Вкус ПарижаМария Шенбрунн-Амор
27 мая 1927 года, пятница
Колокол на южной башне собора Парижской Богоматери пробил одиннадцать раз. До конца дежурства оставалось восемь часов. Все мои пациенты спали, травм и аварий не случилось. Я устроился на скамье средневекового внутреннего дворика госпиталя и только впал в блаженную полудрёму, как с крытой галереи послышался голос медсестры Мартины:
Доктор Ворони́н, ваша жена ждет вас в приемной!
Елена стояла у больничных дверей в чёрном коротком платье. Светлые волосы растрепались, руки сжимали сумочку. Под высокими сводами Отель-Дьё она выглядела маленькой, растерянной и такой испуганной, что сразу вспыхнул мальчишеский рефлекс обнажить меч и защитить её от всех драконов. Но после семи лет супружества я знал, что жена способна сама справиться с любым драконом.
Воробей, французские кавалеры не проводили тебя домой?
Она обняла меня, уткнулась в ворот пропахшего карболкой врачебного халата, её тёплое дыхание и волосы приятно защекотали шею.
Я сбежала, подняла лицо со знакомой смесью выражений: ресницы ещё слипаются от слёз, на дне потемневших глаз плещется обида, а губы уже морщит задорный кураж. Этот Люпон ко мне пристал. Мне пришлось спасаться бегством.
Вот негодяй. Что он сделал?
Дурак! Елена покраснела, махнула рукой. Я спустилась в дамскую комнату, а когда вышла, он поджидал меня в фойе. Потный такой, самодовольный, пьяный. Подошёл почти вплотную и прямо в лицо своим вонючим «Голуазом»: «Прекрасная Елена, приходи завтра ко мне в ателье, я покажу тебе вещи, столь же прекрасные, как ты сама» и всё это на «ты»! Я сначала подумала, что меня мой французский подвёл. Представляешь?
Она поднялась на цыпочки, потёрлась щекой о мою щетину. Я не хотел представлять себе наглого фата, пристающего к моей жене.
Зря ты пошла на этот ужин.
Елена отступила на шаг, обиженно насупилась, я спохватился:
Ладно, чёрт с ним. Ты ни в чём не виновата, любовь моя.
Я не оправдываюсь, просто рассказываю. Я ему говорю: «Месье Люпон, при случае мы с мужем будем рады полюбоваться вашей галереей». А он схватил меня за руку, потянул на себя и с гнусной такой усмешкой: «Похоже, у тебя слишком занятый муж. Приходи одна».
Я, наверное, изменился в лице, потому что Елена быстро добавила:
Саш, клянусь, я не давала повода. Он правда был сильно пьян, она сердилась, одновременно смущалась и от этого сердилась уже и на саму себя. Я больше ни одной минуты не могла там оставаться. Повернулась, выскочила из ресторана и сразу к тебе. Всю дорогу бегом.
Ну и молодец, я поцеловал её в висок, вдохнул сладкий, тёплый аромат её духов. Завтра разберусь с ним. Пожалуйста, не волнуйся. А что это у тебя с ногой?
Чёрный шёлковый чулок на правой коленке был продран, из дыры выглядывала свежая ссадина.
Ерунда. На мосту поскользнулась и упала.
Медсестра Мартина Тома строго следила за нами из-за регистрационной стойки.
Я подмигнул Елене:
Здесь есть свободная палата, давай я тебя ненадолго госпитализирую для обстоятельного осмотра.
Она покраснела, засмеялась, виновато взглянула на суровую Мартину.
Сашенька, смертельно хочется спать. Вызови такси, а?
Я отпустил её осторожно, как неустойчивый стеклянный бокал, отошёл к стойке, продиктовал Мартине телефонный номер своего приятеля владельца таксомотора. И всё время продолжал смотреть на Елену, потому что смотреть на неё было чистым удовольствием и мне не хотелось оставлять её даже на минуту.
Вернулся к ней:
Сейчас приедет Дерюжин, доставит тебя домой в целости и сохранности. Дай хотя бы продезинфицирую царапину.
Она села на скамью, я опустился перед ней на корточки, подул на ранку, промокнул колено ваткой в спирту и, наплевав на бдительную Мартину, закончил медицинскую процедуру панацеей поцелуя. Потом проводил жену до угла Рю-де-ля-Сите, куда через минуту подъехал знакомый ситроен. Пытаясь собственной галантностью возместить хамство парижских жуиров, я распахнул перед женой дверцу. Елена скользнула внутрь.
