- Мне не показалось, что она шутит, - ответил Ломбард. - У нее на лице было написано, что она хочет получить эти деньги.
- Это было бы понятно, если бы она дала адрес, который пришлось бы долго разыскивать, а она бы тем временем получила по чеку деньги. Но эта улица близко, она знала, что через десять минут вы можете вернуться.
- Может быть, она считала, что может вытянуть из своей приятельницы больше, чем предложил я, и хотела избавиться от меня на время, чтобы договориться с ней.
Бёджес покачал головой, такое объяснение его не удовлетворило, но вслух он сказал только:
- Мне это непонятно.
Ломбард его не слушал, он двигался по комнате, как пьяный. Казалось, он полностью потерял душевное равновесие и утратил всякий интерес к происходящему, как человек, признавший свое поражение. Он ударил кулаком по стене и в бессильном бешенстве проговорил:
- Они знают! Только они остались - и мне ничего из них не вытянуть!
20. За три дня до казни
Виски, которое он вылил в себя по пути к тюрьме, не помогло. И как оно могло помочь? Факты остаются фактами. Дурные вести не превратятся в добрые.
Поднимаясь к мрачному зданию на холме, он непрерывно спрашивал себя: как сообщить человеку, что ему придется умереть? Как сказать ему, что больше ничего нельзя сделать, последняя искра надежды угасла? Он не знал. Он даже подумал, не лучше ли вообще отказаться от последнего свидания, которое ничего не изменит.
Он не сомневался, что это будет ужасно. Но все равно он должен был прийти. Нельзя оставлять Хендерсона в неуверенности, чтобы еще в пятницу вечером, когда его выведут из камеры, он оглядывался, до последней минуты ожидая спасения.
Он уже поднимался на второй этаж вслед за охранником,
Я напьюсь сразу, как только выйду отсюда, говорил он себе.
Надзиратель отошел в сторону, и Ломбарду не оставалось ничего другого, как войти в камеру.
Его нынешнее посещение - это не что иное, как казнь - чистая и без крови. За три дня до настоящей. Казнь всех надежд.
Шаги надзирателя затихли вдали. Тишина была невыносимой.
- Итак, конец, - тихо проговорил Хендерсон. Он все понял.
Эти слова преодолели мертвое оцепенение. Ломбард отвернулся от окна, подошел к Хендерсону и похлопал его по плечу.
- Послушай - Он не знал, как начать.
- Не ломай себе голову, - перебил его Хендерсон. - Я все понял. У тебя это на лице написано. Не будем об этом.
- Она ускользнула, теперь окончательно.
- Не будем об этом, - терпеливо убеждал его Хендерсон. - Я вижу, как ты переживаешь. Выбрось это из головы, пожалуйста.
Казалось, не Ломбард утешает осужденного, а осужденный Ломбарда.
Ломбард тяжело опустился на нары. Хендерсон, который был здесь «дома», уступил ему место и стоял, опершись о стену.
Было тихо. Единственным звуком в камере было шуршание целлофана - Хендерсон непрестанно крутил в руках обертку от сигарет, делая из нее тонкую трубочку.
Ломбард вскочил:
- Прекрати, пожалуйста, или я с ума сойду!
Хендерсон с удивлением посмотрел на собственные руки, как будто не осознавал, что делает.
- Прости, это дурная привычка. Мне так и не удалось от нее' избавиться. В поезде я скручивал расписание, в приемной у врача свертывал в трубочку журналы, а в театре - программки - Он задумался. - Кажется, когда я был с той женщиной на ревю, я делал то же самое А она загибала уголки на своей. Удивительно, что это вспомнилось только теперь. Что с тобой, что ты так смотришь? Я не буду шуршать. - Он отбросил обертку.
- Ты выбросил программки? Оставил на своем кресле, когда уходил?
- Нет, она взяла обе программы, я хорошо помню. Она сказала, что любит оставлять такие вещи на память. Не помню точно, как она выразилась, но обе программы она положила к себе в сумочку.
Ломбард вскочил:
- Это могло бы помочь, но как к ним подобраться!
- Я тебя не понял.
- Эти программки - единственный реальный след, раз она их взяла.
- Но это не означает, что они до сих пор у нее, - сказал Хендерсон.
- Раз она их взяла, есть шанс, что и до сих пор хранит. Театральные программки или выбрасывают сразу, или хранят. Эти программы нужно использовать как крючок. Это единственная деталь, которая вас связывает. Что придумать, чтобы она принесла нам эти программы и при этом не узнала, зачем они нужны? Тогда она была бы у нас в руках.
