ИСКАТЕЛЬ 2018 11
ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!
Подписка на журнал «Искатель» на 1-е полугодие 2019 года приближается к своему завершению. Поторопитесь посетить почтовое отделение. Обратите внимание на некоторые изменения. Подписка проводится по следующим каталогам:
1) каталог «Подписные издания» («Почта России», обложка синего цвета) индекс П2017;
2) «Каталог Российской Прессы» (МАП) индекс 10922;
3) каталог «Газеты. Журналы» (агентство «Роспечать», обложка красного цвета) индекс 79029.
Цена повышаться не будет, несмотря на то что «Искатель» печатается на более качественной бумаге.
В 1-м полугодии 2019 года мы предоставим вам возможность ознакомиться с новыми произведениями наших давних авторов: Анатолия Королева, Игоря Москвина, Сергея Саканского, Павла Амнуэля, Владимира Титова, Сергея Иосича, Бориса Пьянкова, а также новых, на наш взгляд, интересных и перспективных авторов.
В следующем номере читайте новое детективное про изведение Станислава Росовецкого «Роман Hood», отрывок из которого предлагаем вашему вниманию.
«Роман» носком кроссовки нажимает красную кнопку на ротном минном пульте. Прячется за дуб. Цепляясь из всех сил ногтями, закрывает глаза и раскрывает рот. Пуля. пронизавшая только что древесину толстенного ствола, бессильно тычется в его бронежилет, вторая свистит возле уха, потом почти одновременно его накрывает грохот и бьет взрывная волна.
Опомнившись метрах в десяти от дуба, «Роман» отряхивается от узорных ярко-зеленых листьев и черных сухих веток и смотрит на «Командирские». Те не подводят и показывают, что он был в отключке секунд двадцать, не больше».
Павел АМНУЭЛЬДЕЛО О ДУРНОМ ВЗГЛЯДЕ
Женщина стояла к нему спиной, Розенфельд видел ее отражение в витрине, черты лица были чуть искажены, и он решил, что обознался. Замедлил шаг, но прошел мимо.
Ариэль? услышал он знакомый с детства голос и, обернувшись, уже не испытывал сомнений.
Лайза пробормотал он.
Он не знал, что сказать еще. «Сколько лет» Да, лет пятнадцать. Он тоща поступил в университет и уезжал из Детройта, а она еще не окончила школу, и родители требовали, чтобы дочь возвращалась домой не позже десяти. Самолет улетал в три ночи, она хотела проводить его в аэропорт, но прощаться пришлось на детской площадке, где он как-то залепил ей снежком в голову, а она огрела его веткой. Было больно.
Сколько лет
Она рассмеялась, разглядеввспомнив! его радость, удовольствие и неумение находить правильные слова в неожиданных ситуациях.
Пятнадцать лет, три месяца и семь дней, сказала Лайза.
Ты считала? поразился он.
Ей хотелось сказать: «конечно».
Нет, назвала первое число, пришедшее в голову. Наверно, близко к истине?
Да, кивнул он. Не семь дней, а семнадцать.
Ты считал? не очень удивилась она, зная его с детства. Ему хотелось сказать: «конечно».
Нет. Я вспомнил тот день, а пересчитать в умепростая арифметика.
Ты не торопишься? спросила она.
Он торопилсяв университете его ждал профессор Лоуд, привлеченный к экспертизе по делу о разбитой китайской вазе эпохи Мин.
Нет, конечно, сказал он и увидел прямо перед собой вход в кафе и неоновую надпись: «Белое небо». Он был почти уверен, что еще минуту назад кафе здесь не было, появилось оно только что, специально, чтобы они могли войти, занять столик у окна, заказать по чашке «американо» и смотреть друг на друга, преодолевая неловкость первых минут разговора.
Вообще-то я не успела позавтракать, сказала Лайза, и от пары булочек не отказалась бы.
Они вошли, заняли столик у окна, заказали по чашке «американо», булочки и посмотрели друг на друга, преодолевая неловкость первых минут разговора.
Ты почти не изменилась, банально сообщил Розенфельд и «сгладил» одну банальность другой, спросив:
Где ты сейчас живешь? Чем занимаешься?
Лайза улыбнулась:
Третий вопрос: замужем ли ты?
Розенфельд хотел небанально ответить, что этот вопрос его не интересует, но предпочел промолчать. Вопрос его действительно не интересовал, поскольку детство давно кончилось, Лайза больше не выглядела снежной королевой, какой представлялась ему в семь и даже в семнадцать лет, а на вопрос он мог ответить и сам: на безымянном пальце ее левой руки не было обручального кольца. Впрочем, это ничего не значило.