Воробей, завтра же вызову твоего оскорбителя на дуэль.
Её глаза блеснули из недр автомобиля:
Ты не должен заступаться за меня. Я сама прекрасно разберусь.
Через открытое окно я поцеловал ей руку, положил под лобовое стекло десять франков, кивнул Дерюжину:
Спасибо, полковник.
Свет фар ситроена ещё не успел пересечь мост Нотр-Дам, как с противоположного Малого моста завыла сирена. Со скрежетом и визгом у входа в госпиталь затормозила машина скорой помощи. Санитары вытащили носилки, на них без сознания лежал залитый кровью мужчина в вечернем костюме.
По пути в операционную я безуспешно пытался нащупать пульс. Наконец на сонной артерии уловил трепыхание быстрое и слабое, как новорождённый птенец. Минуя регистратуру, крикнул Мартине:
Сестра, доктора Шаброля! Скорее! Нам понадобится помощь!
В операционной санитары переложили раненого на стол. Один из них заглянул в сопроводительную бумажку:
Ив-Рене Люпон, сорок один год, ранен в грудь.
Ив-Рене Люпон? Антиквар?
Не знаю. Вызов приняли от ресторана «Ля Тур дАржан», обнаружен раненым под мостом Турнель.
Санитары ушли, забрав с собой окровавленные носилки.
Сестра Тома, это, оказывается, тот самый Люпон, который приставал к моей жене!
Для меня это просто раненый, сухо отрезала медсестра.
Мартина Тома работала в госпитале тридцать лет кряду, а я прибыл в Отель-Дьё три месяца назад из Тегерана. Ей было пятьдесят семь, мне на двадцать лет меньше. Всё это позволяло сестре милосердия обращаться со мной сурово.
Сестра, нужен таз с большим набором для вскрытия грудной клетки.
Для меня это был не просто раненый. Теперь, вместо того чтобы вызывать обидчика жены на дуэль, я должен был спасать его. Впрочем, роль благородного спасителя тоже дарила сатисфакцию.
Чёрный обеденный пиджак месье Люпона почему-то был перемотан шёлковыми женскими чулками. Я содрал чулки, распахнул полы смокинга. Из кармана вылетели и со звоном укатились под операционный стол два брелока с ключами. Я плеснул на вату нашатырь, сунул пациенту под нос. Он вздрогнул и застонал.
Ив-Рене, вы меня слышите? Кто вас ранил?
Люпон пробормотал что-то невнятное, на губах выступила кровь, я склонился к его лицу. Он снова попытался что-то сказать, но выдавил из лёгких только бульканье и тихий, похожий на кряхтение шелест. Если это и было чьё-то имя, я не расслышал его. Больше всего этот всхлип напоминал по звучанию «персан». Persane?! Персиянка?! Из-за того что мы прибыли из Персии, Елену в Париже прозывали «прекрасной персиянкой» или «русской персиянкой».
Я сунул Люпону под нос всю склянку с нашатырём:
Ив-Рене, кто стрелял в вас?
Распахнулась дверь, Мартина вкатила стол с ватой, бинтами, спиртом, анестетиком и хирургическими инструментами.
Больной прохрипел ещё невнятнее:
Перся прсяк
Мартина положила ладонь ему на лоб:
Тихо, тихо, успокойтесь, сейчас мы вам поможем. Всё будет в порядке.
Люпон потерял сознание. Я взрезал ножницами алую от крови, насквозь промокшую сорочку: под правым соском краснела аккуратная круглая дыра от пули. Протёр руки карболкой, щедро плеснул её же на рану. Мартина привязала руки и ноги пациента к столу, положила ему на лицо маску с эфиром. Ждать полного эффекта анестетика было некогда, раненый уже захлёбывался собственной кровью.
Сестра, следите за дыханием!
Взмахом скальпеля я рассёк кожу на груди и с силой перебил стамеской рёбра, чтобы добраться до продырявленного сосуда. Краем глаза заметил вошедшего доктора Шаброля. От него пахло жареным луком и котлетами.
Шаброль склонился над больным, сыто икнул:
Коллега, напрасный труд. Этот не жилец. Задет большой сосуд, лёгкое коллабировано.
Я не спорил: вся грудная полость была залита кровью. Однако несчастный ещё был жив. Я не мог лишить его последнего шанса на спасение. Надо было положить зажим на правую лёгочную артерию, но мешала кровь. Я качал ногой насос, а она всё лилась и лилась. Стало ясно, что это безнадёжно, пациент уходит. В отчаянии я попытался добраться до правой лёгочной артерии вслепую, но без пульса никак не мог найти её.