- Может, объявление в газете?
- Да, что-то в этом роде. Люди коллекционируют все, что только можно: марки, ракушки, старую мебель; часто платят большие деньги за то, что для остальных не имеет никакой ценности.
- Что ты предлагаешь?
- Предположим, я коллекционирую театральные программы. Я ненормальный миллионер, выбрасывающий деньги на ветер. Это не просто хобби, а мания. Мне нужны все программки за все сезоны. Я открою лавку и дам объявление в газете.
- Но почему ты думаешь, что она придет? Мне показалось, что для нее не так уж важны деньги.
- А если ситуация изменилась? Для нас эти программы имеют большую ценность, для нее - никакой. Она, может быть, не обратила внимания на загнутые углы. Ведь и ты вспомнил об этом только сейчас. Как она догадается, что это ловушка?
- Мне кажется, это безумный план.
- Конечно, безумный, - согласился Ломбард. - Один шанс из тысячи, но нужно рискнуть. У нищих нет выбора. У меня такое чувство, что на этот раз нас ждет удача.
Он подошел к двери и постучал, чтобы надзиратель его выпустил.
- На всякий случай попрощаемся, - сказал Хендерсон.
- Я еще приду, не бойся! - крикнул, уходя, Ломбард.
Прислушиваясь к удаляющимся шагам, Хендерсон подумал:
«Он в это не верит. Да и я тоже»
Во всех утренних и вечерних газетах появилось объявление:
«Старые театральные программы на вес золота!
Состоятельный коллекционер, на время приехавший в наш город, хорошо заплатит за программки, которых не хватает в его коллекции, независимо от их состояния. Особенно интересуют программы ревю последних сезонов: «Альгамбра», «Казино», «Бельведер», «Колизей». Дж. Л. Площадь Франклина, 15. Открыто до пятницы включительно».
21. День казни
В 21.30 наконец-то ушли последние посетители, толпившиеся здесь с самого утра. Ломбард с помощником могли теперь свободно вздохнуть.
Ломбард устало опустился на стул. Он был без пиджака, в одной жилетке, ворот рубашки расстегнут. Вынув из кармана платок, он вытер лоб. Платок стал серым. Никому не пришло в голову стряхнуть пыль со старых бумаг, горой возвышавшихся перед ним. Вероятно, многие считали, что чем больше пыли, тем дороже заплатит этот сумасшедший. Он вытер руки платком и выбросил его.
Повернувшись к человеку, почти полностью скрытому за горой программ, он сказал:
- Можешь идти, Джерри. Я скоро закрываю, самое большое через полчаса.
Худой молодой человек лет девятнадцати вышел на свободное пространство и надел пальто.
Ломбард протянул ему деньги:
- Вот тебе плата за три дня, Джерри.
- Завтра уже не приходить, шеф? - с несчастным видом спросил тот.
- Нет, завтра меня уже здесь не будет. Но еще одно дело для тебя у меня есть. Можешь продать все это в макулатуру. Получишь еще пару долларов.
Молодой человек вытаращил глаза:
- Вы хотите сказать, что покупали все это, чтобы выбросить?
- Да, у меня есть кое-какие странности, - согласился Лобард. - Но пока никому об этом не говори.
Молодой человек, удивленно оглядываясь, вышел. Ломбард видел, что он считает его сумасшедшим, но не удивлялся. Он уже и сам начинал так думать. Как он мог подумать, что незнакомка попадется на эту удочку?
Когда помощник выходил, мимо лавки проходила девушка. Только поэтому Ломбард обратил на нее внимание. Он смотрел вслед уходящему помощнику, и она попала в поле его зрения. Самая обыкновенная, заурядная девушка, случайно проходившая мимо. Она заглянула внутрь и пошла дальше, но ему показалось, что она хотела зайти.
Но тут в лавке появилось допотопное пальто с бобровым воротником. Человек в старомодной рубашке со стоячим воротничком опирался на трость. Ломбард пришел в отчаяние, увидев, как таксист внес за ним огромный чемодан. Пришелец остановился перед столом, за которым сидел Ломбард.
Подобные типы толпились здесь в течение всех трех дней. Но ни один не приносил такого огромного чемодана.