Ты замужем? спросил он.
А как живешь ты? Лайза расправилась с булочкой и взяла вторую. Знаю, что окончил Йель, физик, а потом
Она сделала многозначительную паузу.
Он хотел, как в детстве, сказать: «Я первый спросил», но детство давно кончилось, хотя иногда Розенфельду и казалось, что это не так. Детство не заканчивается никогда. В прошлом году скончался профессор Синемберг, было ему восемьдесят семь, он до самой смерти оставался сушим ребенком и, наверно, поэтому умел задавать вопросы, на которые никто, кроме него самого, ответить не мог.
Потом, сказал Розенфельд, я работал несколько лет у Синемберга, он был замечательным физиком и учителем и дал мне понять, что экспериментатор из меня, как из козы балерина, а в это время в полицейском управлении потребовался эксперт-физик, и шеф сказал: «Вот то, что тебе надо». И это действительно оказалось то, что мне надо.
Ты работаешь в полиции? удивилась Лайза.
Розенфельд мог и не отвечать, но разгаданная им игра продолжалась, и он сказал:
Да, в отделе научно-технических экспертиз.
Предваряя следующий вопрос, ответил сразу:
И мне очень нравится.
Поскольку эта часть игры была благополучно отыграна, Розенфельд вернулся к началу:
А ты-то? Переехала в Бостон?
Он знал, что это не так, поэтому лишь кивнул, услышав:
Нет, я здесь Лайза помедлила, по делам. Живу все там же, улицу нашу теперь не узнать, сплошные небоскребы, сохранилисьпокатолько три старых дома. Отец умер через год после твоего отъезда, мамадва года назад.
Сочувствую пробормотал Розенфельд, не рассчитывая, что Лайза услышит. Сейчас она была далеко отсюда в пространстве и далеко от сегодня в прошлом. Но скоро вернется, еще две фразы, максимум три
Я окончила курсы сценаристов и работаю на телевидении. Вряд ли ты такое смотришь. Уверена, что нет.
Три фразы. На одну больше, чем следовало. «Уверена, что нет»лишняя. Без нее было бы лаконичнее.
По делам? спросил Розенфельд, потому что Лайза хотела, чтобы вопрос был задан, это очевидно.
Она допила кофе, булочек больше не осталось, разговор вполне мог стать и деловым.
Рада нашей случайной встрече.
Розенфельд обратил внимание, как Лайза споткнулась на слове «случайной».
Я тоже рад, сдержанно сказал он.
По делам, ответила Лайза на ранее заданный вопрос. Прилетела на похороны.
Розенфельд решил промолчатьначав говорить, Лайза все расскажет сама.
Любомир Смилович.
Интонация показалась Розенфельду вопросительной, будто Лайза хотела знать, слышал ли он об этом человеке. Он не слышал, но не стал нарушать молчания.
Он был физиком. На этот раз интонация была осуждающей.
В университете двенадцать физических лабораторий и два института. Розенфельд сообщил информацию извиняющимся тоном: действительно, не мог же он знать всех, не так уж часто он имел дело с университетскими физиками. Только по работе.
Лайза так тщательно скрыла свое разочарование, что Розенфельд поспешил добавить:
Возможно, я встречался с ним, но не запомнил. У меня плохая память на имена и лица.
Странно для человека, работающего в полиции. Но Лайза зналадолжна была помнить, что Арик и в детстве запоминал имена разве что с третьего раза.
Любомиру было тридцать два, но, когда я его увидела потом выглядел он на восемьдесят. Ужасно. Я получила от него странное письмо. Мы переписывались. Познакомились в Детройте. Я сказала, что работаю на студии? Да. Любомир был консультантом на сериале, ты, конечно, не видел, ты не смотришь мыльные оперы. Все у нас было хорошо, но он получил приглашение из Йеля, переехал в Бостон, познакомился с Магдой, и все стало плохо, я даже не поняла когда. Он приезжал ко мне в Детройт, а потом перестал. Я сказала, что мы переписывались? Да. Пару недель назад получила мейл. Сказать? Скажу. «Восемнадцатого сентября в одиннадцать тридцать семь. Госпиталь святой Екатерины, Бостон. Я тебя люблю». Ты что-нибудь понял? Он меня любит! Я возмутилась. Любая женщина возмутилась бы. Нашел как объясниться! Я ждала этих слов три года Нет, четыре. То есть четыре года как мы познакомились. При чем здесь святая Екатерина? Я у него спросила, но он не ответил, я злилась и только потом
Она говорила все тише и сбивчивей, Розенфельд не расслышал последних слов.
