***
Чудов, восемь лет назад
Оля дёрнулась и открыла глаза. Сколько она спала?! Наверное, вырубило только на минуту, потому что вокруг ничего не изменилосьтак же темно и тихо. Кажется, они даже немного согрелись, но тело так отяжелело, что не только движение, даже вздох отдаётся болью в рёбрах. Марина похожа на восковую куклу, Оля наклоняется над ней, боясь не услышать дыхания.
Еле различимый шум отвлекает. Она переводит взгляд на дорогу. Да, теперь она точно видит свет фар и автомобиль, движущийся в обратном направлении на приличной скорости. Оля так напряжена, что сдавливает ладонь Марины, которую продолжает держать в своей руке. В ответ получает шевеление пальцев. Слава богу, она жива! Оле нужно совсем немного времени, чтобы полежать с закрытыми глазами и немного отдохнуть. Минут двадцать, пока не начался рассвет
Этих четверых многое связывало. И всё же, Морозов имел над ними неоспоримую власть. Он даже не скрывал этого. Открыто напоминал своим друзьям, что контролирует их и держит на мушке. Ольга видела даты последних загрузок и, когда дошла до конца, выключила ноутбук и выдернула флешку.
***
Чудов, восемь лет назад
Было непонятно, пошёл ли недолгий отдых им на пользу. Они с трудом поднимались, хватаясь друг за друга и шатаясь, словно пьяные. Кое-как опять вышли на дорогу. Очень хотелось пить. Марина, обернувшись, вдруг замерла, и Оля, перехватив её взгляд, тоже вгляделась вдаль. Столб дыма поднимался высоко в небо, почти растворяясь в рассветной дымке. Марина издала булькающий звук, который, видимо, должен был означать смех.
Когда они дошли до железнодорожного перегона с мигающим фонарём и кирпичной будкой обходчика, Оля отделилась от Марины и быстро подошла к небольшой постройке. Несколько раз постучала в занавешенное окно. Штора отделилась, и за стеклом показалась взъерошенная голова то ли женщины, то ли мужчины. Оля показала знаками, чтобы им открыли, но, шторка тут же задёрнулась. Девушка выждала ещё пару минут, но дверь им так никто и не открыл. Она бы, наверное, и сама испугалась своего вида на месте этого обходчика.
Марина потянула Олю за собой на железнодорожное полотно.
Так быстрее.
Оля шла по шпалам, переступая через две, но сбивалась, меняя ноги и тихо ругаясь себе под нос. Марина чуть отставала. Останавливаясь, она прижимала руку к пояснице, потом, опять зажав сумочку локтем, шла дальше. Оля встала на рельсы и, когда Марина равнялась с ней, переступала уточкой рядом. Балансируя на блестящем металле, она смотрела под ноги, не замечая, как болезненно морщится Марина, раздвигая губы в улыбке.
Ольга вышла из-за стола и подошла к окну. Фонари ещё не горели. Но света из окон было достаточно, чтобы разглядеть улицу. Со стороны магазина шли люди, в основном, с полуторками пива в руках. Оля раскрыла окно и села на подоконник, уперев затылок в стену.
«Мне не надо было тебя отпускать. Я не должна была оставлять тебя. Я вернулась слишком поздно».
Оля нервно помяла в пальцах сигарету, поднесла её к носу и вдохнула запах. От него у неё запершило в горле и защипало глаза. Она вставила сигарету между губ и щёлкнула зажигалкой. После треска и щёлканья колёсико нагрелось, но огонь так и не появился.
Оля до боли зажмурила глаза, зажимая сигарету в руке, и услышала, как тихо смеётся над ней Марина.
глава 16
Каждый раз, когда Герман готовился повернуть на этом перекрёстке, в его голове что-то щёлкало, и ему хотелось тут же уехать обратно. Но разворот здесь был запрещён, и Герману хватало этого сомнительного препятствия, чтобы продолжить путь и не ругать себя за минутную слабость.
Надо уметь прощать себя.
Он сам занимался покупкой и строительством этого дома в Плещеево. В стороне от дач, на живописном холме недалеко от речки, это чудесное место находилось всего в паре километрах от Чудова. Они с Макаровым оформили его на фирму «Ника», организованную пять лет назад, когда почувствовали наконец, что постепенно всё улеглось, затихло. Прекратились разговоры и гнетущее ожидание, перестали трястись поджилки, и в воздухе запахло свободой. Не в смысле наличия или пресечения свободы, чем профессионально занимался полковник Макаров, а свободой действия, которую они, сначала осторожно пробовали на вкус, всё больше и больше распаляя в себе потребность и желание иметь её всю без остатка. А почему бы и нет, если у них достаточно мозгов и умения распорядиться ею. Друг другу не мешали, но очень чётко очерчивали границы. Так было проще, привычнее, безопаснее. Всё-таки, Морозов был отличным учителем в ведении подобных дел.