- Итак, сэр, - начал декламировать ровесник газового освещения хорошо поставленным голосом, - вам действительно повезло, что я увидел ваше объявление. Я могу значительно обогатить вашу коллекцию. Как никто другой в этом городе. Я принес несколько таких редких вещей, что ваше сердце определенно порадуется. Еще из старого Театра Джефферсона
Ломбард остановил его взмахом руки:
- Меня не интересует Театр Джефферсона. У меня все есть.
- Тогда «Олимпия». Там
- Не требуется. Меня интересует только одна-единственная программа: программа «Казино» за прошлый сезон.
- Фу, «Казино»! - презрительно фыркнул старик. - Вы мне говорите о каком-то «Казино»! С такой безвкусицей, как современное ревю, я не имею ничего общего! Нога моя туда не ступит! Я был самым славным трагиком американской сцены!
- Это сразу видно, - заметил Ломбард. - Боюсь, нам с вами не о чем говорить.
Таксист с чемоданом направился к выходу. Владелец чемодана, обернувшись в дверях, выразил свое презрение к «Казино».
- Вот вам на ваше «Казино»! - Он плюнул на пол. Через несколько минут прибежала пожилая женщина, по ее виду можно было предположить, что она уборщица. Для этого выхода в свет она надела помятую шляпу, украшенную розой, по форме напоминающей кочан капусты. Казалось, что шляпу вытащили из кладовки, где она пролежала лет двадцать. Морщинистые щеки женщины были нарумянены неопытной рукой.
Когда Ломбард сочувственно посмотрел на нее утомленными глазами, за ее спиной сквозь стеклянную дверь он опять увидел девушку - она проходила теперь в обратном направлении.
Но теперь она остановилась на несколько секунд и заглянула, что делается в лавке. Ломбард вспомнил, какую рекламу сделал своему предприятию: в первый день здесь были даже репортеры. Но, возможно, девушка просто случайно проходила мимо и теперь возвращалась тем же путем.
Уборщица заикалась от волнения:
- Это правда? Вы платите за старые программы? Он посмотрел на нее.
- Да, за некоторые.
Она начала рыться в сумке.
- У меня их всего несколько, еще с тех времен, когда я пела в хоре. Я их все сохранила, они мне очень дороги. «Суматоха в полночь» и «Шуточки» тысяча девятьсот одиннадцатого года - выкладывая на стол программы, она дрожала от страха, что он ее выгонит. - Посмотрите, сэр. Это я, Долли Гольден, это было мое сценическое имя. Я играла духа молодости в последнем акте.
Он подумал, что время убивает не хуже любого убийцы. Время - убийца, который не подлежит наказанию. Он смотрел не на программы, а на ее потрескавшиеся от работы руки.
- Я дам вам по доллару за штуку, - сказал он хриплым голосом и достал из кармана бумажник.
Она чуть не подпрыгнула от радости:
- Господь вас храни, сэр! Вы мне так поможете! - Из глаз у нее закапали слезы. - В жизни не думала, что они столько стоят!
Они не стоили ничего. Гроша ломаного не стоили.
- Вот ваши деньги, матушка, - сочувственно сказал он.
- Пойду куплю что-нибудь на ужин! - От неожиданного счастья ее слегка качало.
Его уже ждала молодая женщина. Он не заметил, как она вошла. Вероятно, сразу же за старухой. Это была та самая женщина, которая дважды прошла мимо. Он был в этом уверен, хотя тогда она показалась ему гораздо младше, чем вблизи. Фигура была стройная, а в остальном вид у нее был очень потрепанный, почти как у уборщицы, но несколько в другом роде.
Он старался не рассматривать ее слишком пристально, взглянул и отвел глаза.
Было видно, что она была красива, но сейчас ее красота быстро увядала. Под грубой, дешевой косметикой сохранялась еще некоторая утонченность, но было ясно, что и последние ее следы скоро исчезнут. Ей уже ничто не могло помочь. Казалось, что падение вызвано или постоянным злоупотреблением алкоголем, или развратным образом жизни, к которому она раньше не имела привычки. Были заметны следы и третьего фактора, который, вероятно, предшествовал ее падению, но не играл решающей роли: душевные страдания, какой-то страх, смешанный с чувством вины. Душевная болезнь оставила на ней свои следы, но сейчас заметнее были следы физического характера. Кожа у нее огрубела, приобрела желтоватый оттенок, как у завсегдатаев баров, которые знают, что уже не могут пасть ниже и что им не выбраться из ямы.
