Обещаю, выпалил я.
Она повернулась к брату Бернарду. Ее лицо побледнело, и на лбу появилась испарина.
Он достаточно наказан, брат. Отныне он будет хорошо себя вести. Он пообещал. Сейчас он пойдет молиться за свою душу.
Она повернулась и направилась к двери.
Какое-то мгновение брат Бернард смотрел на меня.
Иди ужинать, сказал он и повел меня в столовую.
Мне было тринадцать. Я был не по годам крупным и знал жизнь, потому что к тому времени мне уже пришлось покрутиться кое-где. Я решил не смываться с занятий сегодня, несмотря на то, что идея насчет купания была отменной. Я решил быть хорошим, вернуться в класс и мучить мою учительницу сестру Анну. Потому что она все время смотрела на меня. Я знал, что она думает о том случае в холле, о том, как я почувствовал ее грудь, и о том, что я уже догадался, что сестры это женщины. Как и о том, что мне уже тринадцать.
Когда я пришел на школьный двор, учеников еще не строили. Возле ворот шла игра в мяч, и все орали. Только я принялся наблюдать за игрой, как вдруг был сбит с ног и очутился на тротуаре: Джерри Коуен и еще какой-то пацан сделали мне подножку. Я посмотрел на Джерри он гоготал.
Чего ты ржешь? зарычал я.
Дубина! Это тебе за шарик на уроке. Ты что думал, что я не узнаю? засмеялся Джерри.
Я встал на ноги.
Ладно, сказал я, квиты.
Мы сели вместе на край тротуара и стали наблюдать за игрой, пока еще оставалось немного времени до занятий: Джерри Коуен, сын мэра Нью-Йорка, и я, безродный сирота из приюта Святой Терезы, по Божьей воле посещавшие одну и ту же приходскую школу и являвшиеся закадычными друзьями.
Глава вторая
Сколько я себя помню, я всегда жил в приюте. Жизнь там была не такая уж плохая, как некоторые могут подумать. Я всегда был сыт, добротно одет, да и учили нас надлежащим образом. И хотя я не получал ту необходимую долю ласки и внимания, которые обычно дает семья, я вовсе не комплексовал на этот счет.
Кроме всего прочего, мне была предоставлена определенная степень самостоятельности и независимости, чего другие добиваются, лишь когда становятся намного старше.
Я всегда где-нибудь подрабатывал и часто давал в долг то пять, то десять центов ребятам из нашей школы, которые, как мне казалось, должны были быть более удачливыми в жизни, чем я. Я знал дни, когда мои должники получали деньги на карманные расходы, и им приходилось не сладко, если они не отдавали мне деньги вовремя! Как-то я одолжил Питеру Самперо двадцать центов. Через неделю после этого он умудрился ускользнуть от меня, и я не смог его поймать, но на вторую неделю я был полон решимости вернуть свои деньги.
Вскоре во второй половине дня после занятий я встретил его на школьном дворе. С ним было несколько его приятелей.
Эй, Пит! окликнул его я. Как насчет моих двадцати центов?
Пит решил изобразить из себя крутого парня. Он знал, что обычно отвечают в такой ситуации. Он был немного ниже меня, но гораздо крупнее и тяжелее.
А в чем дело? спросил он.
Мне они нужны, ответил я. Я одолжил тебе деньги. Я же не подарил их тебе.
Колебал я тебя и твои двадцать центов! прогундосил Пит, монотонно выговаривая слова. Затем он повернулся к своим дружкам. Эти ублюдки из приюта не дают спокойно дышать! Мы платим за их обучение, жертвуем школе деньги, чтобы им лучше жилось, а они изображают из себя хозяев жизни! Ты получишь свои бабки, когда мои дела будут идти лучше и когда я буду готов отдать их тебе.
Как я разозлился! Мне было наплевать, что меня обозвали ублюдком. Меня достаточно часто так называли. Я был не так раним, как сопляк Маккари, который из-за этого страшно переживал и к фамилии которого брат Бернард разрешил приписать слово «младший», чтобы его называли «Маккари-младший» и чтобы все думали, будто у него есть отец. Кроме того, брат Бернард часто говорил нам: «Вы самые счастливые дети. Вы Божьи чада. Все вы такие же, как наш Господь, Христос, потому как родитель ваш Господь Бог». Нет, меня не трогало, когда меня обзывали ублюдком, но я никому не позволял дурачить себя.
