь на кишку? Я подумал и согласился. Сев за руль, я решил направиться в находившийся на Двадцать третьей улице китайский ресторанчик, в котором можно было за десятку наесться от пуза. В общем, это был, как бы сказать, китайский шведский стол.
Запарковавшись неподалеку от китайской харчевни, я вышел из машины и нажал на кнопку брелка, висевшего на одной цепочке с ключами. «Хонда» успокаивающе свистнуладескать, иди себе, я сама тут за собой погляжу, будь уверен.
В ресторанчике было прохладно и пусто. Заплатив при входе за право обжираться до потери сознания, я подошел к стойке и стал наваливать себе всего понемногу. Вообще-то такая ширпотребовская китайская кухня быстро надоедает, да и не так уж это вкусно, но по первости очень нравится.
Я взял немного свинины с грибами в сладком соусе, немного молодого бамбука, потом еще какието хитрые китайские грибы, потом рассыпчатый рис, острый соевый соус и решил, что пока хватит.
Усевшись за столик у окна, я принялся расправляться с едой, а сам при этом обдумывал нюансы своего положения и подробности того, с чем могу столкнуться в процессе получения так нужных мне документов. Превратиться в другого человека, оборвав тем самым единственную ниточку, которая связывала меня с теми, кто мне был совсем не нужен, было необходимо.
За несколько лет в моей жизни произошло столько разного, что хватило бы на десяток обычных человеческих судеб. И все, что происходило со мной, никак нельзя было назвать приятным или интересным. Как сюжет для захватывающего фильма это годилось. Но как реальная жизнь, как настоящая судьба, как то, что на самом деле происходит с живым человеком, увольте. Врагу не пожелаю. Хотя, наверное, именно врагу я бы и пожелал того, что выпало на мою долю.
Я стал бандитом. Я стал вором. Я стал убийцей. На меня открыта охота. Из-за меня погибла женщина, которую я полюбил. Человеческая жизнь перестала иметь для меня ту высшую ценность, о которой говорили преподаватели в мединституте. Раньше я спасал жизни, работая реаниматологом, теперьмогу завалить любого, не моргнув глазом. Когда-то в юности я краснел, если приходилось врать, теперь могу вешать лапшу на уши кому угодно и в любом количестве. Раньше я гулял, где хотел, и совсем не думал о том, кому может понадобиться наблюдать за мной, теперь же у меня выработалась железная привычка постоянно следить за поляной, просекая, не интересуется ли кто-нибудь моей персоной. А если интересуется, я был готов хладнокровно убить любопытного. Вот такие интересные вещи произошли со мной за последние несколько лет.
Я встал и пошел за добавкой.
Сидевший у входа китаец, весивший не больше собаки среднего роста, улыбнулся мне, и я машинально ответил ему улыбкой. Возвращаясь к столику, я опять столкнулся с ним взглядом, и церемония повторилась.
По правде говоря, мне уже начала надоедать эта американская манера лыбиться везде и без всякого повода. Сначала это производит приятное впечатление. Вот, мол, какие мы все вежливые и доброжелательные. А потом начинаешь понимать, что все эти улыбкисамое обыкновенное вранье. В России идешь, например, по улице и видишьэтому человеку грустно, этот озабочен чем-то, тот веселится, у этого какие-то хитрые мысли в голове ворочаются. И все понятно. Вокруг тебяживые люди. А тутвсе улыбаются, и этоне более, чем маска. А что за нейподи, разбери. В общем-то, конечно, можно разобрать, потому что морда улыбается, а по глазам все равно видно. Нонеприятно. Так и хочется иногда наехать на сияющего, как серебряный доллар, американцану чего ты лыбишься, ты же меня в первый раз видишь, может быть, я тебя убить пришел, а ты, мудак, лыбишься
Черт с ними, пусть скалятся, сколько влезет. Меня это не касается.
А самое главноеэто то, что китаеза этот ну уж точно не имеет отношения ни к ФСБ, ни к арабам, ни к Стилету. Правда, я слышал, у них в китайской мафии порядочки посуровее наших будут, но это уже их дело и меня не касается.
Набив брюхо и ощутимо потяжелев, я поднялся из-за стола и направился к выходу. На лице китайца появилось выражение счастья, и он проводил меня лучезарным взглядом. Я все-таки улыбнулся ему в ответ, несмотря на то, о чем думал пять минут назад. С волками жить
«Хонда» встретила меня приветливым посвистыванием, и, усевшись за руль, я опять полез за сигаретами. Ну никак не отвыкнуть, черт побери! Обругав себя ослом и тупым животным, я запустил двигатель и, пропустив шестидверный белый лимузин, отъехал от поребрика.
Теперь мой путь лежал на Брайтон-Бич, где русские эмигранты организовали для себя привычную совковую жизнь, превратив нормальную улицу в некое подобие замусоренного базарного ряда. И еще сочиняют песни о том, как им хорошо там живется. Козлы.
* * *
Подъехав к ресторану «Одесса», я припарковался на противоположной стороне между огромным черным джипом с затемненными стеклами и невзрачным трехцилиндровым «Шевроле Спринт».
Мимо проходили люди, и через открытое окно я слышал преимущественно русскую речь. Но если бы я был царь, то за такой русский язык просто вырывал бы язык. Когда в аэропорту Кеннеди я впервые услышал эту уродскую смесь нижегородского и английского, то сначала решил, что это люди просто так стебаются. Но, увы, суровая эмигрантская действительность быстро убедила меня в обратном. Тут тебе и русское существительное, и английское прилагательное и сверхуанглийский глагол в русском склонении. Я, конечно, не профессор языковедения, но от такого русского языка меня поначалу, честно говоря, чуть не стошнило.