Три года назад Герман лишился части того комфорта, к которому привык. Не стало Ники. Удивительным образом эта девушка, словно олицетворявшая своим именем фирму, привязала Тищенко к себе, приручила его мятущуюся душу. Потом были другие, но ни одна из них не смогла заменить Нику. Простая белёсая деваха с сомнительными манерами и привычками, никогда ничего не требовавшая от него, как же быстро она нашла к нему подход, как аккуратно и ненавязчиво, без всякого сценария, умела довести его до ощущения полёта и животной эйфории.
Герман тяжело вздохнул и нажал кнопку пульта, чтобы открыть высокие металлические ворота. Никто не выйдет ему навстречу, не поставит его в неудобное положение своим присутствием и не заставит отводить глаза. Он здесь хозяин.
Припарковав автомобиль во дворе, Герман не спешил покидать тёплый салон. Он отключил телефон, зачем-то порылся в бардачке, опустил зеркало до уровня глаз, и тут же закрыл его обратно. Посидел, откинувшись на кожаный подголовник, выравнивая дыхание. Маленький мальчик перед экзаменом. Ученик, получивший низший бал. Мамин сын, готовый получить за это наказание. Она обязательно накажет его за двойку, которую сама же ему и поставит.
Герман взглянул на циферблат серебристых «Omega» и с нежностью провёл по стеклу. Снял пиджак и бросил его на соседнее сидение. Сверху аккуратно положил часы. Пора.
Вдоль дорожки до самого входа в дом нежно голубела тонкая нить светодиодной ленты. За территорией бесшумно следили встроенные видеокамеры. Герман выписал их у одной немецкой фирмы, специализирующейся на подобных девайсах. Всё продумано до мелочей. Дай волю Макарову, и это уютное место сразу бы превратилось в обычный третьесортный бордель. Он до сих пор подшучивал над Германом и его финансовыми тратами, которые приходилось вкладывать в безопасность. При этом, сам Степан частенько оставался в доме один, напиваясь и отсыпаясь, чувствуя себя максимально защищённым. Макаров редко привозил с собой девиц. Необходимости в этом просто не было. Он предпочитал получать желаемое от жриц любви в специально отведённом для этого месте. Они были для него лишь товаром, сырьём, побочным бизнесом, которым он негласно управлял несколько лет по всей области.
Единственная, кто жила в доме несколько месяцев, была Ника. Где Макаров её отрыл, Герман не знал, и даже тогда, когда всё произошло, не спрашивал. Какая разница, если она сама приняла правила игры и, в итоге, сама же отказалась от них? После исчезновения Ники Степан злился, досаждал Германа вопросами, намёками и подозрениями. Так продолжалось какое-то время, потом он отстал. Это было по-дружески. Может же быть между двумя мужчинами лёгкая недоговорённость? Макаров был грубым неотёсанным мужланом, но даже он заметил, как эти разговоры разделяют их. А это было неправильно. Через месяц Степан, не поставив Германа в известность, опубликовал фотографию Ники в местной газете, но официального дела не завёл. Её паспорт так и остался у него. Герман в недоумении разглядывал чёрно-белое фото и, словно, не узнавал. Вчитывался в фамилию и имя, но не испытывал при этом никаких чувств, кроме досады. Он постепенно стирал из памяти её образ. Но каждый раз, с математической точностью, он всплывал на повороте к дому, и к этому никак не получалось привыкнуть. Герман злился, ведь внутри осталось ещё лёгкое сожаление и раздражение от того, что до сих пор ему не удавалось получить равноценную замену.
За массивной дверью Герман ослабил галстук. Под потолком зажегся приглушённый свет. Ничего лишнего: ни плебейских ковров, ни вазочек, ни пошлых постеров на стенах. Чёткие линии, белый холодный цвет, серый камень и металл. Мужчина прошёл в хромированную кухню и тщательно вымыл руки. Сплит система при его появлении мягко выдала порцию тёплого воздуха. Герман задержал взгляд на стоящих в ряд бутылках спиртного и прислушался к себе. Нет, это было бы лишним.