Она казалась очень худой, над провалившимися щеками выступали скулы. Она была во всем черном, но это был не траур, а типичная одежда человека, который перестал заботиться о своей внешности, - цвет, на котором не так заметны следы времени и грязи. Чулки тоже были черные, и на пятках выглядывали полумесяцы дыр.
Она заговорила. Голос был хриплый, как у пьяниц, с утра до вечера льющих в себя виски. Но произношение еще сохраняло следы образованности. Видно было, что она могла говорить другим языком, если бы захотела.
- Остались у вас еще деньжата, или я уже все проворонила? - Она открыла большую потрепанную сумку и выложила на стол две программы. Одинаковые, мюзикл в «Регине», предпоследний сезон.
С кем она тогда могла быть? Тогда она еще не опустилась, была хороша собой и ей в голову не приходило Он сделал вид, что проверяет по своему списку, нужны ли они ему.
- Как раз этого не хватает. Семь пятьдесят, - сказал он.
Он видел, что у нее загорелись глаза.
- Может быть, у вас есть еще? Это последний шанс. Я сегодня закрываю.
Она колебалась. Он заметил, что ее взгляд скользнул к сумке.
- А по одной тоже можно?
- Количество не имеет значения.
- Ну раз уж я пришла - Она снова открыла сумку, так, чтобы он не мог заглянуть внутрь, вытащила еще одну программу и закрыла сумку.
Он обратил внимание на ее осторожность. Она протянула ему программу вверх ногами. Он перевернул ее и прочитал: «Казино».
Это была первая программа из «Казино», которая появилась за эти три дня. Он стал ее рассматривать. Как обычно, она была действительна в течение недели. Начиная с семнадцатого мая. У него перехватило дыхание. Это именно та неделя, которая нужна. Преступление было совершено двадцатого. Но уголки не были загнуты. Не то чтобы они были разглажены, следы сгиба остались бы; эту программу не перегибали.
Он постарался, чтобы его голос звучал естественно:
- А у вас нет к ней парочки? Обычно приносят по две штуки, и это стоит дороже.
Она испытующе посмотрела на него, ее рука потянулась к сумке, но в последнюю минуту остановилась.
- Вы думаете, я их сама печатаю?
- Я предпочитаю парные программы, если возможно. Может быть, вы были на этом ревю не одна? Где вторая программа?
Что-то в нем не понравилось ей. Она подозрительно осмотрела лавку и, отойдя от стола, сказала:
- У меня только одна. Берете или нет?
- Но вы не получите столько, сколько получили бы за две.
Видно было, что она хочет как можно быстрее уйти.
- Хорошо, давайте, сколько хотите
Она уже подошла к двери, когда он позвал ее:
- Минутку, вы не могли бы вернуться? Я кое-что забыл.
Она остановилась и недоверчиво смерила его взглядом. Что-то ее испугало. Он встал и хотел шагнуть к ней. Она приглушенно вскрикнула и побежала.
Сметая все на своем пути, он бросился за ней.
Кипы бумаг, собранные за три дня, рассыпались и покрыли весь пол, как снег.
Когда он выбежал на улицу, она была уже на перекрестке, но ее подвели высокие каблуки. Оглянувшись и увидев, что он бежит за ней, она, вскрикнув, завернула за угол. Ломбард догнал ее в нескольких метрах от того места, где стояла его машина. Он преградил ей путь, схватил ее за плечо и прижал к стене.
- Стойте спокойно, все равно вам не убежать, - сказал он, с трудом переводя дыхание.
Она запыхалась еще больше.
- Оставьте меня. Что я сделала?
- Почему вы убегаете?
- Мне не нравится, как вы на меня смотрите, - ответила она.
- Покажите вашу сумку. Откройте, или я сам открою!
- Не троньте меня! Оставьте меня в покое!
Не теряя времени на разговоры, Ломбард вырвал у нее из рук сумку, оторвав ручку, и открыл ее. Он вынул из сумки вторую программку и, бросив сумку на землю, пытался открыть ее. Это не получилось, потому что страницы были загнуты. При слабом освещении он увидел, что на программке стоит та же дата, что и на первой.
Он держал в руках программу Хендерсона, бедняги Хендерсона, которая вернулась к нему, как хлеб, пущенный по воде, - в последний час
22. Час казни
22.55. Конец. Господи, конец - это всегда страшно. Он дрожал, хотя не было холодно, и все время повторял; «Я не боюсь». Он сосредоточился на этой мысли, а не на том, что ему говорил священник. Но он боялся и знал это, но кто мог его упрекнуть? И в его сердце природа вложила инстинктивное стремление жить.
