Почему вы пообещали себе именно это?
О господи! Мистер, я же вам только что все объяснил.
Но что вы собираетесь с ним делать? Я говорю о «плимуте».
Делать? А что я должен с ним делать? Это будет мой «плимут».
Но у вас уже есть четыре машины, не унимался Триппет. В чем заключается практическая польза вашего нового приобретения?
Лысина доктора порозовела еще больше.
Не нужно мне никакой пользы, черт побери! Он просто должен стоять у моего дома, чтобы я мог смотреть на него. О господи, как же трудно с вами говорить. Пойду-ка лучше выпью.
Триппет наблюдал за доктором, пока тот не исчез в толпе гостей.
Восхитительно, пробормотал он, взглянув на жену, Просто восхитительно, потом повернулся ко мне. У вас действительно есть мотороллер?
Ответить я не успел, потому что на мое плечо опустилась мясистая рука Джека Конклина, первого лос-анджелесского соблазнителя.
Эдди, дружище! Рад тебя видеть. Как дела?
Прежде чем я раскрыл рот, он уже говорил с Триппетами.
Кажется, мы не знакомы. ЯДжек Конклин, тот самый, что платит за все, съеденное и выпитое сегодня.
ЯРичард Триппет, а это моя жена, Барбара. Мы пришли с нашими друзьями, Рэмси, но, боюсь, не успели представиться. Надеюсь, вы не в обиде?
Правая рука Конклина легла на плечо Триппета, левая ухватила Барбару за талию. Та попыталась вырваться, но Конклии словно этого и не заметил.
Друзья Билли и Ширли Рэмсимои друзья, Особенно Ширли, а? и он двинул локтем в ребра Триплету.
Разумеется, сухо ответил Триппет.
Если вы хотите с кем-то познакомиться, только скажите Эдди. Он знает тут всех и вся, не так ли, Эдди?
Я начал было говорить, что Эдди всех не знает, да и не хочет знать, но Конклин уже отошел, чтобы полапать других гостей.
Мне кажется, Триппет вновь повернулся ко мне, мы говорили о вашем мотороллере. Вы действительно ездите на нем?
Нет, признался я. Езжу я на «фольксвагене», но у меня есть еще двадцать одна машина. Не хотите ли купить одну из них?
Нет, благодарю, ответил Триппет.
Все изготовлены до 1932 года. В отличном состоянии, как я уже упомянул ранее, в руке у меня был уже третий бокал, в котором оставалось меньше половины.
Зачем они вам? удивился Триппет.
Я получил их по наследству.
И что вы с ними делаете? спросила Барбара Триппет. Ездите на каждой по очереди?
Сдаю их в аренду. Киностудиям, бизнесменам, агентствам.
Разумно, кивнул Триппет. Но возьмем джентльмена, с которым мы только что разговаривали О «плимуте» 1937 года выпуска. Это же просто болезнь, знаете ли.
Если это болезнь, то ей поражены тысячи других.
Неужели?
Будьте уверены. К примеру, эти двадцать одна развалюхи, что я держу в гараже в восточной части Лос-Анджелеса. Никто их не видит, я не рекламирую их в газетах или на телевидении, моего телефонного номера нет в справочнике. Но раз или два на день мне звонят какие-то психи, которые хотят купить определенную марку машины или все сразу.
Почему вы их не продаете?
Я пожал плечами.
Они дают постоянный доход, а деньги нужны всем, в том числе и мне.
Триппет взглянул на часы с золотым корпусом.
Скажите, пожалуйста, вы любите машины?
Не особенно.
Вот и прекрасно. Почему бы вам не пообедать с нами? Я думаю, мне в голову пришла потрясающая идея.
Барбара Триппет вздохнула.
Вы знаете, обратилась она ко мне, после того, как он произнес эти слова в прошлый раз, мы стали владельцами зимней гостиницы в Аспене, Колорадо.
Покинув вечеринку Конклинов, мы отправились в один из маленьких ресторанчиков, владельцы которых, похоже, меняются каждые несколько месяцев. Я, Барбара Триппет, миниатюрная брюнетка моего возраста, лет тридцати трех, с зелеными глазами и приятной улыбкой, и Ричард Триппет, подтянутый и стройный, несмотря на его пятьдесят пять лет, с длинными седыми волосами. Говорил он откровенно, и многое из того, что я услышал в тот вечер, оказалось правдой. Возможно, все. Специально я не выяснял, но потом ни разу не поймал его на лжи.