Лайза, сказал он. Пожалуйста, соберись. Ты можешь сначала и по порядку?
Конечно, она не могла, Розенфельд и не надеялся, но из хаоса мыслей он ее своим вопросом вытащил. Начнет она все равно с конца, но разобраться в порядке слов и событий все-таки будет легче.
Он умер, неожиданно четко произнесла Лайза. Она взяла себя в руки, собралась с мыслями, теперь с ней можно было говорить по существу. Я не хотела приезжать после нашего разрыва, но было не по себе. Почему он не отвечал? Он хотел, чтобы мы встретились? Почему в госпитале? Почему такое точное время: тридцать семь минут? Я не собиралась ехать и, конечно, поехала. Чуть опоздала. Меня не пустили. Все ходили туда и сюда, как обычно в больницах. Я спросила про Любомира в регистратуре, мне велели сесть и ждать. Почему, сказала я. Если он здесь, назовите палату, я поднимусь. Девушка покачала головой, и я хотела пойти к администратору, но подошел врач, взял меня под руку, отвел в сторону и сказал, что Любомир умер. Я смогла лишь спросить: когда? Еще не понимала. «Только что, сказал врач. В одиннадцать тридцать семь». На часах была половина первого. «Сегодня восемнадцатое?»спросила я. Глупо, да? Врач тоже решил, что я не в себе, и отвечать не стал. Теперь понимаешь?
Нет, искренне сказал Розенфельд. То есть Любомир прислал тебе мейл, указав точное время своей смерти? За две недели до? Он что, собирался именно в это время
Розенфельд не договорил, но: окончание фразы было понятно, и Лайза вскинулась:
Конечно, нет! Любомир? Никогда!
Розенфельду и самому эта идея представлялась очень сомнительной. Назначить время самоубийства и позвать любимуюпусть и в прошломженщину присутствовать?
Лайза, давай так. Я буду задавать вопросы, а ты отвечай. По возможности коротко.
Она кивнула.
Ты сказала, он выглядел на восемьдесят. Тебя к нему все-таки пустили?
Перед похоронами. Я сказала, что он что мы были
Понятно. Что написано в эпикризе? Диагноз и причина смерти.
Остановка сердца. Диагноза нет.
Нет? удивился Розенфельд. Человек умер в госпитале святой Екатеринылучшей частной клинике в Бостоне. За его жизнь наверняка боролись до последнего момента. В документе о смерти должен быть указан диагноз. Остановка сердцаследствие. Должна быть причина.
Лайза долго смотрела на Розенфельда пустым взглядом, он даже подумал, не помахать ли пальцем перед ее носом, но она заговорила тихо и четко, будто читала текст, возникший перед глазами:
Внешние признаки шквальнойтак написанопрогерии, вымывание кальция, атрофия печени, поджелудочной железы, сердечной мышцы Это то, что я запомнила, когда мне показали бумагу. Я хотела получить копию, но мне не дали. Почему-то, Лайза неожиданно хихикнула и прикрыла рот ладонью. Почему-то, сказала она минуту спустяони решили, что, если я с телевидения ну да, я показывала документ решили, видимо, что я собираю компромат на госпиталь У меня хорошая память, добавила она после паузы.
Серьезные диагнозы, констатировал РозенфельдА ты говоришьнет.
Это не я говорю, так сказал врач. Тот, кто лечил Любомира. Я дождалась, когда он после смены Неважно. Мы посидели в его машине, и он объяснил, что в бумаге описаны не диагнозы, а внешние признаки некоторых болезней, которых на самом деле не было. Ну как Плохие кости, потому что нехватка кальция. Почему нехватка кальция? Или прогерия. У нее множество признаков, которых не было у Любомира. И все так. Вроде есть болезнь, и вроде ее нет. И диагноз они поставить не смогли. Лечилитак сказал докторне болезнь, а симптомы.
Угу, пробормотал Розенфельд. Когда похороны?
Он подумал, что, может быть, сумеет сам взглянуть на тело. Он мало что понимал в медицине, но смог бы описать увиденное Шелдону, лучшему патологоанатому в Управлении.
Позавчера.
Вот как Понятно.
Его кремировали: он так хотел.
Было ли сделано Розенфельд запнулся, но Лайза поняла.