Он лежал лицом вниз, свесив голову с выстриженным на темени квадратиком. Священник сочувственно положил руку ему на плечо, словно хотел не дать страху пробиться наружу.
Плечо вздрагивало у него под рукой. Знать час своей смерти нелегко.
Священник глубоким голосом прочитал двадцать третий псалом: «На зеленых пастбищах освежит мою душу» Но псалом не утешил Хендерсона, стало еще хуже. Он не хотел на тот свет, он хотел остаться на этом.
Жареный цыпленок и абрикосовый пирог, которые он получил недавно на ужин, застряли у него в горле. Но это было неважно, проблем с желудком у него уже не будет.
Он прикинул, успеет ли выкурить еще одну сигарету. Вместе с ужином ему принесли две пачки. Одна, пустая, уже валялась на полу. Он подумал, насколько бессмысленно беспокоиться об этом - какое это имеет значение?
Он задал этот вопрос священнику, прервав чтение псалма. Священник вместо прямого ответа сказал:
- Курите, раз хочется, - чиркнул спичкой. Это значило, что времени осталось немного.
Голова его снова опустилась, и он побелевшими губами выдохнул дым. Священник снова опустил руку на его плечо, утешая и умеряя страх. Послышались тихие шаги, приближающиеся по каменному полу коридора. В камере воцарилась тишина. Хендерсон не поднял головы, но сигарета выпала у него из рук. Священник сильнее прижал руку к его плечу, как будто вдавливая его в нары.
Шаги затихли. Он почувствовал, что из-за двери за ним наблюдают, поднял голову и спросил:
- Уже пора?
Дверь камеры медленно открылась, и надзиратель сказал:
- Да, надо идти.
Программа Скотта Хендерсона, бедняги Скотта Хендерсона, которая вернулась, как хлеб, пущенный по воде. Он смотрел на нее. Сумка, которую он вырвал из рук женщины, лежала у его ног.
Женщина все пыталась вырваться, но он мертвой хваткой держал ее за плечо.
Сначала он свернул программу и положил в карман. Потом, схватив ее за плечи обеими руками, оттащил к своей машине.
- Садитесь, поедете со мной! Вы понимаете, что вы могли натворить?
Она вырывалась, но ему удалось втолкнуть ее в машину.
- Оставьте меня! - Ее крик был слышен по всей улице. - Как вы смеете так со мной обращаться? Где полиция? Неужели в этом городе некому за меня заступиться?
- Ах, вам нужна полиция? Вы ее получите. Они вам покажут!
Он сел в машину и захлопнул дверцу.
Сначала он замахнулся на нее, чтобы она прекратила кричать, потом ударил. Наклонившись над щитком управления, он проговорил сквозь зубы:
- Я в жизни еще не бил женщину. Но вы не женщина, а дрянь в юбке. Поедете со мной, нравится вам это или нет. И для вас же будет лучше, если вы помолчите. Если будете кричать или попробуете выскочить на перекрестке, я вас ударю.
Он обгонял машины одну за другой. Она обессиленно спросила:
- Куда вы меня везете?
- Как будто вы не знаете? - язвительно спросил он. - Вы что, с луны свалились?
- К нему? - с отчаянием в голосе спросила она.
- Да, к нему! Значит, в вас еще осталось что-то человеческое? - Он поддал газу. - Вы позволили осудить на смерть невинного человека, хотя достаточно было прийти и рассказать то, что вам известно.
- Откуда я знала, что это важно? - тупо проговорила она, потом спросила: - Когда это должно произойти? Сегодня ночью?
- Да, сегодня ночью!
В слабом свете он увидел, как ее глаза расширились, будто она только сейчас осознала, что опасность так близка.
- Я не знала, что так скоро, - всхлипывала она.
- Ну, теперь уже ничего не случится, - успокоил ее он. - Раз я вас поймал, мы этого не допустим.
Зажегся красный свет. Он чертыхнулся и вытер лицо.
Она сидела, глядя прямо перед собой. В зеркало он видел, что она полностью погружена в себя.
- Вы бесчувственная. Наверное, у вас внутри опилки, - неожиданно сказал он.
Он не ожидал ответа, тем более такого длинного.