Помимо его политических пристрастий, анархо-синдикализма в теории и демократиина практике, он получил американское гражданство, прекрасно фехтовал, прилично играл на саксофоне, считался специалистом по средневековой Франции, а кроме того, в свое время был капитаном в одном из «пристойных воинских подразделений», автогонщиком и механиком гоночных автомобилей, лыжным инструктором и владельцем гостиницы в Аспене, обладая при этом независимым состоянием.
Дедушка сколотил его в Малайзии, знаете ли, рассказал он. В основном, на олове. Уйдя на покой, он приехал в Лондон, но изменение климата за месяц свело его в могилу. Мой отец ничего не знал о бизнесе деда, да и не хотел вникать в его тонкости. Поэтому он нашел в Сити самый консервативный банк и передал ему управление компанией. Так продолжается и по сей день. Барбара тоже богата.
Пшеница, пояснила Барбара. Тысячи акров канзасской пшеницы.
В вашей компании я чувствую себя бедным родственником, отшутился я.
Я рассказал вам об этом не потому, что хотел похвалиться нашим богатством, успокоил меня Триппет. Я лишь дал вам понять, что у нас есть возможности финансировать мою прекрасную идею, если она приглянется и вам.
Но до сути мы добрались лишь после того, как нам принесли кофе и бренди.
Я хочу вернуться к нашему доктору с «гогамутом».
Зачем?
Трогательный случай, знаете ли. Но типичный.
В каком смысле?
Как я заметил, большинство американцев среднего возраста проникнуты сентиментальными чувствами к своему первому автомобилю. Они могут забыть дни рождения детей, но всегда назовут вам год изготовления своей первой машины, модель, цвет, дату покупки и ее стоимость, с точностью до цента.
Возможно, согласился я.
Триппет пригубил бренди.
Я хочу сказать, что на жизнь едва ли не каждого американца старше тридцати лет в той или иной степени повлияла марка или модель автомобиля, даже если он лишь потерял в нем девственность, несмотря на неудачно расположенную ручку переключения скоростей.
Это был «форд» с откидывающимся верхом выпуска 1950 года, и ручка переключения скоростей никому не мешала, улыбнулась Барбара Триппет. В Топеке.
Триппет словно и не услышал ее.
Важную роль играют также снобизм, жадность и социальный статус. Я знаком с одним адвокатом в Анахейме, у которого восемь «эдзельсов» 1958 года. Он держит их в гараже, ожидая, пока цены поднимутся достаточно высоко. Еще один мой знакомый удалился от дел, похоже, приносящих немалый доход, в тридцать пять лет и начал скупать «роллс-ройсы». Почему? Потому что ему нравилось все большоебольшие дома, большие собаки, большие автомобили. Такие особенности характера американцев можно и должно использовать в своих интересах.
Начинается, предупредила меня Барбара.
Я весь внимание.
Я предлагаю, Триппет и не заметил нашей иронии, заняться самым ненужным, бесполезным для страны делом. Для молодых мы будем продавать снобизм и социальный статус, старикам и людям среднего возраста поможем утолить ностальгию по прошлому. Мы обеспечим им осязаемую связь с вчерашним днем, с тем временем, когда были проще и понятнее не только их машины, но и окружающий мир.
Красиво говорит, заметил я, посмотрев на Барбару.
Он еще не разошелся, ответила та.
Как вам нравится мое предложение? спросил Триппет.
Полагаю, небезынтересное. Но почему вы высказали его мне?
Потому что вам, мистер Которн, как и мне, плевать на эти машины. У вас представительная внешность, и вывладелец двадцати одного драндулета, которые мы можем использовать как приманку.
Кого же будем приманивать?
Простаков, ответила Барбара.
Будущих клиентов, поправил ее Триппет. Моя идея состоит в том, что мы организуем мастерскую нет, не мастерскую. Слишком плебейское слово. Мы организуем клинику. Да! Мы организуем клинику, специализацией которой станет восстановление развалюх до их исконного, первоначального состояния. Подчеркну еще раз, исконного! К примеру, если в «роллсе» 1931 года для переговорного устройства с шофером необходим микрофон, мы не будем ставить микрофон, который использовался в «роллсе» выпуска 1933 года. Нет, мы обыщем всю страну, если понадобится, весь мир, но найдем нужный узел. Будет установлен микрофон именно 1931 года. Нашим девизом будет гарантия подлинности.