Я бросился на Пита. Он отклонился и двинул мне в челюсть. Я рухнул.
Ты, вшивый макаронник, сказал я, не успев подняться. Он прыгнул на меня и стал колотить по лицу. Я почувствовал, как у меня пошла кровь из носа. Я вытянул ногу и стукнул его в пах. Он побледнел и стал сползать с меня. Свободной рукой я продолжал наносить ему удары в шею ниже подбородка. Он окончательно сполз с меня и упал лицом вниз на тротуар, согнув ноги в коленях и ухватившись одной рукой за низ живота, а другой за бок. Он пытался что-то сказать, но издавал лишь какие-то повизгивания. Я встал на колени и наклонился над ним. Кровь из моего разбитого носа капала ему на одежду. Я засунул руку в его карман и извлек горсть мелочи. Тщательно отсчитав двадцать центов, я показал их его приятелям:
Это все, что мне нужно, мои двадцать центов, видели? И не вздумайте дергаться, а то получите!
Они молча смотрели, как я уходил, вытирая нос рукой, а затем наклонились над своим товарищем.
Я пошел к Джимми Кифу в бильярдную, где он обычно заключал пари перед скачками. Войдя в помещение, я застал его курящим сигару за небольшим столиком. Глаза его обрамляли синие круги.
Что с тобой стряслось, малыш? спросил он, смеясь.
Ничего особенного, мистер Киф, гордо ответил я. Один парень вбил себе в голову, что может позволить не возвращать мне мои деньги. Но у него ничего не вышло.
Ты молодец, Фрэнки, сказал мистер Киф. Никогда не позволяй никому это делать. Стоит позволить, как тебе тут же сядут на шею. Пойди-ка умойся, а потом подмети помещение.
Когда я выходил, то услышал, как он кому-то сказал:
Когда-нибудь этот малыш будет что надо! Ему только тринадцать, а он соображает в выигрышах и самых сомнительных пари лучше, чем я.
В туалете стоял густой запах табачного дыма и мочи. Я встал на унитаз и открыл окно, которое находилось почти у потолка. Потом вымыл лицо и руки, вытерся краешком рубахи и отправился выполнять работу, которую я обычно делал во второй половине дня.
Послеобеденная работа у Кифа была самым главным пунктом в моем расписании. Начинал я обычно с того, что подметал комнату. В ней стояло восемь бильярдных столов, и мне нужно было подмести под каждым из них, а затем пройтись со щеткой и по всему помещению. После этого я осторожно, чтобы не попортить фетровое покрытие, вытирал столы и их деревянные части. В мои обязанности также входило охлаждать содовую и пиво. Это был период сухого закона, и пиво держали в подвале. Если кто-либо из посетителей заказывал пиво или порцию виски, он обращался к Джимми Кифу, и когда он был занят, то посылал меня в подвал за заказом. Иногда он даже держал пару бутылок спиртного под стойкой.
Начиная примерно с четырех часов, Кифу звонили и сообщали результаты забегов на скачках. Я записывал результаты на доске, которую никто не видел, так как она находилась в конце комнаты в закутке. Мне приходилось также расставлять шары на столах и бегать по мелким поручениям посетителей. Иногда я приносил им бутерброды, которые покупал в кафе напротив. При мне всегда был ящик для чистки обуви, и по желанию посетителей я чистил им ботинки.
Джимми Киф обычно платил мне три доллара в неделю, кроме этого, я мог заработать еще немного денег уже по своей инициативе. Работа мне нравилась, и в среднем в неделю получалось от шести до восьми долларов. Джимми сказал, что когда начнутся каникулы, он будет посылать меня в гаражи за мелкими выигрышами. По его мнению, я смогу иметь за это от десяти до пятнадцати долларов в неделю. В половине седьмого мистер Киф обычно давал мне пачку листков, на которых были записаны ставки, чтобы я ему их подсчитал. В семь часов я уже мчался в приют на ужин. После ужина я гулял еще пару часов, но он никогда не разрешал мне болтаться возле его бильярдной в это время, не знаю почему.
Питер Самперо на следующий день в школу не пришел, зато пришла его мать. Она явилась в наш класс и, разговаривая с сестрой Анной, метала на меня уничтожающие взгляды. Сестра Анна направила ее к настоятельнице, а потом к ней подошла девочка с какой-то запиской.
Мэри Петерс проведет урок вместо меня, сказала сестра Анна. Фрэнсис, пойдем со мной.