- Думаете, я мало пережила? Что мне до того, что будет с ним или с кем-то другим? Между нами нет ничего общего. Сегодня вечером казнят его, а не меня. Я уже давно как мертвая! - Ее голос звучал трагически. Это были не просто женские слезы, а настоящая человеческая боль. - Иногда мне снится женщина, у которой были дом, любящий муж, деньги, красивые вещи, уважение друзей, положение в обществе и уверенность, что так будет всегда. Я не верю, что это было со мной. Это, наверное, был кто-то другой.
Он смотрел в темноту, расступавшуюся в свете фар. Ее глаза были неподвижны, как камешки - серые, ничего не говорящие.
- Меня выбросили на улицу, в полном смысле слова выбросили - в два часа ночи. Слуги получили приказ не впускать меня под страхом увольнения. Первую ночь я провела на скамейке в парке. На следующую взяла в долг у бывшей горничной пять долларов, чтобы снять комнату на ночь.
- Почему же вы не обратились в полицию? Вам нечего было терять.
- Он предупредил, что упрячет меня в лечебницу для алкоголиков, если я сделаю что-нибудь, что повредит ему в глазах общества. Он мог это сделать, у него достаточно денег и связей. Меня ждали смирительная рубашка и ледяной душ.
- Это не оправдание. Вы должны были знать, что вас ищут. Но вы струсили. Вам придется признаться и спасти Скотта Хендерсона!
Она долго молчала. Потом повернула к нему голову:
- Я это сделаю. Просто я до сих пор не думала о нем, я думала только о том, что будет со мной. - Она подняла глаза: - Я хотела бы сделать что-то доброе, по крайней мере попытаться.
- И вы это сделаете, я уж позабочусь, - мрачно заверил он. - Во сколько вы встретились тогда в баре?
- Часы над нами показывали шесть десять.
- Вы это скажете? Вы сможете поклясться?
- Конечно, - устало заверила его она. - Я могу это подтвердить под присягой.
- Прости вас, Боже, за все, что вы сделали! - воскликнул он.
Они молча неслись в окружающей темноте. Встречные машины попадались все реже. Они выехали из города и неслись по шоссе.
- Почему мы едем так далеко? - спросила она. - Разве нам нужно не в здание суда?
- Я везу вас прямо в тюрьму, - ответил он, сдерживая напряжение. - Так будет быстрее. Без всякой бюрократии
- Это действительно должно случиться сегодня?
- В течение ближайших полутора часов. Мы успеем.
Дорогу обступил лес.
- А если мы опоздаем? Например, лопнет колесо? Не лучше ли позвонить туда?
- Я знаю, что делаю. Что-то вы вдруг стали очень беспокоиться об этом.
- Я многое поняла. Тогда я была как слепая. А теперь я понимаю, что действительно важно, а что - только сон.
Он процедил сквозь зубы:
- Вот что значит исправившаяся грешница. Пять месяцев не хотела пальцем пошевелить, и вдруг такая забота!
- Да, вы правы. Благодаря вам, я все вижу в новом свете. - Проведя ладонью по лицу, она устало сказала: - Мне теперь стыдно за собственную трусость.
Он не ответил, сосредоточившись на управлении машиной. Она с тревогой спросила:
- Вы думаете, моего заявления под присягой будет достаточно? Думаете, это его спасет?
- Этого будет достаточно, чтобы отсрочить казнь. Как только казнь будет отложена, мы поручим дело адвокатам, они устроят все остальное.
Она увидела, что машина сворачивает на боковую дорогу, всю покрытую выбоинами. Вокруг не было никаких признаков жизни.
- Почему мы здесь едем? К тюрьме ведет шоссе
- Мы сократим дорогу, - коротко ответил он.
Гул ветра среди деревьев стал тоном выше и напоминал стенания.
Неподвижно глядя прямо перед собой, он сказал:
- Я привезу вас туда, где не нужно будет спешить.
Казалось, что они уже не одни в машине. Словно некое третье существо расположилось между ними. Холодный призрак страха невидимыми руками охватил женщину, ледяными пальцами подобрался к ее горлу.
Они молчали. Деревья все ближе подступали к дороге. Порывы ветра напоминали тревожные крики, предупреждающие об опасности.
Он снизил скорость и свернул на какую-то дорогу, напоминавшую скорее просеку. Машину бросало на неровной поверхности, колеса с трудом преодолевали выступающие корни и выбоины. Фары освещали лишь ближайшие кусты, дальние деревья поглощала темнота. Это напоминало детскую сказку о зачарованном лесе - сказочном, зачарованном лесе, в котором вершится злое колдовство.