Голос Мартины над ухом произнёс:
Доктор, грудная клетка не двигается. Он перестал дышать.
Нет, нет с меня вовсю капал пот, я вытер лоб о плечо. Заинтубируйте его.
Пока Мартина вставляла в горло трубку, я нащупал в грудной клетке сердце. Оно и вправду не двигалось. Я попытался сделать массаж, но сердце оставалось совершенно недвижным куском плотного мёртвого мяса. Я вынул руку, уже не спеша вытер кровь о простыню.
Оставьте, медсестра. Он умер.
Мартина собирала инструменты, а я долго и ожесточённо оттирал окровавленные руки, вычищал тёмную кровь из-под ногтей, потом тщательно сушил ладони полотенцем. Наконец собрался с духом, отбросил полотенце.
Посмотрю, тут ли родственники.
В зале ожидания ко мне подсолнухами обернулась дюжина бледных, взволнованных лиц. На женщинах колыхались полупрозрачные атласные и муслиновые платья с блёстками, качались длинные бусы, сверкали бриллианты в ушах. Мужчины переминались пингвинами в обеденных чёрных смокингах и фраках, в белых рубашках. Эти неуместные вечерние туалеты придавали случившемуся абсурдную опереточность. Собравшиеся расступились, и мне навстречу шагнула худая женщина в простом джемпере и юбке, с гладко собранными волосами и восковым лицом.
Доктор
Высокий жгучий брюнет в белом кашне, с напомаженными тонкими усиками и зализанными назад, сверкающими от брильянтина волосами уже всё понял и поспешил вклиниться между нами, словно надеялся предотвратить ужасную весть. Но у меня не было выхода.
Мадам, ничего нельзя было поделать. Месье Люпон скончался. Рана оказалась смертельной. Я глубоко сожалею.
Женщина отшатнулась. Усач обнял её, принялся поглаживать её предплечья:
Одри, Одри, я тут, я с тобой, мы все с тобой
Она осталась в его объятиях недвижной, с опущенными руками. Остальные присутствующие сгрудились вокруг.
Через несколько минут вдова высвободилась, обратилась ко мне:
Доктор, проводите меня к нему.
Я повёл её в операционную. Утешитель двинулся следом, но мадам Люпон жестом остановила его. Помедлила несколько мгновений на пороге, подошла к прикрытому телу на столе, сама приподняла простыню с лица трупа и замерла, нахмурив брови и плотно сжав бесцветные губы. Меня поразила выдержка этой женщины, только что узнавшей о гибели мужа.
Я слегка покривил душой:
Он не страдал, мадам. Он даже не приходил в себя.
Не оборачиваясь, мадам Люпон скорее приказала, чем попросила:
Дайте мне с ним проститься.
Я замялся, она сухо повторила:
Не ждите меня, я вернусь сама.
Ужасно не хотелось бросать её одну с покойником в холодной комнате без окон, но мадам Люпон умела приказывать.
В зале ожидания к друзьям Люпона присоединился мужчина средних лет в надвинутом на уши котелке. Его бесформенный серый костюм торчал диссонансной нотой среди фраков и смокингов прочих мужчин.
Он отвёл меня в сторону, предъявил удостоверение:
Доктор, я инспектор Валюбер из Сюрте, из отдела судебной полиции префектуры.
Он был намного ниже меня, к тому же поля котелка мешали разглядеть его лицо. Оставалось лишь общее впечатление чиновника среднего сложения, средних лет и невыразительной наружности.
Что вы можете сказать о ранении?
Огнестрельная рана в правое лёгкое. Он скончался от потери крови.
Инспектор повернулся к друзьям покойного:
Дамы и господа, прошу прощения, я понимаю, какое потрясение эта гибель, но чем скорее следствие выяснит все детали этого вечера, тем выше шансы поймать убийцу. Кто был в ресторане с э-э-э выудил из кармана блокнот, заглянул в него, месье Люпоном?
Чтобы не мешать допросу, я отошёл к регистрационной стойке и сделал вид, что погружён в журналы больных.
Толстый господин с каплями пота на лысине шагнул вперёд:
Все мы, кроме Антуана Бартеля, указал на высокого и усатого утешителя вдовы, и Одри, то есть мадам Люпон, она сейчас прощается с Ивом-Рене.
Это я сообщила бедняжке Одри о несчастье, я прямо из ресторана позвонила ей, страдальчески прорыдала рыжая дама с нарисованными фиолетовыми бровями и чёрными страусовыми перьями в огненных волосах.