Гостиная с кожаным диваном, стеклянный столик на квадратном чёрном постаменте. Герман заметил на нём пыльные разводы и поморщился. На окнах, словно высеченные изо льда, толстые рифлёные ставни из закалённого стекла. С улицы невозможно разглядеть, что происходит внутри. В одной из спален, куда Герман, со свойственной ему педантичностью, заглянул мельком, пол усыпан осколками тёмно-зелёного стекла, и тут же рядом валяются пустые бутылки из-под шампанского. Покрывало на кровати сбито, подушки разбросаны. Кажется, недавно Степан пьянствовал не меньше двух суток. В воздухе ещё слышен кисловатый запах алкоголя.
Когда Ника жила здесь, дом сверкал чистотой. Готовить она не любила, да и не умела. Герман сам привозил продукты. Носила то, что он ей покупал. Выполняла все его требования, кроме одногораз в неделю ходила в церковь. А он был против. Ну какие могут быть молитвы после того, что они делали?
Он никогда не оставлял её одну надолго. Только в те пару недель, когда после симпозиума в Москве, он улетел в Италию, то оставил ключи от ворот Нике, чтобы она могла купить себе что-нибудь в магазине. Он не переживал за неё. Синяки были не видны под одеждой. Она умела их тщательно скрывать. Он доверял ей. И не забрал ключи обратно. Это была его ошибка.
Герман прошёл дальше и остановился у входа в подвал. Там была его личная территория. Дверь открывалась снаружи, и мужчина лишь повернул серебристый рычажок замка. Почти стерильно, прохладно, умиротворяюще.
Руки сами потянулись к вороту. Герман провёл пальцами вдоль ряда пуговиц проверяя, все ли они застёгнуты. Постепенно настраиваясь на нужную волну, мужчина заметил, как замедляется его дыхание. Ещё не так, как бы ему хотелось. Сердце продолжало выделывать кульбиты, щекоча в межреберье. В горле пересохло.
Дверь. Вход в помещение есть и с улицы: сначала вниз по обычной каменной лестнице, потом через маленький предбанник. Для девушек, время от времени появляющихся здесь, ни к чему видеть сам дом. Но Герман всегда заходит изнутри, так у него достаточно времени, чтобы подготовиться. Удушливый страх, что ничего не получится, опять накрывает его.
Спокойно, это всего лишь игра. Правила её просты до безобразия, но как же напрягает постоянная смена главной героини. Если бы Герман не придавал всему этому такого значения, было бы гораздо проще. И прежде всего для него самого.
«Надеюсь, она знает свою роль, и осечки не будет»
Герман, почти не дыша, входит внутрь. Полумрак. Из-под верхнего яруса потолка, по угламслабый свет. Это немного портит антураж, но Герман привык не зацикливаться на этом. Всё остальное в помещении расположено именно так, как он хотел. Это точная копия его комнаты в ДРУГОМ доме. Там, где он вырос. Не составило труда найти идентичную мебель и вещи. Слава богу, те, что принадлежали лично ему, и насквозь пропитались его ненавистью, сгорели вместе с источником этого чувства. Жаль, что он сам не присутствовал при этом.
Мужчина замечает, что вещи, лежавшие на столе, сейчас находятся в беспорядке. Мама бы никогда не позволила ему так относиться к его учебникам и тетрадкам. Когда он уходил, то всегда складывал их ровной стопкой, уголок к уголку. Этот непорядок так бросается в глаза, что Герман отвлекается и быстро подходит к столу, чтобы исправить его.
Э-э, ты уже вернулся? Как дела в школе?
Кажется, к вопросу, заданному торопливым и сонным голосом, добавился ещё и еле скрываемый смешок? Герман медленно поворачивается к месту, где находится низкая тахта.
Макарова действительно следует пристрелить.
Девушка выглядит растрёпанной. Она щурит глаза и спросонья никак не может запахнуть шёлковый халат, до бёдер оголив гладкие ноги. У неё рыже-золотистые волосы, карие глаза и веснушчатый нос.
Она совершенно не похожа на его мать.
Герман растерян. Может, надо было заставить её надеть парик? Копна медных, в завитушках волос отвлекает.
Девушка, наконец, справляется с полами халата. Она легко спрыгивает с тахты и, чуть прищурив глаза, медленно выдаёт:
Почему ты молчишь? Язык прикусил?! коротко откашливается. На дворе ночь! Мне что, тебя с собаками идти искать? Гадкий мерзкий щенок её голос обрывается на шипящей ноте прежде, чем она подходит ближе и вопросительно смотрит на Германа, ища поддержки.