Я последовал за ней в кабинет настоятельницы. Мы вошли. Брат Бернард, настоятельница и миссис Самперо были уже там.
Если вы не сможете найти управу на таких головорезов или не отправите их туда, где они должны находиться миссис Самперо замолчала, увидев меня.
Подойди сюда, Фрэнсис, сказала настоятельница.
Я подошел.
Что все это значит? Ты подрался с Питером и избил его до полусмерти. Почему? спросила она низким приятным голосом.
Он был должен мне двадцать центов и не хотел отдавать, сказал я. И он обозвал меня ублюдком.
Я знал, что это на них подействует.
Фрэнсис, тебе необходимо научиться сдерживать свои эмоции. Ты не должен обижаться на слова, к тому же Христос учит тебя подставлять другую щеку в таких случаях. Я хочу, чтобы ты извинился перед миссис Самперо и выразил ей свое сожаление по поводу случившегося.
Это было для меня сущим пустяком, и я извинился. Я подошел к ней и сказал:
Извините, миссис Самперо. Я не хотел драться с Питером.
Она промолчала. И я опять подошел к настоятельнице, которая сказала:
Фрэнсис, я велела брату Бернарду, чтобы он в качестве наказания за эту ужасную драку не выпускал тебя из школы в течение двух недель.
Двух недель? вырвалось у меня. Вы не можете так поступить, вы не можете!
Клянусь честью! произнес брат Бернард своим громким голосом. Почему это мы не можем?
Потому, что тогда кто-то другой будет делать мою работу у Джимми Кифа, ответил я.
Твою работу? переспросил он, наклонив голову. Будь так добр, скажи мне на милость, чем же ты там занимаешься?
Подметаю и выполняю мелкие поручения.
Ах, ты подметаешь, не так ли? Ну так теперь ты будешь подметать здесь с утра до вечера! сказал он.
Можешь вернуться в класс, Фрэнсис, завершила беседу настоятельница.
Пойдем, Фрэнсис, сказала сестра Анна. Я молча последовал за ней. Когда мы спускались по лестнице в класс, она повернулась ко мне и взяла мою руку. Она стояла на две ступеньки ниже меня, поэтому ее лицо было почти на уровне с моим.
Не расстраивайся, Фрэнсис, сказала она, глядя мне в глаза. Все будет хорошо.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я поцеловал ее руку.
Я люблю вас, выпалил я. Только вы добры ко мне и понимаете меня. Я вас люблю!
Она крепко сжала мне руку и прильнула ко мне.
Бедное дитя, произнесла она, плача, и поцеловала меня в губы. В эту секунду она поняла, что я уже не ребенок, что мое детство давно прошло. Она выпрямилась, с трудом сдерживая дыхание. На секунду наши глаза встретились, затем она повернулась, склонила голову, и мы молча вошли в класс.
Глава третья
Обвести вокруг пальца брата Бернарда оказалось довольно просто, и через пару дней моя система работала безотказно. После занятий я являлся в спальню пред его очи, а потом вылезал через окно, спускался по телеграфному столбу на улицу и был таков. Вечером я возвращался тем же путем. Это был гениальный трюк.
В один из этих дней я впервые познакомился с Силком Феннелли.
Силк Феннелли был крупной фигурой в нашем районе. Под его контролем было все: торговля спиртным, азартные игры и рэкет. Он был самым уважаемым человеком в округе, его боялись все. Мне однажды пришлось мельком видеть его, когда он заходил к Кифу по какому-то делу. С ним всегда были его люди. Он был крутым парнем, суровым и симпатичным. Он был моим кумиром.
Иногда, когда я заканчивал дела у Кифа пораньше, я брал свой ящик для чистки обуви и шел в бар на углу Бродвея и Шестьдесят пятой улицы, где втихую торговали спиртным. Больше всего можно было заработать именно в таких местах.
В баре я ходил от одного посетителя к другому.
Вам почистить ботинки, мистер? спрашивал я. Не хотите ли почистить ботинки?
Толстый бармен с лысой головой, покрытой каплями пота, стал ругаться:
Ну, ты! Пошел отсюда к черту! Сколько раз говорить вам, соплякам, чтобы не беспокоили посетителей. Убирайся, пока я тебе котелок не проломил!