К сожалению, заметил я, у меня нет независимого состояния.
Триплета это не смутило.
Мы начнем с ваших двадцати одного автомобиля. Необходимый капитал вложу я.
Хорошо. Теперь понятно, почему вы обратились ко мне. Но вам-то это зачем?
Ему хочется пореже бывать дома, пояснила Барбара.
Триппет улыбнулся и откинул упавшую на глаза прядь, наверное, в двадцать третий раз за вечер.
Можете ли вы предложить лучший способ для изучения разложения всей системы, чем создание бесполезного предприятия, которое за баснословную плату предлагает глупцам услуги и товары, абсолютно никому не нужные?
С налету, наверное, нет, ответил я. Но мне все же не верится, что вы настроены серьезно.
Он настроен, подтвердила Барбара. Серьезным он бывает только в одном случаекогда предлагает что-то неудобоваримое.
Разумеется, я говорю серьезно, продолжил Триппет. Играя на сентиментальности и снобизме, я наношу еще один удар по основам системы и одновременно получаю немалую прибыль. Не могу сказать, что я не подниму доллар, лежащий под ногами. Это фамильная черта, которую я унаследовал от дедушки.
Предположим, мы войдем в долю, я уже начал понимать, что разговором дело не кончится. А кто будет делать всю грязную работу?
На лице Триппета отразилось изумление, затем обида.
Я, разумеется. Я неплохо разбираюсь в автомобилях, хотя их больше и не люблю. Предпочитаю лошадей, знаете ли. Конечно, я найму пару помощников для самых простых работ. Между прочим, а чем занимаетесь вы, когда не сдаете в аренду ваши автомобили?
Ябезработный каскадер.
Правда? Как интересно. Вы фехтуете?
Да.
Чудесно. Мы сможем продемонстрировать друг другу свое мастерство. Но, скажите, почему вы безработный?
Потому что у меня был нервный срыв.
В последующие два года все получилось, как и предсказал Триппет в тот вечер за ресторанным столиком. Он нашел пустующий супермаркет «Эй энд Пи» между Ла-Бреа и Санта-Моника, провел реконструкцию здания, закупил необходимое оборудование, обеспечил подготовку документов, посоветовал, чтобы мой адвокат просмотрел их, прежде чем я поставлю свою подпись. После окончания подготовительного периода Триппет взялся за восстановление «паккарда» выпуска 1930 года, одного из двадцати одного автомобиля, которые стали моим взносом в нашу фирму. Эта спортивная модель при желании владельца могла разгоняться на прямых участках до ста миль в час. Триппет покрыл корпус четырнадцатью слоями лака, обтянул сидения мягкой кожей, снабдил автомобиль новым откидывающимся верхом и колесами с выкрашенными белым боковыми поверхностями шин, включая и те, что устанавливались на крылья, а затем предложил мне продать его за восемь тысяч долларов.
И ни цента меньше, предупредил он.
В первый же день на «паккард» пришли посмотреть двадцать три человека. Двадцать третьим оказался семидесятилетний старичок, когда-то известный исполнитель ковбойских песен. Теперь он жил в Палм-Спрингс. Старичок дважды обошел «паккард» и направился в мой кабинет.
На нем можно ездить?
Естественно.
Сколько вы за него просите?
Восемь тысяч.
Старичок хитро прищурился.
Даю семь. Наличными.
Я самодовольно улыбнулся.
Извините, сэр, но мы не торгуемся.
Бывший певец кивнул и вышел из кабинета, чтобы еще раз взглянуть на «паккард». Пять минут спустя он положил на мой стол подписанный чек на восемь тысяч долларов.
Я размышлял об этом после того, как мужчина в гетрах и его спутник покинули магазин. А потом снял телефонную трубку и набрал номер. После третьего звонка мне ответил мужской голос, и я договорился о встрече тем же вечером. Мне хотелось задать несколько вопросов о мужчине в гетрах, а тот, с кем я разговаривал по телефону, возможно, мог на них ответить. Не исключал я и того, что ответов не получу.