Нет. Она покачала головой. Я спросила. Врач сказал, что были сделаны все мыслимые анализы, проведены все возможные процедуры, смерть была, безусловно, естественной.
И даже предсказанной. Ты сказала им о письме?
Нет.
Почему?
У нее была веская причина. Иначе она, конечно, не смогла бы промолчать. Скажет? Должна сказать. Не случайно же Лайза ждала его у витрины, смотрела в нее, будто в зеркало, видела, как он шел.
Лайза открыла сумочку, достала зеркальце, но смотреться не стала. Передумала? Нервничает? Да, но зеркальце достала не поэтому.
Розенфельд молча ждал.
Потому что я знаю
Пауза была очень долгой.
Это все она! взорвалась Лайза. Голос взлетел до крика и сразу упал до едва слышного шепота. Типичная истерическая реакция. Скажи он сейчас слово, и Лайза расплачется, рассмеется, станет искать салфетку, чтобы вытереть слезы, сотрет косметику, и продолжать разговор будет бессмысленно.
Это она прошептала Лайза и почему-то ткнула пальцем в зеркальце. Все из-за нее. Когда он с ней познакомился, у нас все стало плохо, мы расстались, он был с ней, я точно знаю, мне и видеть было незачем, я и так знала, а потом у них тоже стало плохо, он ее бросил, и тогда она это с ним сделала.
Она?
Магда Фирман.
Знакомое имя. У Розенфельда действительно была отвратительная память на имена и лицаесли это были случайные лица и имена, из-за которых не имело смысла перегружать память. Магду Фирман он помнил. Физик, как и Смилович. Он читал несколько статей, где Фирман была соавтором. Квантовая механика. Теория струн и инфляционная космология. Серьезная женщина. Они со Смиловичем должны были хорошо понимать друг друга. Бедная Лайза, но в жизни так бывает часто.
Она навела на него порчу!
Фраза прозвучала так неожиданно, что Розенфельд вздрогнул.
Конечно. Лайза коснулась пальцами его ладони, лежавшей на столе. Ты не веришь в такие вещи. Ты ведь тоже человек верующий.
Конечно. Он верил в то, что миром управляют законы природы.
Ты веришь в науку и не видишь ничего, что не соответствует твоим представлениям.
Розенфельд промолчал. Не имело смысла спорить. Фирман навела порчу на Смиловича. Он заболел неопределимой болезнью и умер.
Ты не веришь, с горечью сказала Лайза. Я знала, что ты. не поверишь. Ты
Может, она искала слово, чтобы уколоть его больнее, не нашла и заплакала. Тихо, безнадежно.
Утешать Розенфельд не умел, что сказатьне представлял. Сидел и ждал Когда Лайза перестанет плакать, она наконец скажет, почему ждала его у витрины, чего она от него хочет. Впрочем, он это и так знал.
Других вариантов просто нет, убежденно сказала Лайза. Они поссорились. Он ее бросил и хотел вернуться ко мне. Через несколько дней он заболел.
После этогоне значит вследствие этого. Розенфельд не стал произносить вслух банальность, которую Лайза и сама знала.
Никто не смог поставить диагноз, а симптомов было столько, что хватило бы на десяток редких болезней.
Веский аргумент, да.
Она назвала Любомиру день, час и минуту смерти! Кто, кроме нее? Она знала, потому что это ее работа, а он знать не мог. Откуда?
Это действительно серьезно. В отличие от женской веры в сглаз, порчу и телепатию.
Она его убила, и это так же очевидно, как то, что ты в это не веришь. Я хочу, чтобы ты расследовал это преступление. Убийство не должно остаться безнаказанным.
О Господи Сколько раз Лайза повторяла эту фразу, добиваясь, чтобы она звучала естественно, а не как в голливудской мелодраме?
Я эксперт по научно-техническим проблемам, попытался объяснить Розенфельд, понимая, что Лайза воспримет его слова как беспричинный отказ. Даже если бы я захотел, вести расследование не в моей компетенции.
Вот и он заговорил дежурными формальными фразами.
И я не специалист в медицине, продолжал Розенфельд. Придется обратиться к
Не надо было так говорить. «Придется обратиться»значит, он, в принципе, согласен, что смерть Смиловича должна быть расследована. Если Лайза напишет заявление в полицию, Сильверберг вынужден будет реагировать. Поговорить с Лайзой, выслушать ее безумные «аргументы», объяснить, что порча и сглазвне компетенции полиции. Она станет настаивать, старший инспектор рассердится, ничего хорошего из их разговора не получится.