Я ничего не ответил, повернулся и направился к двери. Когда я шел, какой-то умник, сидевший за стойкой, вытянул ногу, и я загремел на пол. Я упал на четвереньки, и мой ящик грохнулся рядом со мной. Бутылки с жидким кремом разбились, и две струйки потекли по кафельному полу, образуя замысловатые черно-коричневые лужицы. На какое-то мгновение я остолбенел. Стоя на коленях, я наблюдал, как жидкость медленно разливалась по чистому кафельному полу.
Внезапно сильным рывком меня подняли и поставили на ноги: толстая, как окорок, рука крепко держала меня за шею. Это был бармен. Он был вне себя от ярости.
Ну-ка, пошел отсюда, а то он был так разъярен, что даже заикался, когда тащил меня к двери.
Уже у самого выхода я пришел в себя. Мне удалось как-то вырваться из его рук.
Отдайте мой ящик, закричал я. Мне нужен мой ящик!
А ну, проваливай отсюда! Я тебе покажу, как ходить сюда. Пошел вон!
Я никуда не пойду без моего ящика! продолжал кричать я.
Я вырвался от него и, вернувшись в зал, стал засовывать щетки, тряпки и баночки обратно в ящик. Бармен настиг меня, когда я уже поднимался. Он треснул меня по голове так, что в ушах зазвенело.
Я вас научу, ублюдков, держаться отсюда подальше! рычал он. Схватив меня за шею так, что я не мог двинуться, он опять ударил меня по голове. Я извивался в его руках, пытаясь вырваться, но он держал меня очень крепко. Я пытался его лягнуть, но у меня ничего не получалось, так как хватка у него была мертвая.
Отпусти его, Тони, я хочу почистить ботинки, раздался спокойный приятный голос из кабинки у стены.
Бармен и я разом обернулись. Одна рука бармена застыла в воздухе, как приклеенная, другая по-прежнему удерживала меня. Трудно сказать, кто из нас был больше удивлен. В одной из кабинок я увидел стройного симпатичного мужчину лет тридцати пяти сорока. Его левая рука расслабленно покоилась на столе, а правой он поигрывал перочинным ножиком на цепочке, пристегнутым к его жилету. На нем был темно-серый костюм, черная шляпа хорошего фасона и блестящие черные туфли. Его серые глаза были полузакрыты, и тоненькая полоска усиков обрамляла красивые губы. Картину завершали ослепительно белые зубы, сверкавшие на смуглом лице с орлиным носом. Это был Силк Феннелли. Он внимательно наблюдал за нами.
Бармен прокашлялся.
Как вам угодно, мистер Феннелли.
Он отпустил меня и вернулся за стойку бара. Я вытер лицо рукавом и подошел к кабинке, волоча свой ящик. В кабинке сидело еще двое: молодой, хорошо одетый мужчина и симпатичная дама.
Я не могу почистить вам туфли, мистер, сказал я.
Почему? спросил Феннелли.
Флакон с черной краской разбился, ответил я.
Он достал из кармана бумажник, вытащил из него пятидолларовый банкнот и протянул его мне.
Иди и купи, сказал он.
Я посмотрел на банкнот, затем на Феннелли и молча направился к двери. В том месте, где упал мой ящик, швейцар вытирал пол. Когда я выходил из бара, то услышал, как молодой мужчина сказал:
Пятьдесят против ста, что он не вернется, Силк.
Феннелли засмеялся:
Хорошо, спорим!
Я не думаю, что он когда-либо в своей жизни видел столько денег, сказала дама.
Вероятно, ты права, сказал Силк. Я тоже не видел таких денег, когда был в его возрасте.
Продолжения разговора я не слышал, потому что уже вышел из двери. Когда я вернулся, они ели. Я положил сдачу на стол и сказал:
Извините, что задержался, но в магазине не было сдачи с пяти долларов, и мне пришлось обегать весь квартал, чтобы разменять деньги.
Я опустился на колени и стал чистить его туфли. Человек, сидевший рядом с Феннелли, вытащил бумажник и отсчитал ему какое-то количество купюр. Феннелли, не считая, положил их в карман.
Это тебе урок, сказал он своему спутнику. Я вижу их насквозь.
Когда я вычистил первый ботинок, то легонько постучал по нему, и Феннелли сменил ногу.
Как тебя зовут, сынок? спросил он.
Фрэнсис Кейн, ответил я. Для вас просто Фрэнки. Все друзья зовут меня Фрэнки.
О! Так я твой друг, не правда ли? Но будь поосторожнее, сынок: дружба это такая штука, которую нельзя так легко дарить. С ней нельзя беспечно обращаться, сказал он.