Инспектор Валюбер вытащил из-за уха карандаш:
Будьте любезны, мадам, месье, ваши имена?
Фат с тонкими усиками представился первым:
Антуан Бартель, журналист, веду светскую хронику в Paris-Soir.
Толстый господин с вспотевшей лысиной оказался главой издательского дома «Паризо пресс», а рыжая оперённая дама его женой Клэр Паризо. Ещё две пары держались позади: месье Ришар, пожилой редактор с похожей на лошадь супругой, и красавчик-фотограф со скучающей подружкой.
Месье Паризо, постарайтесь как можно точнее описать всё, что произошло в ресторане.
Толстяк смущённо выудил из кармана брюк носовой платок, промокнул блестящую макушку:
Мы праздновали в «Ля Тур дАржане» выход в свет новой книги Ива-Рене Люпона, точнее альбома, «Век на кушетке». Мы все причастны к этому изданию. Ив-Рене, то бишь месье Люпон, был крупнейшим экспертом Франции по мебели XVII XVIII веков. Ещё с нами была молодая русская дама, мадам Элен Ворони́н, но она ушла раньше, ещё до случившегося. Мадам Ворони́н недавно приехала в Париж из Тегерана, Люпон хотел познакомить её с новыми людьми.
Я знал, что рано или поздно Елену упомянут, и всё-таки сердце пропустило стук.
Инспектор уткнулся в свой блокнот:
Швейцар и метрдотель заявили, что мадам Ворони́н ушла из ресторана незадолго до одиннадцати. Вы помните точнее?
Клэр Паризо затрясла перьями и обоими подбородками:
Она вышла из-за стола где-то без четверти одиннадцать. Она не прощалась, хоть и взяла с собой сумочку. Я решила, что она направилась в туалетную комнату, расположенную на нижнем этаже. Спустя пару минут за ней пошёл Ив-Рене.
За ней?
Месье Паризо уточнил:
Этого мы не знаем. Он тоже спустился вниз. Мы продолжили ужин. Как раз подали мусс
Оперённая жена перебила его:
Они оба долго не возвращались
Как долго?
Ну так долго, что я забеспокоилась.
Антуан Бартель скорчил мину и пробормотал что-то невнятное, Клэр проигнорировала его, гордо качнув перьями.
Вскоре после одиннадцати я спросила метрдотеля, куда они подевались. Он сказал, что мадам Ворони́н и месье Люпон покинули ресторан уже десять минут назад. Я, естественно, предположила, что мадам Ворони́н плохо себя почувствовала и месье Люпон был вынужден проводить её.
Бартель красноречиво приподнял бровь, Клэр повернулась к нему спиной.
Нам ничего не оставалось, как продолжать ужин в надежде, что, позаботившись о мадам Ворони́н, Ив-Рене вернётся к нам.
Инспектор Валюбер оглядел друзей покойного:
Судя по показаниям швейцара и метрдотеля, между мадам Ворони́н и месье Люпоном в фойе произошло какое-то объяснение. Мадам Ворони́н выбежала из ресторана, и месье Люпон последовал за ней на улицу. Швейцар всё это время был в гардеробной, и никто не видел, что произошло снаружи. Может, кто-то из вас заметил что-нибудь из окна?
Месье Паризо вздохнул:
К сожалению, мы сидели в середине зала. У нас был прекрасный вид на остров Сен-Луи и Нотр-Дам, но улицу и набережную мы видеть не могли. Только когда подали десерт
Инспектор выразительно постучал пальцем по крышечке своих часов, и месье Паризо опустил описание десерта:
В десять минут двенадцатого прибежал крайне взволнованный метрдотель и сообщил, что Ив-Рене найден истекающим кровью на нижней набережной, под мостом.
Инспектор полистал свой блокнот:
Э-э-э Метрдотель и швейцар заявили, что раненого обнаружила проходящая мимо парочка месье Картуш и мадемуазель Дюпре. Кто-нибудь знает их?
Просто прохожие, пожал плечами Паризо.
Следовательно, месье Люпон был найден раненым через двадцать минут после того, как выбежал вслед за мадам Ворони́н, заявил Валюбер.
Все закивали. Я промолчал, хотя мне совсем не понравилась связь между этими двумя событиями.
Метрдотель также сообщил, что в самом начале ужина, в четверть десятого, мадам Паризо воспользовалась телефонным аппаратом ресторана. Кому вы звонили, мадам?