- Что вы делаете? - ее охватил страх, она чувствовала рядом с собой его ледяное дыхание. - Зачем мы сюда приехали?
Он остановился, и все кончилось: скрип тормозов, шум мотора. Наступила полная тишина. Только его пальцы, лежащие на руле, нервно дергались, подобно пальцам пианиста, повторяющего один и тот же пассаж.
Она в бессильном ужасе начала колотить кулаком по его плечу:
- Что происходит? Говорите! Зачем мы остановились? Что вы собираетесь делать?
- Выходите! - приказал он.
- Нет! Я не выйду! - Ее глаза расширились от страха.
Перегнувшись через нее, он открыл дверцу с ее стороны.
- Я сказал - выходите!
- Ни за что! Вы хотите что-то со мной сделать. Я вижу по глазам.
Он вытолкнул ее из машины. Они стояли рядом возле машины, их ноги глубоко погрузились в опавшие листья. Он захлопнул дверцу. Воздух под деревьями был сырой, вокруг было темно, как в мешке.
Освещен был только страшный тоннель, образованный светом фар.
- Сюда, - приказал он, ведя ее за локоть, чтобы она не вырвалась.
В тишине было слышно, как у них под ногами шелестят листья и трещат ветки. Она пыталась заглянуть в его непроницаемое лицо.
Они подошли к границе между светом и тенью. Он остановился и отпустил ее руку. Потеряв опору, она чуть не упала, но он подхватил ее и поставил на ноги.
Он достал сигареты и предложил ей закурить. Она пыталась отказаться.
- Лучше закурите, - настаивал он.
Все это напоминало какой-то загадочный ритуал и только усилило ее страх. Сигарета выпала из ее онемевших губ. Он раздавил упавшую сигарету каблуком.
- Неважно, - сказал он. - А теперь возвращайтесь в машину, сядьте и подождите меня. Идите прямо по свету и не оглядывайтесь!
Она не поняла, что от нее требуется, или была настолько обессилена ужасом, что не могла сдвинуться с места. Ему пришлось подтолкнуть ее. Она сделала несколько неуверенных шагов.
- Идите прямо против света! И не оглядывайтесь!
Предупреждение вызвало обратное действие: она не выдержала и оглянулась.
У него в руке был пистолет.
Ее крик напоминал крик птицы, погибающей в когтях хищника. Она сделала движение ему навстречу, как будто близость гарантировала безопасность.
- Стойте! - сказал он. - Я хотел облегчить вам конец, я предупредил, чтобы вы не оглядывались.
- Не делайте этого! Почему вы хотите это сделать? - кричала она. - Я ведь обещала сказать все, что вы хотите! Я скажу, как обещала! Все
- Нет, - сказал он так спокойно, что у нее мороз пробежал по спине, - не скажете, я об этом позабочусь. Лучше расскажите все прямо ему, сейчас вы встретитесь на том свете. - Он поднял руку и начал целиться.
В свете фар она была хорошей мишенью.
Под кронами деревьев раздался выстрел. Она вскрикнула.
Вероятно, он в нее не попал, хотя стоял очень близко, - она ничего не чувствовала. Он же, напротив, закачался и прислонился к ближайшему дереву. Прижавшись лицом к коре ствола, он словно раскаивался в том, что намеревался сделать. Она заметила, что одной рукой он держится за плечо. Пистолет поблескивал в листьях у его ног, как кусок антрацита.
Из-за деревьев выскочил мужчина и бросился к нему. Этот человек тоже держал в руке пистолет, направленный на прислонившуюся к дереву фигуру. Мужчина подбежал к Ломбарду, что-то блеснуло, и раздался металлический звук, напоминающий щелчок. Ломбард оторвался от дерева, всей своей тяжестью оперся на мужчину и наконец выпрямился.
В тишине она явно услышала:
- Именем закона вы арестованы за убийство Марселлы Хендерсон.
Бёджес озабоченно наклонился и помог ей подняться с покрытой листьями земли. Она судорожно рыдала.
- Знаю, знаю, - успокаивал ее он. - Вам было очень трудно, но теперь все позади. Конец. Вы все сделали. Вы его спасли. Обопритесь на меня. Вам нужно выплакаться, не стесняйтесь слез.