Глава 4
Дождь лил как из ведра, машины сплошным потоком еле-еле ползли по бульвару Уилшира, а водители скрежетали зубами, кляня на все лады идиота, который ехал впереди. Я успел нырнуть в просвет на крайней к тротуару полосе и достаточно быстро проехал два или три квартала. Затем повернул раз, другой и припарковался рядом с пожарным гидрантом, полагая, что с чистой совестью оплачу штраф, если полицейский покинет сухое нутро патрульной машины ради того, чтобы выписать квитанцию и прилепить ее на ветровое стекло моего «фольксвагена».
Я остановился около относительно нового двухэтажного дома, выстроенного подковой вокруг бассейна и выкрашенного в желтый цвет, изрядно потемневший от дождя. Я посидел в «фольксвагене», выкурил сигарету, наблюдая, как запотевают стекла. Ровно в половине седьмого я накинул на плечи дождевик, выскочил из машины и метнулся к дому. Пробежал мимо кустов роз, растущих у лестницы, ведущей на второй этаж. Струи дождя сбили с цветков едва ли не все лепестки. Я практически не вымок, поднялся по ступеням, повернул направо и нажал на кнопку звонка над табличкой с надписью «Кристофер Смолл». Что-то скрипнуло, наверное, кто-то повернул закрылку глазка, чтобы взглянуть, кого принесло в такую погоду, и дверь распахнулась.
Заходи, Эдди. Промок?
Не очень. Как ты, Марси?
Отлично.
Марси Холлоуэй, высокая, стройная брюнетка с синими глазами, большим ртом и чуть вздернутым носиком держала в одной руке сигарету, а в другойнаполовину опустевший бокал. Узкие брюки обтягивали ноги, белая блуза подчеркивала высокую грудь. Она жила с Кристофером Смоллом почти три года, что по меркам Лос-Анджелеса тянуло на рекорд.
Я посетовал на погоду, она спросила, не хочу ли я выпить, и я не стал отказываться.
Крис будет с минуты на минуту. Шотландское с содовой пойдет?
Лучше с водой.
Марси удалилась в другую комнату с моим дождевиком, а я сел на зеленый диван и начал разглядывать фотографии на противоположной стене. Они покрывали ее от потолка до пола. Каждая под особым, не отбрасывающим блики стеклом, в узкой черной рамке. Кристофер Смолл и кто-то из его друзей, которых у него было великое множество. В встроенном в стену книжном шкафу я насчитал шесть книг. Полки занимали керамика и коллекция фарфоровых кошечек и котят. В одном углу стоял цветной телевизор, в другомстереокомбайн, под потолком висели два динамика.
Те, кто обладал достаточно острым зрением, чтобы читать в титрах фамилии актеров, занятых «в эпизодах», наверняка запомнили Кристофера Смолла. Более тридцати лет он прожил в Голливуде, играя водителей такси, репортеров, сержантов, барменов, полицейских, гангстеров и многих других, появляющихся и тут же исчезающих с экрана.
По грубым оценкам самого Смолла, он снялся более чем в пятистах полнометражных фильмах и телепостановках, но наибольшую славу принес ему фильм, снятый во время Второй мировой войны. Замысел фильма состоял в том, что члены некоей нью-йоркской банды решили, неизвестно по какой причине, что немцы представляют для них большую угрозу, чем фараоны. Гангстеры скопом записались добровольцами в армию, отправились за океан и, похоже, выиграли войну. В конце фильма все они дружно глотали слезы, окружив смертельно раненного главаря, который спешно умирал на руках Смолла, бормоча что-то о братстве, демократии и мире.
Но звездным мигом Смолла стала более ранняя сцена, когда с автоматом наизготовку он ворвался в амбар, где засел немецкий штаб, с криком: «Не дергаться, фрицы!». Немцы, разумеется, тут же сдались в плен, а фразу подхватил радиокомментатор, и вскоре она стала крылатой, завоевав популярность в школах и колледжах. В середине шестидесятых Восточный университет решил организовать фестиваль Кристофера Смолла, но спонсоров не нашлось, и все закончилось пресс-релизом.
Смолл вышел из спальни, пожал мне руку, поинтересовался, как идут дела. Я ответил, что все нормально.
Марси принесет тебе выпить? он опустился в зеленое, в тон дивану, кресло.
Да.
Он повернулся к кухне.
Марси, принеси и мне.
Марси что-то крикнула в ответ, наверное, давала понять, что просьба Смолла не останется без внимания.