Герман почувствовал, как лёгкая дрожь пробежала по его телу. Он, не отрываясь, смотрел в незнакомые глаза, вдыхал незнакомый запах, но что-то в хрипловатом тембре её голоса заставило его тело реагировать. К щекам прилил жар, дыхание участилось.
Каждый раз одна и та же история! Вечно где-то шляешься, уроки не деланы! Позоришь меня перед всей школой! Надо было в роддоме тебя оставить, а лучше придушить! Нет, это я дура, что с отцом твоим связалась. Что могло родиться от ничтожного червяка? рыжая перевела дыхание. Так, про червяка пробормотала скороговоркой.
У Германа зазвенело в ушах.
Пусть бы эта скотина сам тебя воспитывал! Всю жизнь мне сломал! А у тебя одни двойки в дневнике!
Нет, это неправда.
Поговори мне ещё, щенок! пощёчина была не сильной, но сделана вовремя.
Герман дёрнулся и закрыл глаза. Медленно он включался в игру.
Вторая пощёчина была чуть сильнее. Кажется, рыжая входила в раж. Герман поморщился.
Рано.
Маленький ублюдок!!! Мелкая тварь! Ненавижу!
Новый удар по лицу. Её ладонь прохладная и влажная. На коже остаётся чувствительный след. Герман знает, что, впервые увидев его, девушка расслабилась и восприняла всю эту ситуацию, как спектакль, и всё закончится банально сексом. Или не банальноэто зависит от того, что она уже видела и знает.
Всё-таки Макаров внимательно отнёсся к его просьбе. Степан пытается ему помочь, и иногда у него это даже получается.
Крики и ругательства превращаются в монотонный гудящий звон. С ударами рыжая уже даже перебарщивает. Не больно, конечно, но кожа немеет и превращается в пластилин.
Посмотрим, из какого материала сделана ты, детка. Злость тяжёлой удушливой волной поднимается из самой глубины нутра. Сквозь закрытые веки перед Германом встаёт лицо матери. Кровь подступает к вискам и колотится, разрывая черепную коробку.
Замолчи! он хрипит и вцепляется руками в ненавистный халат. Дёргает его на себя, потом валит женщину на спину, давя своим телом. По спине градом стекает пот. Герман не может открыть глаза. Не может и не хочет, он весь сейчас, словно, сжатая пружина, готовая разорвать в клочья собственное тело. Ты грязная сука! Ненавижу!
Снова разрозненные картинки перед глазами: директор школыв которой он учится, а она преподаёттолстый лысый, вечно воняющий тип с маслянистыми глазками. Высоченный слесарь в засаленной клетчатой рубашке и щербатым ртом. Неизвестный мужик, на ходу застёгивающий брюки, с которым он сталкивается в дверях, когда возвращается из музыкальной школы. Его лицо Герман даже не успевает толком разглядеть. Глумливые усмешки соседей и дворовых пацанов, прожигающие его спину, когда он тащится в свой подъезд со скрипичным футляром. Он умный мальчик, но эта тварь недостойна такого сына. Она просто тварь, исторгнувшая его из себя вопреки здравому смыслу. И он ненавидит это лицо и тело, в котором был случайно зачат.
Герман рычит. Утратив контроль, он вбивается в горячую плоть и сжимает руками пульсирующую шею под собой. Пот вперемешку со слезами затекает в рот, впитывается в рубашку. Герман чувствует свой запах, который не перекрывают ароматы дорогого парфюма и дезодоранта. Это запах ненависти, ручьём сочащийся из всех его пор.
Её руки пытаются отодрать его от себя, но скользят, цепляясь за рукава испорченной рубашки.
Господи, ещё чуть-чуть! Он уже не может выносить эту пытку. Вместе с протяжным стоном Герман, наконец, обретает любовь и покой.
Он утыкается в плечо девушки. Её волосы лезут в рот, липнут к коже. Всё его тело болит, ноет, но в то же время, необыкновенная наполненность внутри успокаивает его и убаюкивает. Рыжая надрывно кашляет, и Герман качается на ней в такт её движениям, словно младенец на руках у матери в период грудного донашивания.
Рука девушки отталкивает его голову в сторону. Она закрывает глаза ладонью и отворачивается. Кажется, сейчас их слёзы смешались, и Герман, приоткрыв рот, слизывает солёную влагу с её шеи.